Ковчег

Пение, несмотря на отсутствие слуха и голоса, очень увлекло Занудина. Он пел долго и заунывно. Пел до тех пор, пока кто-то, незаметно приблизившийся из темноты, не пнул ему в лицо остроносым сапогом.

Занудин поднял голову, но никак не мог понять, кто перед ним. Этот «кто-то» легким и властным движением ноги опрокинул Занудина на спину, словно тряпичную куклу. Наступив на горло, стал давить. Сильнее и сильнее. С явным садистским удовольствием.

Гх-хр-р, — захрипел Занудин, брыкаясь и скребя закровенившими ногтями по полу. Муха в голове, своим тонким мушиным чутьем угадав приближение опасности, истошно забилась, зажужжала и через ноздрю вылетела наружу.

В глазах Занудина потемнело. Ему мерещилось, сапог вот-вот разделит его на две части… Он почувствовал, что куда-то проваливается…

Пятно яркого света долго-долго приближалось к Занудину из пустоты. Оно чем-то напомнило Абрикоса, эзотерического персонажа Занудинских снов. Но Абрикос ли это был или что-то другое — так и осталось секретом.

…Не успев ничего понять, Занудин очутился в благоухающем солнечном мире. Раскинув руки, он лежал на мягкой перине из шелковистой муравы. По небу неторопливо проплывали похожие на сахарную вату бело-розовые облака. Дул легкий, освежающий ветерок, приносящий сладкие запахи деревьев и цветов. Где-то рядом весело журчал ручей.

Занудин не без удивления обнаружил, что облачен в белую просторную мантию, а голова оказалась выбрита наголо как у буддийского монаха. К коже вернулась такая девственная нежность, точно он никогда не знал земных трудов и забот. Мысли были чисты словно родниковая вода. Не существовало ни одной причины, из-за чего стоило испытывать зависть, лгать, страдать, ненавидеть. Напротив. Все, что существовало в этом новом мире, требовало по отношению к себе только любви и радостного созерцания.

Занудин поднялся на ноги и, сладко потянувшись, огляделся. Он находился на высоком зеленом холме в окружении клеверных лугов и осоковых лощин. Со зрения будто сняли все ограничения, всю земную порчу. За сто или двести метров он мог разглядеть взбирающуюся по травинке божью коровку.

Божья коровка,

Полети на небо,

Принеси мне хлеба,

Черного и белого,

Только не горелого!..

Никогда еще не получал Занудин такого неописуемо блаженного удовольствия от одной лишь способности смотреть! От взора не ускользала ни одна деталь, а из деталей складывалось великолепие.

Вольготные просторы, синие реки, тенистые рощи, заснеженные пики величественных гор и серебрящаяся полоска моря на горизонте. И все это под куполом бездонного, чудесного, доброго неба. Именно доброго — потому что все вокруг было пропитано добротой. Любой человек, окажись здесь, не сходя с места превратился бы в тончайшего поэта-лирика. Он не пачкал бы бумаги и не подбирал рифм, он ощутил бы себя поэтом только потому, что существует, что способен понимать Величие Божественного Творения без посредников, силой собственной души, которую ничто не создано обременять, а лишь возвышать и радовать!

Занудин перемахнул ручей и, не переставая любоваться видами, начал неторопливый спуск с холма. Внизу, посреди шепчущихся трав, золотились воды прекрасного озера.

Добравшись до берега, он скинул с себя мантию и зашел в воду — вначале по пояс. Постоял, поплескался, пощурился на солнце. Вода была чудесна! Занудин сделал еще несколько шагов и нырнул.

В тот момент ему и в голову не пришло, что в обычной жизни он так и не научился плавать. Здесь, в этом глубоком прохладном озере он, вопреки всему, чувствовал себя легко и спокойно. Солнечные лучи беспрепятственно проникали до самого дна. С глубины мир казался одной большой радугой без конца и края.

