Под куполом

В бардачке лежал фонарик, но, когда он его включил, тот выдал блеклый луч и уже через пять секунд умер. Расти пробормотал плохое слово, и напомнил себе, что завтра надо бы прикупить батарейки — то есть сегодня днём. Конечно, если будут работать магазины.

— Если после двенадцати лет жизни в этом доме я не найду дорогу, я обезьяна.

Конечно, так оно и есть. В этот вечер он действительно чувствовал себя обезьяной — той, которую только что поймали, привезли в зверинец и заперли в клетке. И дышал он, бесспорно, как обезьяна. Наверное, надо встать под душ, прежде чем ложиться…

Однако. Нет электричества — нет душа.

Ночь была безлунная, но ясная, с неба на дом смотрели миллиарды звёзд, и выглядели они такими же, как всегда. Может, там, наверху, барьера нет? Президент на эту тему не высказался, и, возможно, те, кто изучает это дело, ещё и сами не знают. Если Милл оказался на дне чего-то наподобие колодца, а не накрытым каким-то идиотским стеклянным колпаком, то дела не такие уже и плохи. Правительство сможет подавать сюда все необходимое по воздуху. Бесспорно, если страна может тратить сотни миллиардов на обеспечение корпоративных долгов, то и сюда закинуть на парашютах немного лишней еды и несколько паршивых генераторов она может себе позволить.

Преодолев крыльцо, он уже извлёк ключ, и тут заметил, что что-то висит на дверной щеколде. Наклонился поближе, рассмотрел и улыбнулся. Это был мини-фонарик. На распродаже Последний День Лета в Бэрпи Линда купила таких шесть штук за пять баксов. Тогда это показалось ему глупым расточительством, он даже вспомнил, что подумал тогда: «Женщины скупаются на распродажах по тем же мотивам, что и мужчины восходят на вершины гор — только потому, что они туда попали».

На заднем торце фонарика торчала маленькая металлическая петелька. Сквозь неё был протянут шнурок от одного из его старых кед. К шнурку была приклеена записка. Он оторвал бумажку и нацелил на неё лучик фонарика.

Привет, любимый. Надеюсь, ты в порядке. Обе Джей наконец-то угомонились. Обе были расстроены и беспокойны на протяжении ночи, но, в конце концов, вырубились. Завтра я с утра на службе целый день и я именно это имею в виду — целый день, с 7:00 до 19:00, приказал Питер Рендольф (наш новый шеф — УЖАС). Марта Эдмандс пообещала взять к себе девочек, благослови Господи Марту. Постарайся не разбудить меня. (Хоть я могу и не заснуть.) Боюсь, впереди у нас трудные дни, но мы их переживём. В кладовке полно пищи, слава Богу.

Любимый, я знаю, ты устал, но не выгуляешь ли Одри? У неё так и не прошёл тот её странный скулёж. Может, ощущала приближение этой штуки? Говорят, собаки предчувствуют землетрясение, и возможно…

Джуди и Дженни просили передать, что любят папу. И я тоже.

Мы успеем поболтать завтра, правда же? Поболтать и скупиться.

Мне немножечко страшно.

Ему тоже было страшно и не очень радостно от того, что его жене завтра придётся работать двенадцать часов в то время, как ему самому — шестнадцать, а то и дольше. Не рад он был и потому, что Джуди и Дженнилл целый день пробудут с Мартой в то время, как им, надо полагать, тоже страшно.

Но меньше всего радости он ощущал от того, что должен вести на прогулку собаку, в то время как на дворе уже был почти час ночи. Он подумал, что она действительно могла ощущать приближение барьера; он знал, что у собак развито предчувствие многих явлений, не только землетрясений. Однако, если тот её странный скулёж действительно был связан с этим, Одри уже должна была бы успокоиться, не так ли? По дороге домой он не слышал городских собак, все они хранили гробовое молчание. Никто не лаял, не выл. Не слышал он также и разговоров о том, чтобы какая-нибудь скулила перед этим.

«А может, она сейчас спит себе спокойно на своём лежаке около печи?» — подумал он, открывая двери.

