Страница 2 из 13
Целыми днями он играл и забавлялся. Когда же звучал колокол, возвещавший о тушении огней, он с неохотой возвращался в старый сумрачный дом и с восходом солнца вновь летел на шумные площади и сверкающие каналы, к кудрявым волнам, ласкавшим песчаную косу Лидо.
Глава вторая
У пылающего очага суетилась толстая кухарка Катаруцца. Ей помогала молоденькая Занина.
– Эй! – крикнул Марко с порога. – Эй, Занина! Дай-ка мне быстрее поесть!
– Опять бежишь к своим беспутным друзьям? Господи, помилуй! Ну, ничего, скоро уж тебя женят. Вот и придется в лавке тестя с утра до вечера взвешивать да отмерять…
Занина постоянно шутила и посмеивалась над ним. Марко волновали ее лукавые взгляды. Он невольно краснел и следил исподтишка за каждым движением стройной девушки.
Занина поставила перед ним тарелку с жареной рыбой, мелко нарезанным луком и солеными оливками. Положила рядом хлебец. Придвинула локтем глиняный кувшичник с вином и вызывающе подбоченилась.
Оглянувшись на Катаруццу, Марко неожиданно решился и хотел обнять девушку, но она только фыркнула:
– Вот еще! Не очень-то распускай руки!
– Ты обижена на меня, Занина?
– Я обижена?! Да за кого ты меня принимаешь! Не так-то легко меня обидеть.
– Сегодня я буду ждать тебя у монастыря…
– Скорее я провалюсь ко всем чертям, чем приду! Святая Инесса, спаси меня от греха!
– Клянусь моим патроном, монсиньором святым Марком…
– Господи, да что мне до твоих клятв! Я ведь не рабыня, а дочь венецианского гражданина, ты не забыл? Вот станешь купцом, купишь себе покорных рабынь, не умеющих и слова молвить на христианском наречии, ими и помыкай.
Они говорили сквозь зубы, неразборчивым быстрым шепотом, но кухарка все расслышала опытным ухом сплетницы и ехидно захихикала.
– Погоди, Занина…
– Но, Марко…
– Я все равно приду…
– И напрасно!
Отворилась дверь, шелестя камчатым платьем, вошла донна Флора – сохранившая свежесть, дородная сорокалетняя матрона.
Марко и служанки поклонились смиренно. Донна Флора испробовала стряпню, поморщилась и принялась сердито выговаривать Катаруцце – ясно, что хозяйка встала не с той ноги! Обиженно сопя, Катаруцца с грохотом передвигала кастрюли.
Марко торопливо налил в стакан вина, запил рыбу, а руки вытер о штаны. Занина норовисто постукивала каблучком, с трудом удерживаясь от смеха.
Донна Флора разбушевалась.
– Трепаная мочалка! Собака паршивая! Лентяйка! – поносила она кухарку. Дальше следовали выражения, застревавшие в горле у ханжей, а в судебных разбирательствах объявлявшиеся богохульствами, но венецианцы, венецианки – и в том числе донна Флора – употребляли их каждую минуту с большой энергией.
Наконец, оставив Катаруццу в покое, донна Флора искоса посмотрела на племянника и Занину.
Ничего не поделаешь, Марко становится мужчиной. Хватит ему гулять, пора уже заняться делом при каком-нибудь родственнике, сдающем корабль под извоз и берущем три процента от стоимости груза.
Донна Флора сказала укоризненно:
– Когда ты научишься себя вести, как воспитанный молодой синьор?
Марко давно выучил, что добропорядочный гражданин, допускаемый к общественным собраниям и пирам, чашу с вином должен брать только обеими руками и что нельзя заглядывать в чужую тарелку, ковырять пальцем в зубах и сидеть на скамье, скрестив ноги.
«Ох, уж эти простодушные тайны чуть оперившихся петушков и курочек!» – Скрывая усмешку, донна Флора мерила юношу сердитым взглядом.
Племянник пригож: лицом в покойную мать, силой в брата Никколо. А у девчонки тугой лиф, каштановая коса, вишневые губы – и ведь не постоит спокойно: вертится, кокетничает, стучит каблучком, как ретивая кобылка копытом.
