Страница 7 из 13
– Ну, сейчас нас изобьют до полусмерти… – сказал Марко. – Ночевать мы будем в тюрьме, а завтра судья начнет разбираться – кто прав, кто виноват.
– Бежим, пока не поздно! Нечего корчить из себя святых мучеников.
И трое друзей помчались со всей прытью, на какую только были способны. Они покружили в путанице кривых переулков, без остановки миновали несколько узких и широких каналов и, выскочив на многолюдную торговую площадь, затерялись в толпе.
Вытирая рукавами потные лица и тяжело дыша, друзья повалились в тень горбатого мостика.
Рядом слышалось шарканье сотен ног, бесконечные разговоры, пронзительные голоса торговок и гнусавое пение нищих. Рои мух и слепней носились над головами людей, над прилавками, заваленными снедью, над кучами гниющего мусора. Терпко пахло луком, чесноком, жареной и копченой рыбой.
От канала веяло гниловатой сыростью. В грязной воде плавали щепки, рыбьи головы и арбузные корки. Друзья молча отдыхали, довольные, что избавились от продолжения неприятной истории с девушками, пьяным патрицием и разъяренными ремесленниками.
Переведя дух, юноши успокоились и снова стали глядеть по сторонам. Как и большинство южан, они обычно ели немного, но сейчас голод напомнил им, что прошло уже полдня.
Марко сплюнул и сказал сердито:
– Эй, вы, отцовы сыновья, поищите-ка у себя сольдо. Моя-то тетка скупа, сами знаете.
– Ну, мой старик тоже не особенно щедр, – вздохнул Дзотто.
Джованни с надменным видом достал несколько монет и важно произнес:
– Благодарите Господа, малыши, я угощаю.
Марко толкнул локтем Дзотто и затрясся от смеха.
Веселая торговка с шутками и подмигиванием продала им жареных кефалей. Рядом они купили три хлебца с тмином, пригоршню слив и выпили по стакану кислого вина. Сели на перевернутую корзину и принялись за еду, разглядывая снующую перед ними толпу.
На площади суматошно толклись крестьяне, горожане, моряки, пастухи с гор, венецианцы и приезжие, хозяева, слуги, служанки, иноязычные рабы, женщины, мужчины, старики, дети. Все они кричали, покупали, продавали и торговались до хрипоты.
– Как головешка черен, – произнес Марко, указывая на высокого негра, который смиренно следовал за своим хозяином. В Венеции встречались и темнокожие африканцы, и узкоглазые степняки, однако рассмотреть негра было все-таки любопытно. – Эти эфиопы, говорят, живут на самом краю Земли, где солнце не заходит ни днем, ни ночью…
– Глядите-ка! – Джованни даже привстал. – Да не туда. Вон, в красном платье, с кольцами в ушах… (У Джованни одно на уме.) Видать, из-за моря привезли – с греческих островов или из Святой Земли. Вот уж хороша так хороша! Эх, жаль, с ней двое каких-то оборванцев…
Марко усмехнулся и спросил застенчивого, молчаливого Дзотто:
– Куда ты нынче ездил с отцом, в Альтино?
– Нет, в Падую.
– Ну, скажи-ка, Адзолетто, как тебе понравились тамошние красотки? Лучше они, чем наши?
– Да я не обращал особого внимания, – смутился Дзотто, – и не сравнивал их с венецианками.
– Эх ты, разиня! – шутливо возмутился Джованни. – Пора уж хоть немного разбираться в женщинах. Ну да ладно, мы еще молоды. У нас еще столько будет всяких приключений, что и со счета собьешься. Хватит сидеть! Пошли на Риальто!
На площади, около нарядно украшенного резьбой моста, высилась старейшая церковь Венеции – Сан-Джакомо ди Риальто.
На ее фронтоне под изображением креста было торжественно начертано: «Да будет у этого храма купеческий закон справедлив, вес – без обмана, а слово договора – верно».
У входа толпились вербовщики матросов, маклеры, путешественники, авантюристы и куртизанки, спешившие соблазнить какого-нибудь сластолюбивого толстосума. Кругом слышались разговоры о купле и продаже, о заемах и процентах, об отправлении и прибытии судов, о войнах и политических интригах.
Марко и его друзья, открыв рты, слушали вести о важных событиях, происходящих в Каффе, Константинополе, Генуе, Аккре, Кандии (Крите), Египетском султанате и других местах Средиземноморья.
