В лапах страха

«А как только всё пошло на лад, я оказалась не готовой к этому».

Светка закусила губу: правильно, жалеть, в первую очередь, нужно именно себя, а не Юрку, Глеба, Марину и прочих. Они все здоровы. Они видят этот мир таким, какой он есть на самом деле, каким сотворён. А она...

«Всё дело в моей голове! Больна я, а вовсе не все остальные. Это именно мою душу точит слепой червь уныния, заставляя не замечать красок жизни! Окружение же, напротив, постоянно пыталось помочь, просто я упорно игнорировала проявленное внимание, словно боясь исцеления. В лучшем случае, я закрывалась ото всех, а в худшем... Не хочется даже вспоминать».

- Ну, чего ты там возишься? – нетерпеливо спросила Светка, растирая по щекам остатки слёз.

«Нет, это всё детский сад! – отмахнулась она. – Похоже, с моими тараканами лучше сюда не соваться. Иначе, жди беды!»

Юрка облачился в свой «скафандр» и стоял у шкафчика, смешно кривя губы.

Светка кое-как выдавила из себя улыбку.

- У тебя глаза красные, – сказал Юрка, невинно пуская пузыри. – Кто-то обидел?

Девочка встрепенулась, принялась спешно рыться в сумке.

- Нет... Просто дождь, наверное, – она наконец отыскала косметичку и принялась изучать лицо через зеркальце. – Блин, и правда, как зомби!

Юрка пожал плечами – в его облачении для этого нужно было сначала подняться на носочки, а затем прокатиться на пятки; он не знал, кто такие эти ЗОМБИ, – но сестре, естественно, виднее.

- Пойдём уже... Жарко.

- Да погоди ты! – отмахнулась раздосадованная Светка. – Не видишь, что ли, на кого я похожа?..

- На зомби, – Юрка пожал плечами, не спеша поплёлся к выходу.

- Много ты понимаешь... Эй, а ну-ка стой! – Светка наспех подвела глаза и, собрав вещи, схватила брата за руку. – А воспитателю разве не надо сказать, что я тебя забираю?

Юрка замялся, но тут же снова обрёл себя:

- Нет.

Светка внимательно посмотрела в глаза малышу.

- Врёшь.

- Она ругаться будет. На тебя. Уже ругалась. Сказала, маме расскажет, что опоздала.

Светка махнула рукой.

- Пускай хоть обговорится. Мне всё равно.

Она дёрнула Юрку к двери, и они быстро спустились на улицу.

7.

Глеб сидя гипнотизировал стоявший на столе стакан. Он редко пил водку, отдавая предпочтение красному полусухому. Но сегодня было как-то всё равно.

Они вернулись с кладбища полчаса назад. Сразу же сели поминать. Как правило, на поминках принято вспоминать усопшего добрым словом, однако в комнате сразу же повисло томительное молчание, нарушаемого лишь горькими всхлипами матери. Кругом царило немое напряжение.

Глеб понятия не имел, как старушка ещё держится. Потеря мужа, в буквальном смысле, наотмашь пихнула мать стопудовой гирей в грудь, так что та долго ещё не могла разогнуться, чтобы попытаться начать жить заново. Теперь вот не стало Сергея. Да ещё как! Такого ни одному родителю не пожелаешь: стоять полдня возле закрытого гроба и мысленно осознавать, что лежащее внутри когда-то было твоим сыном. Такое и в дурном сне не привидится. Разве что в нездоровом рассудке.

Глеб хотел уложить мать в спальне, но та отказалась, заявив, что с ней всё в порядке, а уснуть она теперь и ночью вряд ли сможет, что уж говорить про день. Глеб всё прекрасно понимал, а потому настаивать не стал. Сейчас мама сидела напротив в уголке, то и дело прижимая влажную салфетку к покрасневшим глазам.

«Хорошо, что хоть Маринка догадалась купить эти салфетки, – думал Глеб, стараясь не смотреть в одну точку, подобно всем остальным. – Иначе мать протёрла бы кожу на лице до основания. До белой кости. Или глубже... Своими-то допотопными платками».

Тишина давила уже на всех, но момент хмельного плача ещё не настал. Пока.

За окном смеркалось. Хотя, возможно, снова зарядил понурый дождь. Или с реки приполз молочный туман, окутав обитель скорбящих своими влажными щупальцами. Но свет включать не спешили, отчего над столом повис густой сумрак. Он всасывал в себя мысли о прошлом, поминал на свой манер. Пахло корвалолом, дешёвым одеколоном, табачным дымом.

