Случай Портного

Третье — самое главное — ты помнишь историю с Гошей? Ты помнишь, как он страдал из-за какой-то шиксы, как страдали его родители? Ты помнишь, что пришлось сделать дяде Хай-му, чтобы спасти его от гибели? О чем тебе еще напомнить? Тебе ясно, о чем речь? Ты можешь погубить себя в одно мгновение! Тебе еще только шестнадцать, ты совсем ребенок, ты же не знаешь, как устроен мир. Вижу, ты все понимаешь. Но будь осторожен! Никаких шикс! Слушай, что тебе говорят, и не строй рожи! Уж я-то знаю! С ними не будет ничего хорошего. Они не люди! Они тебя просто растерзают! Если понадобится, пойди к Хауарду, он тебя познакомит с кем надо! Я повторяю: блондинок берегись. Ты же, как персик, а любая из них просто выжмет тебя и бросит в канаву. Да что там выжмет, она тебя просто живьем слопает!

Меня, живьем? Ладно, ладно! У таких персиков, как я, есть и на вас управа! Помните анекдот, как один рядовой звонит из Японии?

— Мамочка, — говорит он. — Это я, Милти. У меня хорошие новости: я тут встретил чудесную японку, и мы поженились. Здорово, правда? Мы скоро приедем, и вы познакомитесь!

— Конечно, здорово, — отвечает мама.

— Вот и отлично. Но я вот о чем думаю: где же мы будем спать с Мин Той в нашей маленькой квартирке?

— Как где? Молодоженам положено спать в кровати.

— В кровати? Но она у нас всего одна, как же мы там все поместимся?

— О, не волнуйся, мой мальчик, — отвечает мать. — У вас будет отдельная кровать.

— Откуда? — удивляется Милти. — Как?

— Очень просто, как только ты повесишь трубку, я тут же пойду и повешусь!

Вот Милти-то, небось, обалдел у себя в Йо-когаме, заслышав такое! Бедный, нежный, послушный мамин мальчик, который за всю жизнь и мухи не обидел! Да он и в мыслях никого не ударил, не то что убил, а как классно придумал! Гейша! Конечно, от этой гейши маменька сразу окочурится! Не надо ни самому душить, ни убийцу посылать! Ты — молодец, Милти! Ты сделал это! И никто ничего не заподозрит — ты тут ни при чем! Ты — просто невинный свидетель, мало того, ты — жертва!

До чего увлекательны все-таки эти постельные отношения!

В Дорсете, перед гостиницей, я советую Манки к полдюжине колечек добавить еще одно — на соответствующий пальчик.

— На людях нужно быть очень осмотрительным, — объясняю я и предупреждаю, что заказал номер на имя Менделя с супругой. — Это мой друг детства из Ньюарка.

Пока нас оформляют, Манки, которая в Новой Англии кажется еще более сексапильной, разглядывает витрины с местными сувенирами.

— Арнольд, — говорит она.

— Да, моя дорогая, — откликаюсь я.

— Давай купим мамочке Мендель кленовый сироп. Она его просто обожает! — восклицает Манки и при этом посылает дежурному администратору убийственную улыбку, с которой она обычно рекламирует нижнее белье на страницах «Санди таймс».

Какая потом была ночь! Вроде все было как всегда: и страстные объятья, и сладостные стоны, и волосы по подушке, но на этот раз в эту привычную музыку совершенно отчетливо вступала какая-то вагнеровская тема, я просто физически ощущал эти самые потоки чувств.

— Мне тебя не хватает, — горячо жаловалась Манки. — Чем больше я получаю, тем больше мне хочется! Может быть, я — нимфоманка? А может быть, это из-за обручального колечка?

— Скорей всего, это оттого, что мы тут инкогнито.

— О, это прекрасно! Я чувствую, что с ума схожу от любви, от дикой любви к тебе! Ты — маленький мой, мне хочется плакать, я так счастлива!

