Разговоры запросто

Антроний. Бог с нею, с этакою мудростью.

Магдалия. А что, если мне приятнее читать хорошего писателя, чем тебе охотиться, пить или играть в кости? Ты не согласишься, что я живу приятно?

Антроний. Я бы так не жил.

Магдалия. Я не про то спрашиваю, что тебе всего приятнее, а что должно быть приятно.

Антроний. Не хотел бы я, чтобы мои монахи засиживались за книгами.

Магдалия. А мой супруг очень мною доволен. Почему ж ты не одобряешь этого в своих монахах?

Антроний. Я убедился, что они становятся менее послушны, — прекословят, ссылаясь на декреты, декреталии[255], на Петра и Павла.

Магдалия. Стало быть, ты велишь им прекословить Петру и Павлу?

Антроний. Чему учат Петр и Павел, я не знаю, но монахов-спорщиков не люблю и не желаю, чтобы кто-нибудь из моей братии был мудрее меня.

Магдалия. Этого можно избежать, если ты сам постараешься набраться побольше мудрости.

Антроний. Недосуг мне.

Магдалия. Как так?

Антроний. Некогда.

Магдалия. Некогда быть мудрым?

Антроний. Да.

Магдалия. Что ж помехою?

Антроний. Долгие молитвы, дела по хозяйству, охота, лошади, служба при дворе.

Магдалия. И это тебе дороже мудрости?

Антроний. Так уж у нас заведено.

Магдалия. Тогда скажи мне: если б какой-нибудь Юпитер дал тебе такую власть, чтобы ты мог превратить и своих монахов, и себя самого в любое животное, — превратил бы ты их в свиней, а себя в коня?

Антроний. Ни за что!

Магдалия. Но тогда уже ни один из них не был бы мудрее тебя.

Антроний. Какой породы животные мои монахи, мне, пожалуй, безразлично — лишь бы самому быть человеком.

Магдалия. А ты считаешь человеком того, кто не знает мудрости и знать не хочет?

Антроний. Для себя я достаточно мудр.

Магдалия. Для себя и свиньи мудры.

Антроний. Да ты прямо софистка какая-то — до чего ловко споришь!

Магдалия. Кого напоминаешь мне ты, я не скажу… Почему, однако, тебе не по душе убранство этой комнаты?

Антроний. Потому что женская снасть — веретено да прялка.

Магдалин. Разве матери семейства не полагается управлять домом, воспитывать детей?

Антроний. Полагается.

Магдалия. А ты считаешь, что для таких дел мудрость совсем не нужна?

Антроний. Нет, не считаю.

Магдалия. Но этой мудрости и учат меня книги.

Антроний. У меня под началом шестьдесят два монаха, а в моей келье ни одной книги не найдешь.

Магдалия. Славное, стало быть, о них попечение, об этих монахах!

Антроний. Книги я готов терпеть, но не латинские.

Магдалия. Почему?

Антроний. Потому что этот язык не для женщин.

Магдалия. Жду объяснений.

Антроний. Он плохо помогает хранить женское целомудрие.

Магдалия. А французские книжки, полные самых вздорных басен, стало быть, хорошо помогают?

Антроний. Есть и еще причина.

Магдалия. Какая? Говори прямо.

Антроний. Кто не знает по-латыни, той священник не так опасен.

Магдалия. Ну, тут опасность невелика — вашими стараниями: ведь вы делаете всё, чтобы самим не знать по-латыни.

Антроний. Так и в народе говорят, что если женщина знает латынь — это редкость, диковинка.

Магдалия. Что ты мне киваешь на народ — ведь никто не распоряжается своими делами бестолковей народа! Что киваешь на привычку — наставницу во всяческом безобразии! Надо приучаться к лучшему, и то, что было диковиной, войдет в обычай, что было горько, станет приятно, что казалось непристойным, станет пристойным.

Антроний. Продолжай.

Магдалия. Разве непристойно уроженкам Германии учиться по-французски?

Антроний. Вполне пристойно.

Магдалия. С какою целью?

Антроний. Чтобы говорить с теми, кто знает по-французски.

Магдалия. А мне, по-твоему, не пристало учить латынь, чтобы каждодневно беседовать с таким множеством писателей, таких красноречивых, таких ученых, таких мудрых, таких надежных советчиков?

Антроний. Книги отнимают у женщины ум, которого у нее и так немного.

Магдалия. Сколько ума у вас, я не знаю, но свой, как бы ни было его мало, я предпочла бы употребить не на молитвы, вытверженные и повторяемые без смысла, не на пирушки с вечера до утра, не на искусство опорожнять емкие чаши, а на занятия науками.

Антроний. Дружба с книгами рождает безумие.

Магдалия. А разговоры с пьяницами, шутами и скоморохами безумия не рождают?

Антроний. Наоборот — разгоняют скуку.

Магдалия. Но возможно ли, чтобы такие приятные собеседники привели меня к безумию?

Антроний. Так люди говорят.

Магдалия. А истина говорит иное! Насколько больше видим мы людей, которых привели к безумию бесконечные пирушки и неумеренное пьянство, хмельные бдения и разнузданные страсти!

