Ковчег

Пел один. Чистым красивым голосом. И пел он не что-нибудь — а песню детства Занудина! Остальные ряженые танцевали и подбадривали поющего. Кто-то играл на флейте. Кто-то ударял в бубен.

«А они не такие уж плохие, — подумал Занудин, погружаясь в неясное чувство (ему вспомнилось, как мысленно «обласкал» он этих людей совсем недавно, сидя дома у телевизора). — Представь только… Они собрались здесь, чтобы петь и танцевать для меня! Куда я спешу? Разве мне есть куда спешить? Какой паранойей я охвачен?!»

Это неожиданное открытие не могло не повлиять на Занудина. Поравнявшись с артистами, он остановился как вкопанный. Губы его зашевелились — он беззвучно подпевал ряженому с чудесным голосом. Взгляд Занудина ожил. Музыка обогащалась все новыми и новыми ритмами, зажигала пьянящее тепло внутри, становилась воплощением его душевных переживаний и, одновременно, сладостной панацеей от них. Это был вихрь незнакомой радости, который налетел из ниоткуда и не спрашивая, — его нельзя было описать словами, но в пронизывающее его присутствие невозможно было не верить. По крайней мере — сейчас, в эти мгновения. Занудин увидел себя со стороны… Нет, с высоты увидел он себя! Словно душа покинула бренное тело и на белых крылах воспарила ввысь!

Одиноким изваянием стоял он там, внизу, далекий, нереальный, посреди живой людской реки. Поток идущих податливо огибал его, с благодушием принимая порыв Занудина: не двигаться с места и наслаждаться завораживающим пением и музыкой ряженых.

В лучезарном свете видел все это Занудин и впервые в жизни верил в доброту окружающего его общества.

А между тем, плечи и локти задевали Занудина все сильнее и порой довольно болезненно. Они увлекали его тронуться дальше. «Ну что же ты встал тут, чудак? — с доброй иронией усмехался мысленно Занудин, пытаясь представить себя на месте прохожих (теперь он желал видеть происходящее их глазами!). — Мы, конечно, понимаем, что у тебя такой особый момент, что ты просто должен тут постоять и послушать эту волшебную музыку, музыку твоего детства, музыку твоих несбывшихся надежд — но все же… Мы спешим в свои дома. К своим семьям, детям. Мы понимаем тебя как доброго брата, но, так получается, ты осложняешь нам наш путь…»

Воспарившая душа Занудина снисходительно возвращалась на не терпящее подолгу пустоты место: «Конечно-конечно, друзья, одну минуточку»…

— ХУЛИ ТЫ ВСТАЛ ЗДЕСЬ, БЕСТОЛКОВЩИНА?!! — прорычал в лицо Занудину громила с неровно остриженными усами. Лучезарный свет погас…

Занудин нарвался на остервенело-хамский толчок в грудь. Исполнив вводную роль, громила бесследно исчез в незамедляющемся течении пешеходов. А вот еще какие-то руки толкнули его… чей-то локоть исподтишка заехал в бровь… женский каблук обломанным сверлом вонзился в стопу… что-то тяжелое врезалось сзади, глухой болью ухнуло в пояснице и отдалось во всем теле…

— Эй, придурок, не стой на дороге!!

— Я извиняюсь…

— Ты не извиняйся — ты иди…

Занудин не сопротивлялся больше стихии потока. Не в правилах капли роптать на волну. Его поочередно размазывало то по одной стене перехода, то по другой, снова подхватывало и несло дальше, спустило по ступеням и выплюнуло к открытым дверям грязно-зеленого вагона…

…Занудин сошел на незнакомой ему станции. Поднявшись на улицу и полной грудью вдохнув свежий зимний воздух, закурил.

Над головой красовалось звездное небо. Занудин любил небо своего города. Оно словно всегда сулило ему какой-то грандиозный сюрприз в грядущем ― и Занудин любил его… за свое ожидание.

Вокруг было пустынно. Только под аркой небольшого мрачного строения с ноги на ногу переминалась группа людей. Они выпивали, слышался шелест пластиковых стаканчиков. Занудин подошел ближе и разглядел в выпивающих ряженых… Те (их было пятеро или шестеро) тоже обернули в сторону Занудина задорно размалеванные лица.

— Закурить будет, гражданин? — послышался сипловатый голос одного.

— Будет, — охотно отозвался Занудин. Что-то приятно защекотало его изнутри, точно Занудин повстречал давних добрых друзей.

Занудин подошел к арке и достал курево. Предусмотрительно выдвинул пальцем несколько сигарет.

