Жена самурая

— Янагисава-сан! — Голос Хосины, полный мольбы, вонзился в спину канцлера, словно зазубренный клинок. Против воли Янагисава обернулся.

Хосина затих в руках полицейских.

— Клянусь честью, я никогда не замышлял причинить вам вреда, и мне жаль, что я это сделал. — Искренность горела в глазах, окруженных синяками и кровоподтеками.

— Дополнительная ложь не спасет тебя от расплаты. Я приговариваю тебя к смерти, — сказал Янагисава, изнывая от вожделения и глубокого горя. Ему открылась гибельная правда.

Он любит Хосину. Любовь была причиной и сутью их отношений. Он должен был это понять. Он должен был понять это раньше.

— Если вы дадите мне шанс... я все сделаю для вас... я помогу вам найти убийцу... посвящу вам жизнь... сделаю все, что захотите. Я докажу, что ни в чем не виновен. Только, пожалуйста... — Голос осекся. — Смилуйтесь.

Янагисава повернулся спиной к Хосине. Даже если ёрики не виновен в убийстве или измене, он заслуживает смерти. Он должен умереть, чтобы избавить Янагисаву от шантажа со стороны Сано. И больше Янагисава никогда не позволит себе влюбиться.

— Тебя казнят завтра утром, — сказал он.

Таран врезался в ворота дома Ибэ со страшным грохотом; одна часть воинства бросилась к крыльцу, другая окружила дом, третья рассредоточилась по территории усадьбы.

— От имени сёгуна приказываем выйти и сдаться! — кричали нападающие.

Канцлер Янагисава заскочил за своими людьми в передний двор. Он жаждал схватки. Он хотел забыть, что любит ёрики и горюет по поводу его грядущей смерти, хотя сам вынес приговор. «Я должен устранить угрозу режиму, захватить преступников», — внушал он себе.

Воины проникли в дом. Янагисава поднялся на крыльцо и ступил в коридор. Над головой гремели шаги: голоса перекликались в темном спертом воздухе. Янагисава сжал рукоять меча. В душе с прежней силой вспыхнуло стремление стать великим детективом; канцлер ощутил потребность доказать: он способен не только на то, чтобы мешать сёсакану. Возбуждение от операции пробудило в канцлере самурайский дух. Со странным, безрассудным предвкушением Янагисава ожидал боя.

Подбежал детектив Марумэ:

— Досточтимый канцлер, здесь никого нет!

Детектив Фукида крикнул с лестницы:

— Наверху тоже пусто!

Боевой пыл Янагисавы поостыл.

— А где оружие?

Фукида грустно покачал головой.

— Мы ничего не нашли, — сказал Марумэ.

Воины столпились в коридоре, пряча мечи в ножны. Янагисава выругался, пряча под грязными словами отчаяние, которое наполняло его по мере того, как росло подозрение. Неужели Хосине удалось из-под ареста передать преступникам приказ перепрятать оружие? Янагисава не желал вешать на любовника большие грехи, а также признавать свое поражение. Он хотел под пыткой выведать у Хосины, где прячутся преступники; он хотел дать волю гневу и одновременно утолить страсть.

— Обыщите все еще раз, — приказал он. — Ищите все, что может подсказать, где находятся преступники и что замышляют.

Когда воины отправились выполнять приказание, Янагисава осмотрел кладовую. Она была пуста, но в воздухе стоял запах пороха, а под окном валялась круглая пуля. Канцлер поднял вещественное доказательство правоты Сано и уныло подержал на ладони. Воины доложили о бесплодности поисков.

— Спросите у соседей, не знают ли они, куда подевались люди из этого дома, — приказал Янагисава. — Если не знают, обыщите весь город и окрестности, но найдите оружие. Преступники могли уйти, чтобы присоединиться к единомышленникам. Торопитесь, иначе разразится война.

Он задержался в пустой комнате. Выслеживание преступников, вероятно, затянет его пребывание в Мияко. Янагисава с ненавистью подумал о необходимости доложить плохие новости подчиненным в бакуфу; чиновники обязательно разболтают о его неудачном рейде, чтобы выставить начальника виновным на случай, если мятеж станет реальностью. Янагисава представил, как проведет одинокую ночь в замке Нидзё, сходя с ума от мысли, что Хосина вскоре умрет. Сел на пол, положил голову на колени и предался унынию.