На следующий день мы поехали к озеру Шамплейн, и Манки смогла наконец пустить в дело свой «Минокс», потом поехали в Вудсток через холмы, всё глазели по сторонам, без конца охали и ахали. Манки всю дорогу сидела прижавшись ко мне.

— Останови машину, — вдруг приказала она и объяснила свои намерения: — Я хочу, чтобы ты меня трахнул в рот.

Перед этим мы занимались любовью на поле у озера, в высокой траве, а теперь — вот, она ласкает губами мой член прямо на горной дороге посередине Вермонта в открытой машине. К чему это я говорю? Я о том, что мы были тогда полны любви, а наше желание при этом нисколько не уменьшалось!

— Вспомнил стихотворение, хочешь послушать? — предложил я Манки, окрыленный блаженством. Ее голова лежала у меня на коленях, и мой удовлетворенный член обсыхал у нее на щеке, как вылупившийся цыпленок.

— Нет, только не это, — сморщила она носик.

— Ты же знаешь, что я ничего не понимаю в поэзии.

— Это поймешь, там про то, как лебедь трахнул одну красотку.

— Фу-у, — она опять сморщила носик и похлопала своими накладными ресницами.

— Что значит «фу»? Это серьезная поэзия.

— Ну, еще бы не серьезная, — хихикнула она и лизнула мой член, — это же про изнасилование.

— Ох уж мне эти остроумные южанки, неотразимые и страстные!

— Ладно, Портной, хватит подлизываться, читай свои похабные стишки.

— Моя фамилия Порнуар, — поправил я и начал читать:

— О, бедра! — удивилась Манки и спросила:

— Где это ты раскопал?

— Слушай дальше!

— Ух ты! Он что, лижет у ней?

— Ты можешь помолчать?

— Вот так-то, — сказал я.

— И кто это сочинил? — спросила Манки после некоторого молчания и язвительно добавила: — Уж не ты ли?

— К сожалению, нет. Это Уильям Батлер Йетс, — объяснил я и ужаснулся своей бестактности. Получается, что я зачем-то подчеркиваю нашу разницу в образовании: ты, мол, невежда, а я интеллектуал. Это притом, что мне за тридцать три года удалось запомнить, кроме этого, еще, самое большее, два стихотворения. — Он из Ирландии, — упавшим голосом добавил я.

— Ага, — усмехнулась она. — Скажи еще, что ты выучил это у него на руках. А я и не знала, что ты был ирландцем.

— Да нет, детка, я его выучил в колледже.

Мне действительно в колледже это стихотворение показала одна девушка. И еще другое, про силы, которые движут цветком. Но она тут ни при чем, я не собираюсь проводить никаких параллелей. Зачем ее с кем-то сравнивать, принимай ее, как она есть! Во всей ее красоте и ограниченности! Идея! Так это и есть любовь!

— Ишь ты, — протянула Манки, подражая манере речи водителей больших грузовиков, — а мы вот колледжев не кончали. Мы, парень, — продолжала она уже как типичная южанка, — у себя в Маундсвилле знаем только один стишок: «Мэри-Джейн, Мэри-Джейн, как тебе не стыдно — панталоны видно!» Здорово, да? Сама-то я нижнего никогда не носила. Знаешь, что я отчудила, когда мне было пятнадцать лет? Отчи-кала от лохматки клок, положила в конверт и послала Марлону Брандо, а этот придурок и спасибо не сказал.

Потом мы некоторое время сидели в молчании, размышляя над тем, что у таких непохожих людей может быть общего, да еще в Вермонте?

— Хорошо, — наконец сказала она, — а что такое А-га-мем-нон?

Я кинулся объяснять про Зевса, Агамемнона, Клитемнестру, Елену, Париса и Трою, чувствуя себя при этом откровенным дерьмом и жуликом, потому что половину из этого я, прямо скажем, помнил не точно.

31

Перевод Р. Дубровкина.