Страница 25 из 47
— Кто — они? Дробышев? Зверев? — Сергей брезгливо, двумя пальцами, взял пропитавшийся старческим потом конверт. — Вы можете объяснить на словах, чем они тут занимаются?
— На словах нельзя, — строго покачала головой старуха. — Тут, может, государственная тайна. Ты, главное, письмо свези, в Москву, товарищу Сталину…
— Бабуля, Сталин давно умер, — с раздражением ответил Сергей. Только что старуха говорила столь живо и осмысленно, что он поверил, будто вот-вот узнает правду… хотя, конечно, ему следовало с самого начала понять, что бабка давно в маразме.
— Что ты мелешь, Сталин не может умереть! — рассердилась старуха.
— Бабуля, какой сейчас год? — спросил Коржухин, желая поскорее покончить с этим. Он все еще держал письмо двумя пальцами и теперь различил расплывшиеся чернильные каракули адреса: «Москва, Кремль, Вождю Трудового Народа Товарищу Сталину И.В.» Все слова были написаны с большой буквы.
— Девяносто девятый, — ответила старуха. Сергей вздрогнул. Он ожидал услышать «пятидесятый» или что-то вроде. — Ты думал, я не знаю? — продолжала старуха с хитрой усмешкой. — Я знаю. Я отметки делаю.
Наверху, на лестнице, вновь застучали каблуки — на сей раз уже близко. Бабка испуганно вцепилась костлявой рукой в локоть Сергея и попыталась увлечь его в морг. «Прячься! — шипела она. — Прячься скорей!» Коржухин, однако, уже не склонен был слушать полоумную, да и смысла не имело пытаться спрятаться в помещении морга — раз уж некто спускался сюда по лестнице, было очевидно, что как раз туда он, точнее, она, и направляется.
На лестнице показалась медсестра. Не Степанида, другая, лет на пятнадцать моложе.
— Ну опять ты, баба Надя, по моргу бродишь, — с привычной укоризной покачала головой она. Вид незнакомца в этом месте ее, похоже, совершенно не удивил. — Вот ведь неймется-то… Успеешь еще в морг-то! — сказала она вдруг громко, как для глухой.
— Прочь! — зашипела на нее бабка. — Прочь, отродье! Бесам служишь, беса тешишь!
— Пойдем-пойдем, баба Надя, пойдем в твою палату, — увещевала сестра, беря старуху под руку. Только тут она решила заметить Коржухина, точнее, конверт в его руке.
— Все за советскую власть воюет? Письма Сталину пишет? — улыбнулась она, кивая на конверт.
— Да вот, как видите… — смутился Сергей, позволяя без сопротивления забрать письмо.
— На этой неделе второе уже, — доверительно сообщила сестра. — Старость, как говорится, не радость… А вы здесь как, заплутали, что ли?
— Да вот… Шел в комнату, попал в другую, — вырвалась у Сергея очередная цитата из «Горя от ума». — Думал, тут выход, а тут… хотя, конечно, с философской точки зрения это место тоже можно назвать выходом, — к нему окончательно вернулось самообладание.
— Выход выше, это вы в подвал спустились, — пояснила сестра очевидное. — Сейчас подниметесь, потом по коридору направо, — она посторонилась, пропуская Сергея, и стала неспешно подниматься следом за ним, увлекая за собой все еще способную ходить по лестницам бабу Надю.
Коржухин миновал коридор, просторный полутемный холл с дремавшей в окошке регистраторшей (его порадовало, что хоть здесь она на месте), пошел по центральной аллее мимо мертвого фонтана и, наконец, через калитку возле запертых ворот покинул территорию больницы. Еще не было восьми, и июльское солнце не только висело еще довольно высоко, но даже слегка припекало. Сергей не стал возвращаться коротким путем, показанным Лидой; во-первых, прогулка летним вечером на свежем воздухе намного приятнее сидения в душной комнате, а во-вторых, даже с пистолетом в кармане не очень-то ему хотелось пробираться в одиночестве по той нехоженной тропке между заборами, где, случись чего, и не увидит никто, и даже бежать некуда. Впрочем, даже если его будут убивать среди бела дня прямо на улице Ленина, не факт, что кто-то придет на помощь. Хотя — до сих пор ведь не убили?
Размышляя таким образом, Сергей вышел на площадь и прошел мимо заброшенного здания. Теперь он, наконец, рассмотрел уцелевшую часть вывески:
ница
Г А
«Больница? — подумал он. — Размещалась здесь раньше? Нет, непохоже. Тогда, очевидно, гостиница. Гостиница „Волга“? Для Волги здесь, пожалуй, малость не та долгота… ГА, стало быть. „Пурга, цинга, ага“, — напел он из Щербакова.