Одри не спала. Она сразу подошла к нему, не прыгая радостно, как это бывало по обыкновению: «Ты дома! Ты дома! О, слава Богу, ты дома!» — а подволочилась, чуть ли не украдкой, с виновато поджатым хвостом, словно вместо ласкового поглаживания по голове ожидала удар (которых ни разу не получала). И на самом деле, она вновь скулила. То есть продолжала делать то же самое, что начала ещё до появления барьера. На пару недель она вроде бы перестала, и, Расти тогда подумал, что это у неё прошло совсем, а потом завывания начались вновь, иногда тихо, иногда громко. Сейчас она делала это громко — или, может, так только казалось в тёмной кухне, где не горели цифровые табло на печке и микроволновке и свет над мойкой, который по обыкновению оставляла включённым для него Линда, также не горел.

— Перестань, девочка, — попросил он. — Ты перебудишь всех в доме.

Но Одри не послушалась. Она ласково ткнулась головой в его колено и подняла глаза от узкого яркого луча фонарика, который он держал в правой руке. Он готов был поклясться, что у неё умоляющий взгляд.

— Хорошо, — произнёс он. — Хорошо, хорошо. На прогулку.

Её поводок висел на гвоздике около дверей кладовки. Он сделал шаг в том направлении (перед этим перекинув через голову шнурок, повесив себе на шею фонарик), но Одри стремительно забежала вперёд его, словно не собака, а кошка. Если бы не фонарик, он бы об неё точно перецепился и упал. Логичное было бы завершение для такого похабного дня.

— Подожди всего лишь минутку, подожди.

Но она гавкнула на него и пошла на попятную.

— Тише! Одри, тихо!

Вместо того, что бы замолчать, она вновь залаяла, в спящем доме это прозвучало шокирующе звонко. Он даже вздрогнул от удивления. Одри метнулась вперёд, ухватила зубами его за штанину и начала идти на попятную по коридору, стараясь потащить его за собой.

Заинтригованный, Расти позволил ей себя вести. Увидев, что он идёт, Одри отпустила его брюки и побежала к ступенькам. Преодолела пару ступенек, осмотрелась и гавкнула вновь.

Наверху, в их спальне, включился свет.

— Расти? — голос Лин звучал мрачно.

— Да, это я, — откликнулся он, стараясь говорить как можно тише. — Хотя на самом деле это Одри.

Он двинулся вслед за собакой вверх по ступенькам. Одри не промчала их на одном дыхании, как по обыкновению она это делала, а то и дело останавливалась, оглядываясь на него. Для собаководов мимика их животных всегда была полностью понятной, и сейчас Расти увидел в этом большую тревогу. Одри прижала уши к голове, хвост так и оставался поджатым. С тихого скулежа она перешла на высокий уровень. Вдруг Расти подумал, а не прячется ли где-то в доме вор. Кухонные двери были заперты, Лин по обыкновению всегда замыкала все двери, когда оставалась дома сама с девочками, однако…

Линда вышла на лестничную площадку, подпоясывая белый махровый халат. Увидев её, Одри вновь гавкнула. Прозвучало это, как «прочь-с-моего-пути».

— А ну-ка перестань, Одри! — прикрикнула женщина, но Одри промчала мимо неё, толкнув её в ногу так сильно, что Линда даже откинулась на стену.

А собака побежала по коридору в сторону детской спальни, где все ещё было тихо.

Линда также добыла из кармана халата фонарик.

— Что это здесь такое творится, ради всего святого…

— Думаю, лучше тебе вернуться в спальню, — ответил ей Расти.

— Черта с два!

Она побежала по коридору, опережая его, тонкий яркий луч прыгал перед ней.

Девочкам было семь и пять годков, они недавно вошли в тот период, который Линда называла «фазой женской секретности». Одри уже встала на задние лапы перед их дверями и начала шкрябать их когтями.

Расти догнал Линду в то мгновение, когда она приоткрывала двери. Линда влетела вглубь, даже не кинув взгляд на кровать Джуди. А их пятилетняя дочка спала.

Не спала Дженнилл. Но и не просыпалась. В то мгновение, как два луча сошлись на ней, Расти все понял, и обругал себя за то, что не осознал раньше того, что происходит — того, что, наверное, длится уже с августа, а может, и с июля. Потому что то, чем удивляла их Одри — тот скулёж, — было хорошо задокументировано. Он просто не замечал правды, хотя она смотрела ему прямо в глаза.