Еще сюрприз: Занудин мог подолгу обходиться без воздуха и поэтому получал истинное наслаждение от подводного плавания. Оно больше напоминало беззаботный бреющий полет, а уж никак не судорожную греблю руками и ногами с нелепо раздутыми щеками и остекленевшими глазами навыкате. Предаваясь неге, Занудин так и проплыл все озеро до противоположного берега и обратно. Выйдя из воды, он с удовольствием покатался в мягкой душистой траве, обсушившей тело куда лучше полотенца, ароматизировав тоньше и нежнее любого парфюмерного новшества. Занудин блаженно вздохнул, поднялся на ноги и вновь облачился в мантию. Начинало вечереть.

Занудин еще долго гулял по бескрайним лугам, любуясь картиной садящегося в дымке сиреневых облаков солнца. Он не чувствовал усталости и все же, памятуя о потребностях земной жизни, подыскал себе уютное местечко под одиноким вязом, удобно устроился, подложил руки под голову и, убаюканный шелестом листвы, стал предвкушать сладость сна.

Может, Занудин заснул. Может, продолжал бодрствовать. Разобраться было сложно — ведь все, что его окружало, с самого начала походило на прекрасный сон, воплотившуюся в явь сказку.

А вскоре он услышал множество голосов. Мужских и женских. Они не могли разноситься издалека, иначе не казались бы настолько чистыми. Стало совсем темно, и только звезды тускло мерцали на атласном небе. Сознание Занудина потянулось на звучание этих голосов, потому что даже в таком удивительном и безмятежном мире, где теперь очутился, он обнаружил одну слабость, недодуманность, одну вещь, которой ему не доставало. Занудин жаждал присутствия себе подобных — лишь тогда окружающая благодать всецело наполнила бы душу! Ведь только через общность, через близость чувств, сравнение впечатлений и пример чужого счастья можно удостовериться, что и сам ты обрел счастье, а не подделку. Что бы, когда и где не утверждалось, какие бы миры не овладевали воображением, а заоблачные перспективы не сулились — есть, была и будет одна-единственная правда: человеку нужен человек! Люди чаще готовы к страданиям и отказу от благополучия, лишь бы не оставаться надолго в одиночестве. Именно бегство от одиночества толкает людей на все грехи мира. Оно — коррозия разума, недуг для души. Человек предпочтет нажить себе врагов и их изощренную ненависть — все что угодно, только не быть приговоренным к одиночеству.

Занудина будто порывом ветра сорвало с места и устремило навстречу таинственным голосам.

Вскоре Занудин увидел множество костров и факелов, освещавших ночное небо прекрасным заревом, а вокруг них — людей в таких же, как на Занудине, белых мантиях.

Люди улыбались появившемуся новичку и тепло приветствовали, не произнося при этом ни слова. «Телепатия!» — догадался Занудин и, мгновенно освоив новый для него способ общения, тоже приветствовал собравшихся.

С первых же секунд Занудин ощутил себя под сенью удивительной ауры. Люди оказывали ему знаки внимания и одобрения, но в то же время старались не смущать излишним любопытством, не делали из его неожиданного появления события. Одного лишь мимолетного взгляда на случайного человека Занудину было достаточно, чтобы узнать все о том, чем он когда-то жил и какие добрые дела им совершались. Если среди деяний попадались вдруг злые, неблагочестивые, порожденные равнодушием — Занудин попросту не мог удержать подобные образы в голове, элементарно сосредоточить на их сути свое внимание. Вероятно, все плохое было давным-давно и с лихвой искуплено.

Конечно, оставалось не совсем понятным, чем заняты здесь все эти люди, ради чего собрались. А может быть, именно для того, чтобы точно так же читать друг друга, наслаждаясь и радуясь тому, сколько славных дел было совершено каждым из них на пройденных жизненных путях? Сколько тернистых троп было отмеряно ими поодиночке — а теперь, оказавшись вместе, они могли воссоединить пережитое в общую, полную великолепия Картину! Все эти люди были поистине одной большой семьей, но связывали их узы стократ крепче кровных. После долгого расставания все они вновь вместе и все искренне рады успехам друг друга. Все счастливы. Как же это было прекрасно…