Антроний. Я бы себе ученой супруги не пожелал.

Магдалия. А я счастлива, что мне попался супруг, не схожий с тобою. Через образование я становлюсь дороже ему, а он — мне.

Антроний. Образование стоит таких трудов, а после все равно умирать.

Магдалия. Скажи мне, почтенный, если бы завтра тебя ожидала смерть, как бы ты хотел умереть — глупцом или мудрецом?

Антроний. Если бы мудрость доставалась без труда!…

Магдалия. Но человеку ничто не достается без труда в этой жизни, и что бы мы ни приобрели, какими бы трудами ни приобретали, все приходится оставлять здесь. И мы ленимся потрудиться ради величайшей драгоценности, добрые плоды которой последуют за нами и в будущую жизнь?!

Антроний. Я не раз слышал поговорку: мудрая женщина — дважды дура.

Магдалия. Да, правда, так говорят, но только глупцы. Женщина поистине мудрая себе самой мудрою никогда не кажется; а если мудрости в ней ни капли, а воображает она себя мудрою, — тогда она и, в самом деле, вдвойне дура.

Антроний. Не знаю почему, но только науки для женщины — все равно что ослиное седло для быка.

Магдалия. Но все-таки ты не будешь спорить, что больше подходит быку ослиное седло, чем ослу или свинье — митра. Какого ты мнения о Богородице?

Антроний. Наилучшего.

Магдалия. А разве она не читала книги?

Антроний. Читала, но другие.

Магдалия. Какие ж?

Антроний. Часослов.

Магдалия. Какой именно?

Антроний. Бенедиктинский.

Магдалия. Пусть так. Ну, а Павла и Евстохион[256]? Разве не были они начитаны в священных книгах?

Антроний. Теперь это редкость.

Магдалия. Точно так же, как редкою птицею был в старину неученый аббат (зато теперь совсем не редкость), как не только властью, но и образованием блистали в старину императоры и князья. Впрочем, не такая уж и редкость, как ты думаешь: и в Испании, и в Италии между высшею знатью немало женщин, которые с любым мужчиною потягаются; в Англии есть женщины из дома Мора[257], в Германии — из дома Пиркгеймера и Блауэра[258]. Если вы не остережетесь, кончится тем, что мы возглавим богословские школы, мы будем проповедовать в храмах, мы завладеем вашими митрами.

Антроний. Боже сохрани!

Магдалия. Ваше дело сохранить себя от этого. А если не одумаетесь, скорее гуси взойдут на проповедническую кафедру, чем вы, безгласные пастыри, удержите за собою паству. Вы сами видите — сцена мира меняется, и надо либо вовсе снимать маску, либо каждому играть свою роль.

Антроний. Как только я повстречался с этой женщиной?… Если когда-нибудь навестишь нас, я приму тебя много любезнее.

Магдалия. Каким образом?

Антроний. Мы попляшем, выпьем вволю, поохотимся, поиграем, посмеемся.

Магдалия. А мне уж и теперь смешно.

255

Декретами назывались постановления высших церковных властей; «Декретом» был назван и свод древнего церковного права, составленный в середине XII в. Декреталии — постановления римских пап, облеченные в форму письменных ответов на различные запросы.

256

Эти две благочестивые и богатые римлянки, мать и дочь, покинули Рим под воздействием проповеди святого Иеронима и, основав четыре монастыря в Вифлееме, остались в Палестине навсегда (конец IV в. до н. э.). Иероним часто упоминает о них в письмах и других сочинениях.

257

Томас Мор дал прекрасное образование трем своим дочерям, особенно старшей — Маргарет, которая была его любимицей. С Маргарет, по-видимому, и написана Магдалия в настоящем диалоге. Косвенное этому подтверждение — слова Магдалин, что муж очень ею доволен и что через образование они становятся еще дороже друг другу: супруг Маргарет, Уильям Ропер, гордился и восхищался ученостью своей жены.

258

Виллибальд Пиркгеймер (1470—1530) из Нюренберга — германский гуманист; у него было пять дочерей. Блауэр — два брата из города Констанца (на берегу Боденского озера, в нынешней Швейцарии), добрые приятели Эразма; их сестра отлично знала латынь.

259

Эпиталама — свадебный гимн (греч.). Петр Эгидий — латинизированное имя Питера Гиллеса (I486—1533) из Антверпена. Эразм встретился с ним в 1504 г., когда Эгидий работал корректором у антверпенского типографа Теодора Мартенса и держал корректуру одного из сочинений Эразма; впоследствии он занял должность главного секретаря антверпенского городского управления. Они были дружны в течение всей жизни. Эразм познакомил Эгидия с Томасом Мором, и первое издание «Утопии», увидевшее свет у того же Мартенса (1516 г.), посвящено Эгидию. Женился Эгидий еще в 1514 г. С тех пор Эразм неоднократно обещал ему «эпиталаму» и, по-видимому, действительно начал писать ее вскоре после свадьбы, но напечатал лишь десять лет спустя.