Глеб потянулся, разминая затёкшую спину.

Последний раз он видел брата живым вначале весны. У Сергея явно были проблемы, но в открытую он ничего не говорил. Сказал лишь, что шеф «прогорел» на каких-то денежных махинациях, влез в долги, после чего бесследно исчез, – то ли его закопали многочисленные «кредиторы», то ли «крышивики» спрятали, то ли сам сбежал, осознав, куда именно всё так стремительно катится. Милиция, естественно, взялась «шерстить» ближнее окружение, пытаясь определить, кто при делах, а кто ни сном, ни духом. Контору опечатали, сотрудникам фирмы стали устраивать очные ставки, а когда всё же выяснили, что никто ничего не знает, и концов сроду не найти, – попросту передали бумажную волокиту судебным приставам. Те же, в свою очередь, не чураясь, запустили всё с молотка – в том числе, московскую квартиру Сергея и «Мерседес» престижной серии SL. Долги нужно было как-то погашать. За счёт кого-то.

Глеб прекрасно понимал, как всё обстоит в действительности: Сергей наконец-то проигрался по крупному. Хотя... Рано или поздно это должно было случиться даже с таким мастером, каким он по праву себя считал. Глеб не сдержался и вспылил. Впервые в жизни, потому что надоело всякий раз выслушивать ложь. Просто осточертело! Подумать только, и это эрудированное недоразумение пыталось в детстве купить его молчание! А потом врало, врало... и снова врало. А потом ещё стыдило! Да разве можно такое существо назвать братом?!

Стоп. О покойнике нельзя так говорить, каких бы глупостей тот не наделал при жизни. Но полгода назад Сергей был ещё жив, и Глеб с трудом сдержался, чтобы не придушить братца собственными руками. Нет, он не стал устраивать истерик в Маринкином духе. Молча развернулся и ушёл. Как ему показалось, в момент расставания Сергей был как никогда близок к тому, чтобы открыть карты. Но так и не открыл. А Глеб по пути домой чуть было не расшиб к чертям многострадальную «десятку»!

«А ведь не психани я тогда, всего этого могло бы и не случиться. Сергей хотел открыться. Просто я никудышный психолог. Вообще никакой. Но ведь я и не психолог вовсе! Всё равно это моя вина. Я ответственен за то, что родной брат лежит сейчас под пластами сырой земли и... разлагается. Я и никто другой!»

Глеб вздрогнул и залпом осушил стакан.

- Придурок! Ты чего делаешь?! – тут же отреагировала Марина и залепила мужу такую оплеуху, что тот даже не нашёлся, что ответить.

В ушах звенело, Глеб глупо вращал помутневшими глазами.

- Я... Сам не понимаю...

- Нам же назад ещё ехать. У тебя дети одни дома! Забыл?

Над столом народился шорох: он вылез из-под скатерти, расправил замшелые крылышки и, окинув фасеточными глазами комнату, порхнул в сумрак. Тут же отскочил от потолка, принялся расти, занимая всё большее пространство над головами людей.

- Мариночка, так это сто грамм всего. Даже алкатестер не покажет.

- Ага, не покажет! – Марина гневно посмотрела на говорившего Зимина, которого она и не знала толком. Затем принялась озлобленно трясти отбитой кистью.

«Тоже мне, философ, хренов, выискался! – думала она, обводя сидящих злобным взором. – Советчик недоделанный, блин!»

- Господи, дай мне сил... – проскулила из своего угла мама Глеба, отчего Марина аж вздрогнула: сердце сытым филином свалилось в пятки, а в руках поселилась нервная дрожь; кончики пальцев несильно покалывало.

...Маринина бабка тогда причитала точно так же: «Господи, дай мне сил! Господи, дай сил МНЕ!» – И на ей по губам. На! Чтобы невольно было всуе всякую околесицу в доме про нечистых нести. Да-да, именно так! Что б враз всех мертвяков из башки повыбить. Дед Поникар, напоминавший беспокойного рака-отшельника, суетился рядом и тоже бубнил невесть что, на счёт мародёрства и «нынешнего оголтелого поколения никчёмышей, за которыми только глаз, да глаз нужен, иначе они ещё и не такого навертят».