Ковчег

— Так что же? Не расскажешь, зачем все это? Обычный интерес… — Занудин еще раз обвел взглядом номер-застенок с обилием орудий пыток, цепей и черепов, устрашающих настенных рисунков и каббалистических знаков.

— Я провожу что-то вроде… исследовательских работ…

«Ох уж, — пронеслась колкая мысль у Занудина в голове, — его еле свет терпит, а все туда же — ответы ищет».

Занудину невольно припомнился разговор со стариком…

«У них свое предназначение. Они добывают ответы, анализируют, систематизируют, ведут сложный поиск общей картины… Компиляторы…»

Неужели эта ахинея что-то значит? В какие же, ей-богу, игры играют здешние обитатели?..

— А поконкретней?

— Сложно объяснить. Ну, если так уж… в природе человеческих страданий пытаюсь разобраться.

— Истязаешь тут себя, что ли? — взгляд Занудина непроизвольно скользнул по пыточной лестнице: изголовье у этого жутковатого «ложа» заменял ворот с намотанной на вал грубой бечевой.

Со стороны Жертвы раздалось довольное хихиканье.

— В основном с прямыми участниками казней беседую… легендарными тиранами, убийцами… великими мучениками.

— Да ну.

— Ага.

— Откуда же они здесь, эти твои собеседники, появляются и из какого такого энтузиазма?

Жертва замялся.

«Не слишком ли я напорист?» — подумал про себя Занудин, наблюдая его смущение. И тут же был разубежден в своих опасениях.

— Последний раз у меня гостил Джед-Крошитель, — вполне охотно и, как показалось, без тени подвоха принялся делиться с Занудиным Жертва. — Растрогал, поверите ли, до слез.

— Неужели.

— Не буду пересказывать весь состоявшийся разговор. Так, вкратце… ваш взгляд… Представьте себе цепочку развития причинности насильственной смерти. Представили? Когда-то убивали для пропитания и ради выживания. В целях устрашения и превосходства. Из ревности, алчности, кровной мести, торжества законности и порядка, сострадания и тэдэ и тэпэ. Либо корысть во всей ее многоликости, либо идея правого кулака, закона. Но вот миру является фатальный феномен — новый тип человека, убийцы, что лишает жизни просто так. Без выгоды, без ненависти, без идеи. Хотя и образован, и в достатке, и столько увлечений на выбор, и в семье идиллия, и цивилизация, и взгляд в космос… Но нет — нож и мясо… кровь и смерть подопытной жертвы… перед актом убийства становится неважным все, ради чего развивалось человечество! Необъяснимое желание повернуться назад, к диким истокам — а ведь даже зверь не убивает, когда сыт. Весь разумный мир людей сбит с толку, бьет тревогу, ищет причину появления этой опухоли. Однако вплоть до наших дней все тщетно. Ну и что же? Каково ваше мнение?

— По поводу?

— Откуда эти мрачные души явились на Землю и как их угадывать, как с ними уживаться и есть ли в том смысл?

— А что сказал твой Джед? — увильнул от ответа Занудин.

— О, он сам из клана тех мрачных душ, о коих я говорю. «Однажды люди оглянутся назад и скажут, что я дал жизнь двадцатому веку», — изрек он когда-то, любуясь своими злодеяниями. Его называли «чудовищем Ист-Энда», «распарывателем животов»… Но что руководило им, почему он такой, знал ли сам? Знал ли об этом Чикотайло? Знали ли тысячи других, не менее безумных в своем кровавом видении мира? В приватной беседе с Джедом-Крошителем я, конечно, не мог оперировать подобными категориями. Боюсь, даже теперь он бы не понял… хоть и сам открыл мне глаза на многое…

— Не понял ч-е-г-о?