— Угощайтесь.

Протянувшаяся рука с обгрызенными до мяса ногтями и сбитыми костяшками забрала всю пачку…

— А деньги есть?

— Деньги?.. — стушевался Занудин.

— Деньги-деньги-дребеденьги, деньги-деньги есть? — перебирая по струнам расстроенной гитары, фальшиво пропел ряженый и залился тихим хрипящим смехом.

Занудин опустил глаза. Он хотел развернуться и уйти.

— Ку-у-уда?! — раздалось возмущенное многоголосье на малейшее поползновение Занудина. — А ну, стой!..

Сильный удар в живот заставил опуститься Занудина на колени. Потом последовал жгучий удар в лицо. Занудин, скорчившись, повалился в снег.

Он закрыл голову руками, но его, на удивление, больше не били. Три пары рук наспех обшмонали карманы брюк и пальто. Газовая зажигалка, бумажник с мелочью… Ключ от квартиры за ненадобностью не взяли.

— С Рождеством, крендель. Бывай…

Вяло обмениваясь пьяными смешками, обидчики зашагали прочь.

Занудин безмолвно глядел им вслед…

…До дома Занудин добрался уже глубокой ночью (транспорт не ходил, а если бы и ходил — расплачиваться было нечем). Поднимаясь в кабине лифта, привычно испещренной пошлой «живописью», Занудин мечтал о самой малости: рюмке коньяка, крепкой сигарете и теплой постели. Кабину тряхнуло, двери лифта разъехались — его этаж.

Еще на лестничной площадке Занудин понял: в квартире — веселье. Занудин не догадывался, что это значило. Однако сейчас его бы уже ничто не удивило. Глаза безнадежно слипались от усталости.

Когда Занудин отворил дверь, грохот музыки и смех многочисленных голосов оглушили. Вокруг опустошенного праздничного стола вытанцовывали ряженые… Все как на подбор были достаточно юны.

— Ну вот! А ты боялся, праздничный стол пропадет… — засмеялась вынырнувшая из-за спины Занудина Эльвира. — Это мои друзья. Правда, они забавные? О-ой, что это у тебя с лицом?..

Эльвира была под хмельком. Округлившиеся от возбуждения глазки косили. Какой-то прыщавый паренек в одеяниях викинга, беззастенчиво перекрестив Эльвиру в Эвелину («ну че, Эвелина, подрыгаемся?»), стремительно утащил ее в гущу танцующих.

Занудин, качая головой, удалился на кухню. Он выпил рюмку коньяка и, жадно втягивая щеки, выкурил сигарету. Спать ему расхотелось. Поставил на плиту чайник и закурил снова. Мысли в голове безнадежно путались, затуманивали рассудок. Нежданно-негаданно с Занудиным случилось то, чего допускать было нельзя, а предотвращать — поздно. Занудин впал в истерику… сорвался…

— Твари! Твари! Тва-а-аррри! — орал он, в исступлении барабаня кулаками по дверному косяку.

Музыка за стеной смолкла.

— Тва-а-аррри!

Было слышно, как полушепотом переговариваются перепуганные Эльвирины гости.

— Тва-а-аррри! Гррря-а-азь!

В коридоре зашмыгали ноги, образовалась пробка. Все искали свою одежду. Кто находил — исчезали без задержки.

Вскоре пространство квартиры погрузилось в полную тишину. Последним шагнул за порог «викинг», хлопнув на прощанье дверью.

Занудин схватился за голову — что это с ним?..

Проявив чудеса беспрецедентной рассеянности, Занудин снял с плиты вскипевший чайник, поставил его в холодильник… и отправился в комнату, где еще несколько минут назад царил праздник, танцевали и веселились ряженые. Эльвира спала на диване с открытым ртом и тихонько, по-девичьи посапывала.

— Отдыхай, малыш, — погладил ее по волосам Занудин. — Ты устала. Все у нас будет хорошо, я уверен в этом. Спи, сокровище. Мы с тобой — самая лучшая в мире семья, самая счастливая…

Занудин ощутил непреодолимую потребность каким-то образом утвердить мгновение примечательного оптимизма, зародившегося в душе, и одновременно стереть из сердца следы всего гадкого, что одно за одним сегодня с ним приключалось. Словно жизнелюбивый бесенок проснулся внутри Занудина. Он резво отскочил от спящей сестры, подпрыгнул, руками вцепился в люстру, повис, раскачался и… вытаращив испуганные глаза, вниз головой рухнул на пол…