Сопровождаемый телохранителями и слугами, важно шествовал венецианский богатый купец – «читтадинца» – в мантии багряного атласа с собольей опушью. Купцы из Франции и Брабанта спесиво вскидывали головы, стараясь не выдать зависти к преуспевающим коммерсантам республики.
Их дорогие одежды задевал плечом тевтонский рыцарь в камзоле грубого сукна и белом плаще крестоносца. Он пожирал глазами волка дворцы и соборы, рынки и набережные, заваленные грудами заморских товаров, тесный от галер порт и звенящих золотыми дукатами менял на скамьях «Банко дель Джиро». Искали вербовщика матросов рослые далматинские славяне в шерстяных чулках и безрукавках из козьих шкур. Славян здесь высоко ценили за качества, необходимые морякам: физическую силу и выносливость. Одна из набережных Венеции так и называлась – «Скьявони» («Славянская»).
В толпе теснились римляне, флорентийцы, пизанцы, лукавые византийские греки, приказчики из немецкого подворья «Фондако дей Тедески», бледнолицые английские купцы, суетливые венецианские евреи с острова Спиналунга в черных долгополых балахонах и их гордые, изысканно одетые собратья из Александрии – посредники между мусульманским миром и торговыми домами Европы.
Неожиданно гул от говора и восклицаний сотен людей, увлеченных жаждой наживы, прорезал одинокий горестный вопль. Кое-кто обернулся, побуждаемый любопытством, остальные, будто оглохнув, продолжали предаваться своей меркантильной страсти. Друзья бросились к берегу канала, чтобы увидеть причины скорби и плача.
По краю площади двигалась похоронная процессия. Впереди шел священник в сопровождении служки и двух монахов. Они монотонно распевали мисерере. За ними несли носилки с покойником, завернутым в полотно и покрытым черным бархатным покрывалом. Двое мужчин вели под руки громко рыдавшую молодую женщину с распущенными волосами, в разорванном на груди платье. Рядом неистово вопила, царапая лицо ногтями, желтолицая старуха, взлохмаченная и уродливая, как ведьма.
За старухой шестеро пожилых женщин в черных платьях заламывали руки, били себя в плоские груди и, слезливо причитая, расхваливали добродетели покойного. Этих плакальщиц приглашали за небольшую плату, чтобы они помогли семье выразить скорбь. Подобный обряд напоминал похоронные обычаи древнего Востока, считался достойным памяти и приятным душе умершего. Замыкала процессию группа усердно плачущих родственников.
Носилки с покойником опустили на дно барки. Вокруг расположились сопровождающие, причем женщины продолжали жалобно выть. Гребцы взялись за весла, и барка тронулась.
– Кого это повезли на кладбище?
– Джованни Фанченни, торговца пряжей из прихода Сан-Прокуло.
– Фанченни был почтенный человек… Отчего он скончался?
– Жизнь наша в руках Господних… Однако говорят разное, синьоры, и я слышал, будто хирурги склоняются к тому, что Фанченни умер от эрберии – умопомешательства.
– Подумать только!
– И будто бы эрберия произошла у него от медленного отравления.
– Будь я проклят!
– И говорят еще вот что…
Синие, алые, золотистые шелковые плащи взметнулись и образовали тесный круг, в середине которого стоял любезно улыбающийся рассказчик.
– Так вот, уважаемые синьоры, я слышал, будто жена покойного Фанченни, донна София, спуталась с носатым дылдой Томазо…
– Его жена? Та, что рыдала и рвала на себе волосы?
– Да, да! Но обратили ли вы внимание, как она молода и пригожа? Покойник же был намного старше ее, брюхатый, седой, с отечным лицом…
– А кто эта старуха, визжащая сучьим голосом? Сестра покойного?
– Да вы что! Это же мать донны Софии! Она-то и способствовала Томазо в его подлом деле. Он, говорят, подкупил старуху. А потом они все вместе и погубили бедного Джованни…
– Не может быть! Это клевета!
– О, мессер Теобальдо, я ведь не утверждаю! Я рассказываю только то, что слышал: продаю вам товар за столько же, за сколько и купил. Фанченни по простоте душевной завещал имущество и деньги жене. Оттого-то и произошла – если верить молве – вся эта история.