Анатомия чувств

— …Один!..

…Но вы были вместе, а вместе вы были нерушимой скалой: вы были готовы на все, лишь бы сохранить ваше новое счастье.

А оно, черт побери, начиналось в эту минуту!

Глава 75

Все начиналось с объятия среди общего ликования. Пока ты прижимал к себе Сельваджу, она заметила, как Мартина и ее парень, в нескольких ступеньках от вас, смотрели в вашу сторону с таким видом, будто потеряли дар речи от потрясения. Это вызвало у нее приступ смеха:

— Посмотри на них, как они на нас уставились… У, как страшно! — И она кивнула им, а они в ответ снова послали в эфир кривые фальшивые улыбки. — Давай напугаем их до смерти, поцелуй меня! — подтолкнула она тебя за мгновение до того, как самой взять инициативу в свои руки и подарить тебе страстный поцелуй.

То, что неминуемо должно было случиться, произошло. А ведь вас даже не показывали в экстренном выпуске теленовостей, но в течение часа непристойная новость облетела весь зал. Вскоре вы почувствовали вокруг знакомое неопределенное шушуканье, типичное для сплетни, перелетающей из уст в уста.

Как на эстафете, новость облетела все парочки, так что около часа ночи, когда вы танцевали под романтические ноты песен о любви, вы стали натыкаться на угрюмые или беспокойные взгляды или же сталкивались с откровенно неприкрытым отвращением.

Кто не смотрел на вас с осуждением, смотрел с возрастающим любопытством, с тем непреодолимым интересом к могильному и мрачному, который заставляет толпу собираться вокруг места преступления или аварии, чтобы рассмотреть кровавые подробности, а потом удалиться с гримасой отвращения на лице.

Конечно, ты не ждал ни празднований в вашу честь, ни чьего-либо одобрения, но ты все-таки не ожидал такой повальной осуждающей реакции. И хотя ты делал вид, что ничего этого не замечаешь или просто не придаешь этому значения, эти взгляды все же были реальностью и тяжелым грузом оседали в твоей душе.

Тебе очень хотелось осудить тех, кто осуждал вас, с тем же отвращением, с каким они это делали, потому что у них не было никакого права выносить вам какой-либо приговор. Если они считали тебя нечестивцем, то сами были во сто крат большими нечестивцами, по твоему убеждению, потому что не могли видеть те глубокие корни любви, которые связывали вас с Сельваджей. Никто из присутствующих в зале даже на йоту не приблизился бы к пониманию силы чувств, на которых держался ваш союз. Вы были воплощением другого типа любви: возвышенной, которая выходила за рамки, установленные обществом, и уж тем более превосходила его жалкие сентиментальные потуги. Это делало вас лучше, на твой взгляд. И тебе пофиг было, если тебя примут за безумца, извращенца, развратника или маньяка, потому что только природа-мать, которая вас создала такими, могла бы подвергнуть вас судилищу.

Тебя не волновало, что будут говорить или придумывать о ваших сексуальных пристрастиях. Пусть твое имя поносят, пусть обзывают, привязывают к позорному столбу, тебя это не страшило. Ты спокойно принял бы все, что в таких случаях бывает, лишь бы ее не трогали, лишь бы не оскорбляли Сельваджу и не поносили прилюдно, этого ты бы не потерпел. Все что угодно, но не это. Никогда!

Если бы это было необходимо, ты бы защитил ее ценой своей жизни.

В любом случае, какой бы ни была реакция присутствующих, вы своим публичным вызовом врезались в реальность, как в стену на скорости сто километров в час, и назад пути уже не было. Несмотря на беспокойную мысль о надвигающихся бедах, вы продолжали танцевать, как если бы то, что происходило вокруг вас, не имело никакого значения.

За вашим танцем следило множество глаз. Но из ста тридцати пар, занимавших в этот момент танцевальную площадку, вы знали, вы чувствовали это даже через боль и отчаяние, а может, и благодаря им, вы были самые настоящие, самые живые и самые счастливые.