Стоп! Ну конечно же. Гостиница „Тайга“. Закон — тайга, прокурор — медведь. Кажется, весьма актуальный для здешних мест тезис…»
Сергей уже обошел бывшую гостиницу с торца, сворачивая на улицу Ворошилова, когда его остановила новая мысль. Ему вспомнились слова старухи о каком-то человеке, которого убили «в тайге в сорок третьем». Тогда он решил, что бабка путается во времени и вспоминает о каких-то событиях времен Второй мировой. Но что, если речь шла не о той тайге, что окружала Игнатьев, а о гостинице? А сорок третий — может, это вовсе не год, а номер? Тогда бредовая фраза старухи неожиданно обретала осмысленность, и загадочное убийство вполне могло быть на совести нынешних хозяев города. Возможно, одному из последних постояльцев гостиницы удалось что-то разнюхать, и это стоило ему жизни. А потом закрыли и гостиницу.
Сергей огляделся по сторонам — улица, как обычно, была пуста — и двинулся в сторону гостиницы. Не факт, что он решился бы на этот шаг, не будь у него в кармане пистолета, однако оружие придало ему уверенности. Он подошел к двухэтажному зданию со стороны заднего фасада. Дверь черного входа была забита досками, но Коржухину не составило труда влезть в одно из выбитых окон.
Он спрыгнул на трухлявый пол, вдыхая запах пыли и затхлости. Убогая комнатушка, где он оказался, была совершенно пуста; не было даже торчащего из стены куска трубы, который указывал бы, что прежде в номере имелась раковина. Сергей вышел через дверь в коридор. Коридор, по обе стороны которого шли номера, был погружен во мрак — в одних номерах были закрыты двери, в других — окна забиты фанерой, и лишь из пары дверных проемов вдалеке падал вечерний свет. Падал он и из только что покинутой Сергеем комнаты, что позволило разобрать номер над дверью — 17. Номер 43 находился, очевидно, на втором этаже.
Сергей достал из кармана свой фонарик, лежавший там со времени осмотра дома Лыткаревых. На лестнице тьма была полной, но на втором этаже было светлее, здесь уцелело больше окон. Сергей отыскал сорок третий номер и с трудом потянул на себя разбухшую и перекосившуюся дверь.
В этой комнате сохранился стоявший у стены платяной шкаф, естественно, пустой; куда более, однако, удивил Коржухина лежавший на полу матрас. Оконное стекло было выбито; осколки хищно скалились по периметру рамы.
Сергей подошел к матрасу и поднял его за угол. Пол под матрасом не отличался от пола вокруг. «А что ты ожидал там увидеть? — спросил себя Сергей. — Несмываемую лужу крови, как в историях о привидениях?» Он сделал несколько шагов к окну, и вдруг широкая половица под его ногой глухо треснула, и нога провалилась по щиколотку.
Сергей выругался. Этак недолго и компанию Алексу составить. Хотя, конечно, сам виноват, нечего лазить по развалинам, полагаясь на слова полоумной старухи… Он нагнулся, вытаскивая обломки доски, чтобы освободить ногу — и тут же перестал ругать себя за легкомыслие.
Потому что под вытащенной половицей обнаружился блокнот.
Конечно же, он не мог оказаться здесь случайно. Его спрятали, и, скорее всего, сделал это постоялец номера, чувствовавший опасность. Как видно, старуха все-таки была права…
Сергей поднял блокнот и тут же брезгливо поморщился. Снег и дождь много лет подряд попадали в номер через разбитое окно; грязная вода протекала вниз сквозь щели в полу; к тому же, кажется, над блокнотом потрудились и мыши… Грязные слипшиеся листки расползались под пальцами. На первых страницах ничего невозможно было разобрать; чернильные строчки расплылись в мутные полосы. Похоже было лишь, что это дневниковые записи — каждая предварялась короткой строчкой, скорее всего, датой. На очередной странице Сергею удалось разобрать год в этой дате — не то 74, не то 79. Здесь уже можно было понять отдельные буквы и слова — в частности, Сергей смог прочитать фамилию «Дробышев» — но общий смысл оставался еще более туманным, чем в записке жюльверновского капитана Гранта. Следующая страница пострадала еще меньше и была уже вполне читабельна, но на ней оказалось лишь несколько строчек: