Дальняя дорога

Рут кивает с безмятежным видом.

– Твоя мама и про нее рассказывала. Она сказала, что ты не звонил и не писал Саре с тех пор, как приехал домой на каникулы. Я так и знала, что это несерьезно.

– И как часто ты общалась с моей матерью?

– Поначалу не очень часто и не с глазу на глаз. Но за несколько месяцев до твоего возвращения я попросила ее поучить меня английскому, и мы начали видеться пару раз в неделю. У меня был маленький словарный запас, и она объясняла значение каждого слова. Конечно, я всегда говорила, что стала учительницей по примеру отца, так оно и есть, но еще и глядя на твою маму. Она обладала безграничным терпением и рассказывала разные истории, и учить язык становилось проще. Твоя мама сказала, что я и сама должна научиться этому, потому что на Юге все любят рассказывать и слушать.

Я улыбаюсь.

– И что же она рассказывала?

– Про тебя.

Конечно, я и сам знаю. Между мужем и женой за долгие годы супружеской жизни остается мало секретов.

– А какая была твоя любимая история?

Рут ненадолго задумывается и наконец говорит:

– Одна из твоего детства. Твоя мама рассказала, как ты нашел раненую белку, которую спрятал в коробке за швейной машинкой и вылечил, хотя отец и запретил держать ее в магазине. Ты выпустил ее в парке, когда она поправилась; белка, конечно, убежала, но ты каждый день возвращался, чтобы оказаться рядом, на тот случай если ей снова понадобится помощь. Твоя мать сказала, что у тебя доброе сердце и ты способен испытывать искреннюю привязанность. Если уж ты кого-нибудь полюбишь, то это навсегда.

Да уж, мама поработала свахой.

Лишь когда мы поженились, она призналась, что «учила» Рут, рассказывая ей обо мне. Признаться, я слегка обиделся, поскольку предпочитал думать, что своими силами покорил сердце девушки. Так я и сказал маме. Она рассмеялась и ответила, что поступила, как всякая мать, а моей обязанностью было доказать, что она не лгала, потому что таков долг сына перед матерью.

– И тогда я решил, что очень обаятелен.

– Ты стал обаятельным, как только перестал меня бояться. Но случилось это не сразу. Когда мы наконец дошли до фабрики, где я жила, я сказала: «Спасибо, что проводил, Айра», а ты только промямлил: «Не за что», развернулся, кивнул моим родителям и ушел.

– Но на следующей неделе дела обстояли лучше.

– Да. Ты говорил о погоде. Три раза повторил: «Сегодня облачно». Два раза – «Интересно, пойдет ли дождь?». Ты просто блистал остроумием. Кстати говоря, твоя мама научила меня английскому слову «блистать».

– И все-таки ты не передумала со мной встречаться.

– Да, – говорит Рут, глядя в упор.

– А в начале августа я предложил угостить тебя шоколадной шипучкой. Как обычно делал Дэвид Эпштейн.

Она приглаживает выбившуюся прядь волос, не сводя с меня пристального взгляда.

– Помнится, я сказала, что никогда не пробовала ничего вкуснее шоколадной шипучки.

Так и началось. Трудно назвать нашу любовь увлекательным приключением или волшебной сказкой, как ее обычно изображают в кино, но случившееся казалось божественным даром. Просто не верилось, что Рут увидела во мне нечто особенное, но у меня хватило ума не упустить возможность быть с ней. Мы проводили вместе большую часть свободного времени, хотя его оставалось не так уж много. Лето быстро заканчивалось. Франция, по ту сторону Атлантики, уже капитулировала, битва за Англию шла полным ходом, но в эти последние недели лета война казалась такой далекой. Мы бродили в парке и без конца разговаривали. Как раньше делал Дэвид, я угощал Рут шоколадной шипучкой, дважды водил в кино, один раз пригласил вместе с матерью на ланч. И неизменно провожал домой из синагоги. Родители Рут шли в десяти шагах позади, позволяя нам пообщаться.

– В конце концов они меня полюбили.

– Да. – Она кивает. – Потому что я тебя полюбила. Ты был такой забавный. Я впервые начала смеяться с тех пор, как покинула родину. Мой отец потом всегда спрашивал, что ты такого смешного сказал, и я объясняла, что дело не в том, что именно ты сказал, а в том, как ты это сказал. Например, с каким лицом описывал, как готовит твоя мама.