22

Две шеренги знаменосцев, лучников, стрелков, копейщиков и конных мечников стояли во дворе императорского двора лицом друг к другу. На воинах были доспехи, какие носили четыре столетия назад: огромные наплечники и длинные кафтаны со сложной шнуровкой. Солнце вспыхивало на начищенных шлемах; боевые барабаны оповещали о начале битвы. Сано показалось, будто он рухнул в глубину истории.

Когда он подошел ближе, иллюзия рассеялась. Оружие — оструганные доски; лошади — конские морды из папье-маше, раскрашенные и насаженные на палки; воины — подростки, старшему не больше шестнадцати лег доспехи — жалкие фрагменты амуниции. Это были юные придворные, играющие в войнушку. Ожидая сигнала к началу «сражения», они хихикали и толкались.

Вдруг раздался громкий клич. Из дворца показался император Томохито при полном параде, с воздетым боевым веером, украшенным императорской золотой хризантемой. Верхом на деревянной лошадке он направился к шеренгам.

— Его величество наслаждается военной игрой, — сказал Исидзё, поклонился и ушел.

Томохито махнул веером. Лучники пустили стрелы с тупыми концами; стрелки, целясь из игрушечных аркебуз, завопили «Бум! Бум!»; копейщики и конники сошлись и принялись рубиться. Мальчики, играющие на стороне императора, имели отличительные знаки северных и западных самурайских кланов или белые монашеские капюшоны. Их противников отличали доспехи с красной шнуровкой, характерные для воинов Минамото — первой династии сёгунов. Поняв, что это за битва, Сано задумался, почему Томохито выбрал именно ее.

Сбоку послышалось уханье. Сано оглянулся. Возле кучи «запасного оружия» стоял принц Момодзоно, облаченный в непритязательное кимоно и слишком большой шлем; руки и голова дергались.

Подойдя, Сано поприветствовал принца.

Уханье перешло в тревожный визг. Момодзоно начал поворачиваться к Сано, ноги подкосились, и принц упал.

— Простите, что напугал вас, — сказал Сано, подавляя инстинктивное отвращение к уродству. — Позвольте вам помочь.

— Н-нет, спасибо, я сам, ух-уф-ох! — Момодзоно, с трудом дергаясь, поднялся.

Сано стало жалко калеку.

— Что ж, это и в самом деле волнующая битва, — мягко, как с ребенком, заговорил он. — Вы начальник арсенала?

— Я почти ничего не могу делать, но е-его величество так добр, что принял меня в игру.

«Значит, он осознает весь ужас своего существования», — констатировал Сано.

— Вы любите императора? — спросил он, наблюдая за Томохито на палочке.

— Да. — Момодзоно залаял.

— Потому, что он позволяет вам участвовать в играх?

— Н-не т-только. — Момодзоно поймал левую руку правой и прижал к телу. — Без него я был бы уже мертв. — Напряженное лицо потемнело.

— Почему?

Момодзоно забегал зрачками: он явно понимал, насколько опасно для подозреваемого доверяться сёсакану сёгуна. И все-таки осторожность отступила перед жаждой общения. Похоже, нечасто окружающие снисходили до разговоров с ним.

— Я жил в детском императорском дворце вместе с другими принцами и принцессами. В-весной, когда мне исполнилось восемь лет, началась болезнь. М-меня ругали, били, но я не мог справиться с собой — дергался и дергался. Д-доктора терялись в догадках, что со мной. Они з-заставляли меня пить слабительное, делали мне припарки, пускали кровь. — Во всхлипах, которые заполняли паузы между словами, слышались страдания малыша, который не понимает, что с ним происходит. — Монахи г-говорили, что я одержимый. Они зажигали вокруг меня огонь и п-пели молитвы, чтобы изгнать демона. Но н-ни-чего не помогало. Мне становилось все хуже. В конце концов меня з-заперли в сарае. Раз в день с-слуга приносил еду. Меня выводили на улицу, когда нужно было прибрать в сарае. С-слуга выливал воду из в-ведра на пол, выгребал грязь, а потом раздевал меня и мыл. В сарае было окно. Высоко. Я в-видел только небо, и то сквозь ветви вишневого дерева. Я прожил т-так целый год.