— Мир не додуман!.. Время не для всего и всех течет одинаково. Вчера — как и много раз прежде — ты был пауком. Сегодня — как и вчера — ты снова паук. А завтра… ты вдруг мотылек, которому почему-то неудобны его крылья и в полете не достает наслаждения участью… Сила привычки — довольно грандиозная сила, и может сохраняться даже при изменении формы, ее породившей. Вчера ты свирепый пещерный житель, не знающий очага, не брезгующий от голода рвать зубами живое мясо себе подобного. Сегодня ты дикий воин, берсерк, в нескончаемом яростном припадке боевого исступления разящий секирой всех, кто попадается тебе на глаза. А завтра… ты бухгалтер с прыщавым лицом и склонностью к простудам, несуразный, одинокий, обиженный на весь свет, занимающийся онанизмом перед пыльным экраном телевизора… И что же?.. Корень не любит менять почву — отсюда все абсцессы миропостроения! Будьте уверены — этот бухгалтер против собственной воли встанет и пойдет по темной аллее доказывать силу таинственного закона. И страдать он будет не меньше своих несчастных жертв. Совершенный Мир, господин Занудин, должен быть таким, где зверь заведомо рождается в лесу. А не в клетке, из которой он все равно рано или поздно вырвется… С каждого — по способности; каждому — по потребности; и самое важное — каждому — по среде!..

— А ты философ, Жертва. Ничего, что на «ты», прости?.. Дело-то такое… о высоких материях, добре, зле, переселении душ и прочем — задумываться я не любитель. Рассудок дороже. Впрочем, лукавлю… Слишком часто размышлял я об этих вещах, но кроме тоски и ощущения собственного бессилия ни к чему другому подобные думы не приводят. Разве не так?

Жертва снова захихикал в своей противной манере. Вся внезапно пробудившаяся напыщенность его в мгновение улетучилась. Выудив откуда-то бутылочку с водой, он принялся жадно пить.

— Кстати, а что за этой ширмой? — не выдержал Занудин, указывая оборотом головы себе за спину. Изнывая от ужасного запаха, он решил поторопить ход затеянного расследования.

— Так… предмет мимолетного интереса…

— Какого? — Занудин уже не стеснялся своего любопытства.

— Казнь. Момент казни. Это, знаете ли, что-то непередаваемое!

Занудин невольно фыркнул.

— Будь вы в тысячу раз проницательнее, чем вы есть, господин Занудин, — взвился в ответ на его реакцию Жертва, — вы все равно никогда не смогли бы себе представить, о чем, к примеру, думает только-только отсеченная голова…

— А она еще способна о чем-то думать? — искренне удивился Занудин.

— Некоторое время! Это уж мне известно доподлинно, — облачившись маской несусветной важности, кичливо выговорил Жертва. — Естественно, сейчас мы подразумеваем мыслительные процессы все еще ассоциативно связанные с физической оболочкой, их якобы порождающей…

Занудин промолчал. Жертва, с минуту поразмыслив, деловито сполз с лестницы и, приблизившись к ширме, не без усилий принялся складывать ее гармошкой.

Ага! — внутренне ликовал Занудин. И вот что, в конечном итоге, предстало его взору.

Нечто вроде помоста четырьмя толстыми столбами вырастало из каменного пола. С одной стороны помоста возвышались два других столба, соединенных наверху перекладиной, к которой был подвешен зловещий треугольник. С другой стороны помоста спускалась лестница. Внизу, под треугольником, между двумя столбами располагалась рама, состоящая из двух сдвинутых половинок, образовывавших в стыке круглое отверстие под размер человеческой шеи. Сооружение, целиком выкрашенное в красный цвет, было не чем иным, как гильотиной.

— А сами не хотели бы почувствовать себя в шкуре казнимого? — в то время как Занудин немо уставился на гильотину, с ехидной улыбочкой поинтересовался Жертва, исподтишка за ним наблюдавший.

— Я уже не ребенок и в такие глупые игры не играю, — оправившись от легкого оцепенения, отмахнулся Занудин.

— Ребенку я, может, и не предложил бы.

— Ужас как смешно.

— Не отказывайтесь. Это действительно непередаваемо.

Занудин неуверенно приблизился к эшафоту и поднялся на помост. Бормоча себе под нос какую-то околесицу, что-то вроде: «Тертый, тертый я калач! я безжалостный палач!», Жертва направился следом. Не принимая помощи, все еще смущенный, Занудин сам устроился на доске, располагавшейся у подножия двух столбов с перекладиной. Половинки рамы сдвинулись, и Занудин с особой брезгливостью почувствовал объятия позорного ошейника, что не давали теперь никакой возможности освободиться.

— Да, крайне неприятные ощущения… теперь я понимаю, — проговорил Занудин, полагая, что на этом все и закончится.