Страница 12 из 66
— Что??
— Что, что, Гоголь? Не томи, отец!
— Снизу поднимается кекс в розовом халате и останавливается прямо против моей двери…
Рты ребят растягиваются в широченных улыбках в предвкушении ожидаемой развязки.
— И этот кекс — я сам. Другими словами, с верхнего этажа я наблюдаю как «другой я» звонит в дверь, произносит свою опостылевшую речь, затем тырит за каким-то хреном у меня, то есть у себя же самого, получается, коврик для вытирания ног и что есть духу удирает вниз по лестнице!
Все смеются до упада. Смешить самих себя и меня с Викторией Сливе и Демону уже без надобности. Я продолжаю:
— В недоумении начинаю спускаться на свой этаж, но тут дверь моей квартиры распахивается, и на пороге, сверкая бешеным взглядом, нарисовывается… «третий я»!
Ребята просто взрываются неистовым хохотом, заражая и меня тоже. Борясь с приступом истерического смеха, пытаюсь все-таки закончить историю:
— «Я, который третий» обнаруживает очередную пропажу коврика, посыпает на весь подъезд трехэтажным матом, вдруг замечает «меня-первого», спускающегося сверху, и кидается, зараза, на меня с кулаками. Я соображаю, что засветился очень некстати, и даю деру обратно наверх, понося на чем свет стоит «себя-второго». Коврики-то тырил он, а не я!!
Все просто лежат, не в силах успокоиться.
— Ну и как, — насмеявшись до слез, спрашивает Слива, — догнал он тебя?
— Гм… догнал. Таких люлей навешал — мало не показалось…
Хихикают над моим насупившимся видом.
— Одного не пойму только, Гоголь, — прикусив краешек губы, задумчиво произносит Демон.
— Чего именно?
— У тебя дома что, склад был этих ковриков?
Мысленно похлопываю его по плечу за такое «тонкое» наблюдение. Сам даже как дурак задумываюсь на тему неограниченного запаса ковриков, обнаружившегося вдруг в квартире. На моей памяти мы с отцом не поменяли ни одного. Усмехаюсь, но ответить ничего не успеваю.
— Ну все! Достаточно уже о ковриках. Голова от них кругом, в самом деле, — вмешивается Виктория, отмахиваясь от нас руками и устало посмеиваясь.
— Как скажешь, Вик.
А спустя некоторое время я нарочито неожиданно продолжаю свой рассказ:
— Таким образом, забавная часть моего сна заканчивается, и передо мной предстает уже совсем иная картина…
Ребята поднимают на меня свои ясные взгляды и придвигаются ближе. Это воодушевляет.
— Мы сидим, прямо как сейчас здесь, вчетвером в парке — и разговариваем. Разница в том, что кругом бушует война. Стрельба. Солдаты рвутся на минах. Стоны. Крики. Хаос. А нам наплевать, что удивительно. Мы как нереальные какие-то. Словно уверены в своей неуязвимости. Сначала я всецело захвачен панорамой войны, но затем начинаю обращать внимание на нас самих. Мы поглощены разговором. Но черт его знает — я не понимаю ни слова из того, что говорите вы и даже я сам. Точно пузыри из ртов пускаем — говорим. Потом вдруг мы беремся за руки и направляемся мимо фонтана вон к тем цветочным клумбам, — я указываю ребятам на хорошо обозреваемое в парке место. — Дойдя до них, начинаем ступать прямо по воздуху, а тела наши будто изнутри наполняются светом. Но в тот момент, когда мы только отрываемся от земли, я понимаю, что продолжаю наблюдать за вами все с этого же места, и меня с вами нет. Вас — трое. Однако меня это нисколько не тревожит, я нахожусь в состоянии невозмутимого блаженства от созерцания вашего восхождения к небу. Я вижу, как ваше свечение становится все более и более интенсивным, и вы исчезаете. Я остаюсь один посреди пекла войны, и ее грохот начинает давить на меня с невиданной мощью. Я уже не чувствую себя таким неуязвимым, как вместе с вами, и инстинктивно пытаюсь пригнуться как можно ниже к земле, боясь пуль. Проходят буквально минуты, и я вновь замечаю в небе свечение, а затем — вас троих. Вы что-то кричите и жестикулируете мне оттуда. Я силюсь понять: то ли зовете к себе, то ли пытаетесь сказать, чтобы я немедленно убирался из парка. Я поднимаюсь на ноги и беспомощными жестами показываю вам, что не понимаю…
Достаю сигареты и закуриваю.
— Все? — спрашивает Виктория.
— Дальше не помню. По-моему, в меня попала шальная пуля.
— Моя прабабка умела толковать сны, — задумчиво вставляет Демон.
— Я знаю, что дальше мне снилось вообще что-то ошеломляющее, такого я никогда не видел. Но ничего из того не запомнил.
— Со мной так тоже часто бывает, — вздыхает Виктория, — самые лучшие сны забываются сразу. А как хочется в них вернуться, чтобы все вспомнить!
— Да, Вик. Когда просыпаешься — сюжет моментально стирается, но ты еще некоторое время чувствуешь атмосферу этого сна, его незримое присутствие. Знаете, когда я проснулся сегодня, то испытал такой душевный подъем, что по мотивам третьей части сна, из которой ничего уже не помню, написал стихотворение. Разве это на меня похоже? Такого со мной никогда не было…
— Ага, — издевательски потер руки Демон, — роман не пишется — ну и к черту. Попробуем заход с задворок поэзии!
Виктория цыкнула на Демона и, обратившись ко мне, попросила прочитать стихи.
Я, как водится у новичков и дилетантов, немного покочевряжился, но все-таки не устоял перед соблазном провести для себя этот маленький эксперимент. Достаю из заднего кармана брюк сложенный вчетверо листок. Разворачиваю, читаю:
А я все мерил на себя чужие жизни,
Голодным псом глядел в чужую дверь,
Носил ошейники и розовые линзы,
Да только не было мне хуже, чем теперь…
Казалось, даже насекомые в парке перестали стрекотать, затаились. Очень странно я себя чувствовал под нацеленными и прожигающими насквозь взглядами ребят. До невозможности странно. То балагурили без устали — коврики, розовые халаты, — а теперь нате вам… Стеснение и мандраж неописуемые.
Мотая старые пленки ушедших времен,
Возвратится украдкой память без слез.
Кто в тени там? — Я. — Нереальный как сон.
Убежал от себя на блик чужих грез.
Убежал от себя. Встал на карниз.
Вот что — Верх. А теперь пора вниз…
Долго рыскавший среди деревьев ветер вырвался наконец к нам на поляну. Опьяненный открывшимся пространством, распаляясь, он свистел, завывал, трепал волосы и выдирал из руки листок, словно затеянная декламация шла наперекор всем его скрытым планам.
Спускайся и вспомни, кого ты не знал,
Места, где не был, но так искал,
Обив сто порогов чужих миров.
Расскажи, не утаивай: что там и как.
Да наливай-ка вина нам до самых краев!
В тебе и смысл мой, и всякий пустяк.
Да кабы сам ты знал, кто ты такой…
Кем был Ты, пока был Живой?..
— Перепишешь мне потом? — попросила Виктория.
— На, — смущаюсь я и протягиваю ей бумажку, — возьми.
А на следующий день Демон посвятил мне свое личное сочинение. Такое:
Не считай себя поэтом!
Ведь при всем при этом
Ты стихи-то пишешь
Просто ни-ка-кие!