Разговоры запросто

Тимофей. Все до того красиво, что и выбрать трудно. Лучше ты сам назначь, по своему усмотрению; так будет даже приятнее, что бы кому ни досталось.

Евсевий. Эта пергаменная книга заключает в себе Соломоновы притчи. Она учит мудрости и потому изукрашена золотом, ибо золото — символ мудрости. Ее получит наш седовласый мудрец, чтобы — по слову евангельскому — кто имеет мудрость, тому еще прибавилось и было бы в изобилии.

Тимофей. Во всяком случае, постараемся, чтобы глупости поубавилось.

Евсевий. Софронию — часы. (Их привезли издалека, из самой Далмации, — может быть, хоть это придаст веса жалкому моему подарку.) Я знаю, как он бережет время, как ни единой крупинки сокровища не растратит без пользы.

Софроний. Напротив, ты зовешь к прилежанию ленивца.

Евсевий. В этой книге, на пергаменных страницах, — Евангелие от Матфея. Оно заслуживает убора и покрова из самоцветов, но нет для него вместилища дороже, чем сердце человека. А потому пусть оно всегда будет с тобою, Феофил, чтобы ты еще тверже оправдывал свое имя.

Феофил. Обещаю тебе, что никто не скажет, будто ты совсем уже скверно распорядился своим подарком.

Евсевий. А вот послания Павла, с которыми ты так неохотно расстаешься, Евлалий. Павел постоянно у тебя на устах; но не будь его в груди, не было бы и на устах. Впредь ты с большим удобством будешь держать его и в руках, и перед глазами.

Евлалий. Это уже не подарок, это совет. Но добрый совет дороже любого подарка.

Евсевий. Лампа — Хризоглотту, ненасытному чтецу, великому, как говорит Марк Туллий, пожирателю книг.

Хризоглотт. Я дважды тебе обязан — во-первых, за подарок, на редкость изящный, во-вторых же, за то, что призываешь сонливца бодрствовать.

Евсевий. Шкатулка с перьями должна принадлежать Феодидакту, πολυγραφω[134] всем на зависть; и перьям, я полагаю, можно позавидовать — им предстоит возвестить славу господа нашего, Иисуса Христа, и вдобавок с таким искусством!

Феодидакт. Если бы ты мог снабдить меня еще и вдохновением!

Евсевий. В этой книге — несколько нравственных сочинений Плутарха[135]. Их выбрал и умело переписал какой-то знаток греческой словесности, и я нахожу в них столько святости, что мне кажется почти чудом, как это совершенно евангельские мысли могли проникнуть в душу язычника. Плутарха отдадим Уранию, человеку молодому и φιλελληνι[136]. Остаются еще часы. Пусть ими владеет наш Нефалий, бережливый казначей времени.

Нефалий. Мы благодарны не за одни лишь дары, но и за добрые слова. Ибо не столько оделяешь ты нас гостинцами, сколько похвалами.

Евсевий. Нет, это я благодарен вам вдвойне: во-первых, вы снисходительны к моей скудости, во-вторых, учеными и благочестивыми речами освежили мне душу. Как я вас принимал и с какими чувствами вы покинете мой дом, я не знаю, но что сам я за нынешнее утро сделался и умнее и лучше — это уж верно! Не сомневаюсь, что вам не по душе ни дудки, ни шуты, ни, тем более, игральные кости. Поэтому давайте-ка еще часок полюбуемся чудесами моего царства.

Тимофей. А мы как раз хотели тебе напомнить.

Евсевий. Когда обещание верное, не к чему и напоминать. Этот летний дворик, мне кажется, вы уже рассмотрели как следует. Вид отсюда на три стороны, и, куда ни взглянешь, взор встречает дивная зелень сада. Если ж погода облачная или ветреная, от нее можно отгородиться стеклянными окнами; а если солнце слишком припекает, можно отгородиться и от «его — наружными ставнями, совсем частыми, или внутренними — те пореже. Когда я завтракаю здесь, я точно бы в саду, а не в доме, под крышею. Ведь здесь и стены зеленеют, а по зелени рассыпаны цветы. Есть и картины, и недурные. Вот Христос справляет последнюю вечерю с избранными учениками. Вот Ирод отмечает день своего рождения[137] кровавым празднеством. Вот известный каждому евангельский богач[138]: сегодня он пышно пирует, а завтра будет проглочен адом. А Лазаря сегодня гонят от дверей, завтра ж он будет принят в лоно Авраамово.

Тимофей. А тут что происходит? Я что-то не узнаю…

Евсевий. Это Клеопатра состязается в роскоши с Антонием; одну жемчужину она уже выпила и теперь протягивает руку за второю[139]. Это лапифы в битве[140]. А это Александр Великий пронзает копьем Клита[141]. Всё примеры, которые зовут к трезвости за столом и внушают отвращение к пьянству и роскоши. Теперь пойдемте в библиотеку. Книг в ней не так уже много, зато книги отменные.

Тимофей. Какою-то прямо-таки святостью дышит это место! Все так и сверкает.

Евсевий. Здесь перед вами главное мое богатство. Ведь за столом вы не видали ничего, кроме стекла и олова, да и вообще серебряной посуды в доме нет, если не считать одного позолоченного бокала, из которого я всегда пью с благоговением — ради любви к тому, кто его подарил. Этот висящий в воздухе шар наглядно представляет всю землю, а здесь, на стене, представлены в большем размере отдельные области. На других стенах вы видите изображения великих учителей (всех подряд нарисовать немыслимо — им нет числа). Первое место нанимает Христос; с простертою рукою он сидит на вершине холма. Над головою у него бог Отец, глаголящий: «Ему внимайте». Святой дух, раскинув крылья, обымает его ярким сиянием.

