Страница 11 из 16
В честь церковного праздника Глафира, женщина набожная, вынесла икону в сад и установила перед достарханом. Ибо по правилу, заведенному Анастасией, обед у них являлся чем-то вроде ритуала, присутствие на нем считалось обязательным. Здесь, преломив хлеб вместе со своими людьми, она могла накоротке беседовать с ними, наблюдать и оценивать их состояние как физическое, так и моральное. В такие минуты их духовная связь, в которую Флора всегда верила, ощущалась ею более явственно, зримо. Они привыкли к этому и нуждались в ее поддержке. Но и Аржанова как будто получала силы, необходимые для управления маленьким боевым отрядом.
Собравшись в саду, солдаты и слуги подошли к достархану, встали на колени, хором прочитали обычную предобеденную молитву и трижды перекрестились. Затем Аржанова повернулась к иконе. На согнутой правой руке Богоматерь держала сидящего Иисуса-младенца и склонялась к нему головой. Нежно и трогательно, касаясь своей щекой ее щеки, смотрел на Марию Сын Человеческий. Коричневый ее хитон оттенял младенческие одежды, написанные сияющими золотыми красками.
Анастасия негромко, но отчетливо начала читать на церковнославянском языке тропарь Божьей Матери ради иконы ее «Донская»:
– Заступница верных, Преблагая и Скорая, Пречистая Богородице Дево! Молим Тя пред святым и чудотворным образом Твоим, да якоже древле от него заступление Твое граду Москве даровала еси, тако и ныне нас от всяких бед и напастей милостиво избави и спаси души наши, яко Милосердая…
Глава третья
Сбор винограда
Один переезд равен двум пожарам, и Веселитский последующие два дня провел в самых разнообразных хлопотах.
Во-первых, он руководил сотрудниками дипломатической миссии, которые разбирали ее архив, входящие и исходящие бумаги. Часть из них сожгли в камине, часть – уложили в ящики, обитые кожей, перевязанные толстыми кручеными шнурами, запечатанными в нескольких местах сургучными печатями.
Во-вторых, много времени ушло на упаковку собственного имущества миссии – ковры, гобелены, шторы, кое-какая мебель, а также вещи, предназначавшиеся для подарков аборигенам за услуги, которые они оказывали русским дипломатам. Крымско-татарские чиновники обожали подарки и нередко просто-таки вымогали их. Правительству о том было известно, и деньги по соответствующей статье казна отпускала. Потому среди запасов тут имелись и ювелирные изделия – часы, брелоки, табакерки, фляги, трости, украшенные драгоценными камнями; и галантерея – ножницы, бритвенные наборы, зеркала; и меха – шкурки горностаев, лис, белок, песцов, соболей; и ткани – бархат, парча, шелк, муаровые ленты. Общая стоимость товаров достигала немалой суммы: 13 812 рублей и две с половиной копейки[11]. Веселитский долго проверял ведомость, прежде чем поставил на ней подпись.
Затем с письмом вице-канцлера графа Остермана действительный статский советник отправился в штаб-квартиру Филисова. Генерал-майор принял его тотчас. Он не скрывал радости от того, что из Керчи в Петровскую в ближайшее время выедут две важные персоны, весьма его раздражавшие своим присутствием в крепости, вверенной безраздельной власти обер-коменданта. Потому беседа протекала легко и даже приятно. Филисов уважил все просьбы Веселитского. Он предоставил военные фуры для перевозки дипломатического багажа в порт, выделил необходимую для этого охрану.
После некоторых перепирательств оба сановника согласовали и церемониал проводов светлейшего хана Шахин-Гирея: двадцать выстрелов из пушек, почетный караул в виде одного батальона Троицкого пехотного полка под командованием подполковника Щетнева. Тем не менее сам Филисов в церемонии участвовать наотрез отказался, сославшись на плохое здоровье. У него-де открылась старая рана на левой ноге.
«Ну и черт с тобой!» – почти весело подумал чрезвычайный посланник и полномочный министр, забирая подписанные генерал-майором распоряжения о десяти фурах и полуроте Троицкого полка для сопровождения их.
Еще нужна была ему встреча с правителем крымско-татарского государства. Но до апартаментов Шахин-Гирея Веселитский добрался лишь к вечеру. Телохранители-саймены, хорошо его зная, пропустили Петра Петровича за ворота. Однако хан в приемную не вышел. У него началось интимное свидание с третьей женой, и дворецкий не осмелился беспокоить повелителя, возлегшего на ложе удовольствия с самой молодой и красивой из его женщин.