– Гляди у меня, Занина…
– А что? В чем я провинилась? Клянусь святой Инессой…
Окончив завтрак, Марко на мгновение поднял глаза вверх, пошевелил губами и перекрестился.
Донна Флора взяла из рук Катаруццы корзину с едой и бутылью вина.
– Отнеси фра Протасио, – сказала она племяннику.
Марко схватил корзину, побежал из кухни по коридору, выскочил за дверь и зажмурился – после сумрака комнат солнце ослепило его.
Пахло плесенью, гнилой рыбой и солью. Множество гондол уже сновало по зеленой воде каналов. В глазах рябило от пестро одетой, спешащей во всех направлениях толпы.
Доминиканец Протасио слыл ученым и праведным монахом. Многие годы он был духовником семьи Поло, исповедуя, утешая в тяжелые минуты, приходя на помощь житейским или юридическим советом. Он жил неподалеку, на Рио-дель-Греки.
Марко любил наблюдать, как старик переписывает молитвы на выскобленные желтоватые листы пергамента, и, стоя за его спиной, пробовал разбирать латинские строки. Получалось плохо, но Марко не огорчался. Он понимал немного по-французски, это казалось ему гораздо важнее латыни: французский становился языком королевских дворов, и при заключении торговых сделок на нем объяснялись купцы всех стран Европы.
Фра Протасио рассказывал юноше об отважных мореплавателях и славных рыцарях, сражавшихся в Палестине «за гроб Господень». Описания их подвигов и путешествий сопровождались явственно бьющим в уши, соблазнительным звоном золота. Пряности, яркие камни, оружие, рабы, пестротканые одеяния… Это занимало всех на набережной – толстосумов и нищих. И, как всякий венецианец, Марко тоже мечтал разбогатеть, плавая под осеняющим наживу лазоревым флагом республики. Снискать уважение сограждан, жениться на красавице из знатной семьи, иметь под рукой верных телохранителей и слуг, к почтенному возрасту надеть пурпурную мантию сенатора, а может быть, и шапочку дожа – все было возможно в процветающей и веселой Венеции. Богатство поможет увидеть порты туманной Англии, куда плавают за оловом и сельдью, побывать в огромном, многоязыком Константинополе, у русов и буртасов, населяющих северные леса, скупать драгоценные меха и речной жемчуг, проплыть от диких татарских степей до Аккры и Александрии и, если благосклонна будет судьба, дойти по неведомым путям до сказочной страны индов, полной несметных сокровищ и чудес…
Поверхность каналов рябила от дождя, над лагуной стлался сивый туман. Марко разжигал очаг, садился напротив мудрого старика и продолжал внимательно слушать его неторопливое повествование.
Много лет назад фра Протасио, в числе других бродячих монахов, прошел пешком от Калабрии до отрогов Альп. В воспоминаниях старика бурлила многоцветная яростная жизнь: горели разграбленные селения, звенели клинки враждующих патрицианских семей, растревоженными ульями гудели восставшие против феодалов города, корчились на кострах обугленные тела еретиков и колдуний, а в придорожных тавернах пьянствовали, орали песни, тискали девок папские шпионы, бандиты, пастухи с Абруццких гор, сбежавшие из наемных армий солдаты и бормочущая молитвы, лукавая странствующая братия. Но среди дыма и разора, вопреки тревогам и смутам пели в садах соловьи, цвели мирты и розы, и происходили поразительные любовные истории с тайными свиданиями, дерзкими похищениями и бешеными скачками в ночном мраке.
Монахи-переписчики обитали в низеньком деревянном доме, разделенном на отдельные кельи. Войдя к своему духовнику, Марко неожиданно увидел незнакомца в черной засаленной одежде, с четками в руках. Незнакомец дремал: клевал красноватым носом, выставив давно не бритую, щетинистую тонзуру. Заметив Марко, он живо поднялся и подошел.
– Молодому синьору нужен Протасио, наш мудрый брат? – гнусаво заговорил носатый и хитро сощурил круглые глаза. – О, святой Бенедикт! Какой завтрак принесли праведному Протасио для подкрепления его немощных сил! – Он потирал волосатые руки, далеко вылезшие из коротких обтрепанных рукавов. – Господь не сочтет эту трапезу и за малый грех, ибо нет здесь отступления от поста, да и не найти человека более воздержанного и усердного в молитве…