Тимофей. Работа, достойная Апеллеса[142], бог мне свидетель!

Евсевий. К библиотеке прилегает покойник для занятий, тесный, правда, но удобный, со скрытым за съемною доскою камином — на случай мороза. Летом же стена кажется сплошною.

Тимофей. Здесь все из драгоценных камней — так мне видится! И какой дивный запах!

Евсевий. Да, об этом я всего больше стараюсь — чтобы в доме было чисто и хорошо пахло. А стоит и то и другое сущую безделицу. У библиотеки своя висячая галерея; выходит она в сад и соединена с часовней.

Тимофей. Место, достойное божества.

Евсевий. Теперь пройдемте по трем верхним галереям: они как раз над теми тремя, что глядят в огород, — вы их уже осматривали. Отсюда вид открывается на обе стороны, но только через окна с запорами, которые по наружным стенам особенно крепки и надежны — чтобы никто в дом не вломился. Здесь, налево, где больше света и окна пробиты реже, изображена по порядку, в согласии с повествованием четырех евангелистов, вся жизнь Иисуса, вплоть до ниспослания Духа свята и первой апостольской проповеди (это уже из «Деяний»)[143]. Прибавлены обозначения мест, чтобы можно было узнать, подле какого озера или на какой горе происходит действие. Еще прибавлены заголовки, несколькими словами намекающие на все содержание в целом, как, например, вот эти слова Иисуса: «Хочу, очистись»[144]. Насупротив новозаветных — лица и прорицания Ветхого завета, главным образом из пророков и псалмов: ведь и пророческие книги, и псалтирь ничего иного не содержат, кроме жизни Христа и апостолов в иносказании. Здесь я нередко прогуливаюсь в одиночестве, внутренним взором созерцая тот неизреченный замысел божий, коим он, через посредство Сына своего, соблаговолил спасти род человеческий. Нередко бывает подле меня и супруга или же кто-либо из друзей, кому в удовольствие благочестивые размышления.

Тимофей. В этом доме мог ли бы кто соскучиться?

Евсевий. Никто из тех, кто умеет жить наедине с собою… По самому краю, словно особое дополнение, — портреты римских пап, и под каждым имя. На противоположной стене — портреты императоров, в память о прошлом. Обе крайние галереи оканчиваются комнаткою для отдыха; оттуда виден фруктовый сад и птичник. Вон там, в дальнем углу лужайки, вы видите еще одно строение; там мы иногда обедаем летней порою, там лечим больных, если кого из домочадцев вдруг постигает заразная и потому опасная для прочих болезнь. Тимофей. Кое-кто утверждает, что в таких случаях принимать меры осторожности ни к чему.

134

Тот, кто много пишет, «многописец» (греч.).

135

Кроме знаменитых «Сравнительных жизнеописаний», от Плутарха осталось значительное число небольших по объему и разнообразных по содержанию прозаических произведений, объединяемых под названием «Нравственные сочинения», или «Моралии».

136

Поклонник всего греческого, «филэллии» (греч.).

137

По евангельскому преданию, правитель (тетрарх) Галилеи Ирод Антипа приказал обезглавить Иоанна Крестителя, уступив просьбе своей падчерицы: «Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала пред собранием и угодила Ироду; посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит. Она же, по наущению матери своей, сказала: „Дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя“ („Евангелие от Матфея“, XIV, 6—8).

138

Притча о богаче и Лазаре, нищем, кормившемся крохами, которые падали со стола богача («Евангелие от Луки», XVI, 20—31), действительно едва ли не самая известная из евангельских притч.

139

Клеопатра, египетская царица (51—30 гг. до н э.), много лет была возлюбленной римского полководца Марка Антония. Жемчуг пили, растворяя его в уксусе.

140

Легендарное племя лапифов обитало, по верованиям древних, в Фессалии, области северной Греции. Они были соседями кентавров, а царь лапифов, Пиритой, состоял с кентаврами даже в родстве и потому пригласил их на свою свадьбу. За пиром кентавры охмелели и попытались похитить невесту и других женщин. Вспыхнула война, закончившаяся изгнанием кентавров из Фессалии. Битва кентавров с лапифами — очень частый сюжет в изобразительном искусстве античного мира.

141

Приближенный и друг Александра Македонского — Клит — повздорил с царем. Дело происходило за столом, оба были пьяны, и Александр, разгневавшись, убил друга, после чего долго и безутешно мучился раскаянием и даже пытался наложить на себя руки (ок. 328 г. до н. э).

142

Апеллес (вторая половина IV в. до н. э.) — великий греческий художник.

143

О том, как апостолы на пятидесятый день после воскресения их распятого учителя «исполнились Духа святого и заговорили на иных языках», рассказывает глава II новозаветной книги «Деяния святых апостолов». Там же говорится и о первой апостольской проповеди: ее произнес апостол Петр в ответ на недоумение окружающих, которые, слыша, как галилейские крестьяне вдруг начали изъясняться на неведомых языках, предположили, будто «они напились сладкого вина».

144

«Евангелие от Марка», I, 41. Эти слова обращены к прокаженному, который молит Христа об исцелении.