Досадуя на Шахин-Гирея, подверженного столь распространенному на Востоке пороку сладострастия, посланник все же написал для него коротенькую записочку по-итальянски и оставил небольшой сундук, окованный латунью и запечатанный красными императорскими печатями. Его вместе с дипломатической почтой привез из Санкт-Петербурга прапорщик Бутков. Так всегда доставляли в Крым три тысячи рублей серебром – ежемесячный пенсион, назначенный царицей хану с тех пор, как он, свергнутый с трона старшим братом, бежал из Кафы в Керчь.
Лишь на закате дня Петр Петрович вернулся домой. Утомленный всей этой суетой, он даже не захотел совершить обычный променад по дороге на берегу бухты и лег спать. Сон пришел сразу и страшными видениями не прерывался. Значит, в калейдоскопе событий теперь не нашлось ничего такого, что заставило бы человека в узких сапогах восстать из прошлого, явиться в день нынешний и тревожить старого разведчика и дипломата своими угрозами.
Утром, едва Веселитский покончил с завтраком, Парфентий доложил ему о прибытии именитого гостя. Светлейший хан Шахин-Гирей пожелал посетить главу русской миссии лично. Ему передали записку и сундук с деньгами. Правителю не терпелось узнать поточнее содержание депеш из Петербурга.
Хан попросил Веселитского обходиться без лишних церемоний. Они оба вышли на веранду и сели в кресла у столика под четырьмя кипарисами. Темные кроны деревьев скрыли собеседников от любопытных глаз, могущих наблюдать за резиденцией чрезвычайного посланника со стороны улицы.
– О чем говорят последние послания моей великой покровительницы? – задал вопрос Шахин-Гирей. Он владел русским языком безукоризненно. Вообще языки были тем предметом, который давался ему легче всего.
– Новости хорошие, ваша светлость, – ответил Веселитский.
– Давно мы тут ждем таких новостей.
– Теперь все изменится.
– Вы хотите сказать, что Ее Императорское Величество приняла решение…
– Да. Оно – поистине судьбоносное.
– Россия вводит войска на полуостров! – догадался хан.
– Именно так.
– Священна воля Аллаха, – дрогнувшим голосом произнес Шахин-Гирей и наклонил голову, не желая выдавать бурной своей радости. – Я знал, Всемогущий и Всемилостивейший не оставит меня в горький час испытаний.
Петр Петрович внимательно посмотрел на него:
– Ныне, ваша светлость, вам надлежит отплыть из Керчи в крепость Петровскую, корпус генерал-поручика графа де Бальмена сосредоточен недалеко от Перекопа. Он ожидает светлейшего хана, чтоб вместе с законным повелителем крымских татар снова водворить в государстве мир, покой и порядок.
– Вы поедете со мной, господин посланник?
– Это – приказ государыни.
– Отлично! – Хан улыбнулся. – Вы были добрым моим советчиком в беде. Теперь разделите со мной радость.
– Всегда к вашим услугам!..
Веселитский действительно в любое время был рад услужить Шахин-Гирею. Для этого, собственно говоря, его и послала в Крым в ноябре 1780 года царица, наделив широкими полномочиями. Правда, список услуг не оглашался, но постепенно в нем появлялись новые и новые пункты. Так получалось потому, что светлейший хан все больше утрачивал интерес к своей стране и управлению ее делами, пренебрегал прямыми обязанностями монарха, не хотел встречаться и беседовать с подданными даже очень высокого ранга, а если встречался, то демонстрировал им только гордость и презрение.
Хотя когда-то начиналось все и не так уж плохо.
Сын Ахмад-Гирея, который никогда не царствовал, но правнук Хаджи Селим-Гирея, знаменитого правителя Крымского ханства в XVII веке четырежды всходившего на престол, Шахин родился в 1746 году. Отец его умер рано. После этого семья немало скиталась по свету. Сначала они жили в Турции, потом – в Греции и наконец – в Италии. Любознательный мальчик сумел все обернуть себе на пользу. В Турции он посещал престижное медресе султана Баязида, где освоил арабскую грамоту и выучил примерно треть Корана наизусть. В Греции он изучил греческий язык, в Италии – итальянский.
11
Архив внешней политики Российской империи, фонд 123, опись 123/II, дело 37, с. 149–152.