– Она не умела даже яйцо сварить.

– Ну, вряд ли настолько плохо.

– Я научился есть не дыша. Почему, как ты думаешь, мы с отцом были худые как щепки?

Рут качает головой.

– Если бы только твоя мать знала, что ты говоришь такие ужасные вещи.

– Она бы не обиделась. Мама знала, что хорошей кухаркой ее не назовешь.

Рут некоторое время молчит.

– Жаль, что у нас было так мало времени тем летом. Я очень грустила, когда ты уехал в колледж.

– Даже если бы я остался, мы бы все равно не смогли общаться. Ты ведь тоже уехала. В Уэлсли.

Она кивает, но как-то неуверенно.

– Я просто не могла упустить такую возможность. У папы был там знакомый профессор, и он очень мне помог. Но все-таки год выдался трудный. Хоть ты и не переписывался с Сарой, я знала, что вы снова видитесь, и волновалась, что твои прежние чувства оживут. Я боялась, что Сара увидит в тебе то же, что и я, и заставит забыть обо мне.

– Исключено.

– Теперь-то я знаю.

Я слегка наклоняю голову, и перед глазами вспыхивает белая молния, а в лоб словно вонзается железный шип. Закрываю глаза, ожидая, когда боль утихнет, но она не проходит целую вечность. Я сосредотачиваюсь, пытаюсь дышать медленно, и наконец она отступает. Ясность зрения постепенно возвращается, и я вновь думаю об аварии. Лицо липкое, спущенная воздушная подушка покрыта пылью и кровью. Кровь меня пугает, но, несмотря на это, в машине творится какая-то магия – магия, которая вернула мне Рут. Я сглатываю, чтобы увлажнить пересохшее горло, но слюны нет, а горло словно натерли наждаком.

Я знаю, что Рут встревожена. По силуэту тени понятно, как она за мной наблюдает. Женщина, которую я всегда обожал. Я вспоминаю 1940 год, надеясь отвлечь Рут от ее страхов.

– Хоть ты и беспокоилась из-за Сары, – говорю я, – но не приехала на зимние каникулы, чтобы повидаться со мной.

Рут, разумеется, закатывает глаза – обычный ответ на мои жалобы.

– Я не приехала, потому что у меня не было денег на билет, – произносит жена. – И ты это знаешь. Я работала в отеле и никак не могла уехать. Стипендия покрывала только расходы на учебу, а за все остальное я платила сама.

– Да, да, оправдывайся, – шутливо подначиваю я.

Она, как обычно, пропускает мои шутки мимо ушей.

– Иногда я всю ночь дежурила, а утром надо было идти на лекции, и я старалась не заснуть над открытой книгой. Думаешь, мне легко жилось? К концу учебного года я мечтала вернуться домой, хотя бы для того, чтобы выспаться.

– Но я разрушил твои планы, потому что встретил тебя на станции.

– Да. – Она улыбается. – Разрушил планы.

– Мы не виделись девять месяцев, – замечаю я. – Я хотел сделать сюрприз.

– И сделал. В поезде я гадала, будешь ли ты меня встречать, и боялась разочароваться. А когда поезд остановился и я увидела тебя в окно, сердце у меня так и подпрыгнуло. Ты был такой красивый.

– Мама сшила мне новый костюм.

Рут задумчиво усмехается, погруженная в воспоминания.

– И ты привез с собой моих родителей.

Я пожал бы плечами, но боюсь двигаться.

– Я знал, что они тоже хотят тебя встретить, а потому попросил у отца машину.

– Очень любезно.

– Или, наоборот, эгоистично. Иначе бы ты поехала прямо домой.

– Да, наверное, – лукаво замечает она. – Но конечно, ты и об этом позаботился. Ты заранее спросил у моего папы, можно ли пригласить меня на ужин. Ты приехал прямо на фабрику, чтобы заручиться его согласием.

– Я не хотел давать тебе повода для отказа.

– Я бы не отказала, даже если бы ты сначала не спросил у папы.

– Теперь я это знаю, а тогда не знал, – отвечаю я, повторяя ее слова. Мы с ней во многом похожи – и так было всегда. – Когда ты вышла из вагона, помнится, я подумал: «И почему на перроне не толпятся фотографы?» Ты походила на кинозвезду.