Глава 76

Ты сразу почувствовал, что что-то изменилось. С момента возвращения в школу после рождественских каникул ты оказался в центре внимания твоих товарищей по классу. Они все знали и все смотрели на тебя с осуждающим видом, будто ты был причиной чьей-то смерти. Бедный Джованни, с первой же минуты, как только множество глаз уставилось на тебя, ты понял, что потерял друзей, чья близость когда-то была тебе дорога. Все переродилось в ненависть или безразличие. Равнодушие читал ты и на лице Наутилуса, который теперь упорно смотрел только на классную доску.

На переменах ты замечал, что многие, даже студенты других классов, наблюдали за тобой с отвращением, некоторые даже с опаской, будто ты последний король-людоед или один из тех древних преступников, приговоренных к лапидации за оскорбление священных Фив, или же сообщник до смерти замученных пытками бедолаг, смазывавших ворота миланцев во время чумы[79].

Когда ты проходил мимо группы девушек, они тут же замолкали и старались на тебя не смотреть. Что ж, если они хотели вырядить тебя как последнего развратника, по крайней мере не рядили тебя в дурака, потому что ты прекрасно знал, о ком все они только что говорили.

Среди парней, напротив, те, кто уже обо всем знал, избегали тебя как прокаженного, те, что еще не были в курсе, немного времени потратили бы на то, чтобы получить исчерпывающую информацию.

Ваша история молниеносно распространилась на все четыре стороны, и ты не мог исключить вероятность, что реальность фактов была дополнена и приукрашена кто знает какими скабрезными и совершенно фальшивыми подробностями.

В свои пятнадцать минут утренней передышки ты испытывал два искушения: выкурить привычную сигарету или позвонить Сельвадже. Первому ты поддался, второму нет, ты не хотел волновать ее. У нее и так уже было полно своих проблем, полагал ты.

Ты курил твою «Camel light» в сторонке. Бросив последний взгляд на группу друзей, с которыми обычно мирно болтал на переменах, ты окончательно отказался от идеи присоединиться к ним, зная, что в каком-то смысле для всех бесстрашных лицеистов ты представлял теперь камень преткновения. По их красноречивым взглядам ты слишком хорошо догадывался, что твое присутствие там не было желанным, и в любом случае, ты ни за что на свете не приблизился бы к ним.

Тогда ты решил вернуться в здание школы. Тебе надоело выдерживать их взгляды, которые не столько ранили, сколько просто раздражали тебя. В сердцах ты отбросил сигарету в сторону. В микроскопическом вихре дымка, который поднялся из мокрой травы там, где упала сигарета, ты видел такой же смертоносный циклон, какой вот-вот должен был разразиться над тобой. Дымящийся окурок «Camel» был, как горящая головешка в миниатюре, и ты бы тысячу раз предпочел, чтобы его погасили о твою ладонь, чем сносить жалкую немую сцену тех напуганных идиотов.

Вернувшись в класс, погруженный в свои мысли и глядя в пол, только чтобы не выдать своего яростного взгляда, ты случайно толкнул какого-то рассеянного типа.

— Посторонись, — мрачно сказал Наутилус, отряхивая свитер руками, будто ты испачкал его, даже слегка прикоснувшись.

Ты отошел от него в недоумении. Вы всегда были хорошими друзьями, но теперь… Брезгливое выражение его лица можно было принять за что угодно, только не за дружескую улыбку.

— Смотри, куда идешь, — ответил ты тоже весьма раздраженно.

Твой ответ означал только одно: реагировать на провокации, как лев, и защищать то, что принадлежало тебе.

После школы ты заехал за Сельваджей и заметил взгляды, какими девушки провожали ее, а потом за обедом ты заметил также, что в ее одежде чего-то не хватало.

— Сегодня утром, — начал ты после того, как сделал заказ официанту, — на тебе разве не было ожерелья?

Это было украшение из белого золота, которое купил и подарил ей ты, так что его исчезновение касалось тебя напрямую.

79

Во время эпидемии чумы в Милане в 1629—1630 годах. в ходе массового психоза была арестована группа людей, обвиняемых в том, что они якобы смазывали ворота Домского собора странным желто-белым веществом в целях распространения чумы.