Избранные произведения

Последовала маленькая пауза; затем консул сказал, с улыбкой поднимая свой бокал:

— Ну, теперь я советую всем быть осторожнее: выступает Якоб Ворше! Я слышал уже два раза речи этого господина и знаю, что когда он выступает, бывает жарко! Но давайте, пожалуй, перенесем поле битвы на веранду: там мы могли бы сражаться, так сказать, «под сенью дерев». Если мои уважаемые гости согласны со мною, — то добро пожаловать!

Все общество поднялось. Советник весь содрогался от еле сдерживаемого смеха и благодарил Ворше, спускаясь с ним по лестнице, за удачное вмешательство в разговор. Якоб Ворше и сам готов был смеяться, и под конец смеяться стали все, кроме Олбома и его супруги: они были оскорблены.

Ракел недоумевала, почему ее отец побоялся, чтобы Ворше заговорил. Она тоже несколько раз слышала, как он принимал участие в споре, и дивилась страстности, которая внезапно проявлялась в нем. Мнения его были, правда, несколько оригинальны, но ведь не должен же он из-за этого скрывать их! Она считала трусостью со стороны Якоба Ворше, что он позволил принудить себя к молчанию.

Во время обеда пастор Мартенс много раз делал попытки вмешаться в общий разговор. Но это ему не удавалось. Все были слишком заняты новым интересным гостем — директором школы, и, кроме того, фру Гарман, его соседка, совершенно завладела им. И после обеда в гостиной ему пришлось сидеть на диване рядом с фру Гарман, а молодежь отправилась на крокетную площадку в тени невысокой липовой аллеи.

Адъюнкт Олбом расхаживал «в когтях своей супруги», как выражался Дэлфин, взад и вперед по широкой площадке перед домом и ожидал кофе. Он был еще в дурном настроении от своей неудачи и от нанесенной ему обиды. Фру Олбом обняла супруга и старалась успокоить его:

— Ну как может такой человек, как ты, Олбом, раздражаться от подобных выходок! Из-за подобных людей! Когда эта молодежь, эти «новые» некоторое время побудут здесь, то вскоре так или иначе обнаруживается, что им здесь не место. А мы ведь все-таки были и остаемся в доме первыми: разве ты не видел, как консул вел меня к столу?

— Ах, да что ты мне говоришь! Я не обращаю на них никакого внимания! — отвечал ей супруг. — Что мне до этих толстосумов! До этих торгашей! Что они мне?! Но чтобы человек с моим образованием, с моими заслугами в области литературы и педагогической деятельности, был вынужден выслушивать дерзости от таких желторотых выскочек, от этаких… — и адъюнкт извергнул из своего богатого запаса оскорбительных эпитетов поток самых отборных слов, что принесло ему некоторое облегчение.

Супруги Олбом жили как раз на полпути между имением Гарманов и городом, и вначале это было причиной того, что их стали приглашать к Гарманам. Теперь отношения между ними были настолько хорошие, что обычно именно Олбомов приглашали каждый раз, когда были гости или намечалась какая-нибудь прогулка. Консул также помог однажды адъюнкту в некоторых непредвиденных расходах в связи с изданием «Краткого очерка возникновения французского языка и его исторического развития. Для школьного преподавания». Впрочем, из-за низменных интриг и зависти этот перл научной мысли так и не был принят в качестве пособия ни в одной школе страны.

Оба брата Гармана обычно после полудня спали в смежных комнатах; но на сей раз спали они недолго, потому что скоро начали переговариваться, обсуждая предстоящий приезд Мадлен в город. Она должна была приехать через два-три дня, и комната для нее отведена была наверху, рядом с комнатой йомфру Кордсен.

Габриель тем временем стащил у кого-то папиросу и в самом радостном и праздничном настроении отправился на верфь — осмотреть корабль и поболтать по-английски с мистером Робсоном.

Первое знакомство, которое Мадлен свела в новом окружении, было знакомство с портнихой, потому что Мадлен, конечно, должна была выглядеть вполне прилично — хотя бы внешне.

Самое семейство в Сансгоре она знала немного — она редко там бывала, и чувство холода, которое она всегда ощущала среди этих людей, и теперь владело ею. Мадлен была по натуре отнюдь не робкой, даже наоборот, — смелой и решительной девушкой, но переход от неограниченной свободы под открытым небом к строгой размеренной жизни в чинном доме был для нее слишком резким. Она тщетно старалась приспособиться к новому окружению, но первые недели очень скучала и томилась.

Все это она описывала в своих письмах к отцу, сама не зная, собственно, зачем она это делает.

Кузен Габриель был единственный, кто говорил с нею весело и дружелюбно. Все остальные члены семьи держались с ней натянуто и отчужденно, словно думали только о себе.

Даже с кузиной Ракел она тоже не могла сойтись: обе девушки никогда не чувствовали друг к другу особой склонности.

Ракел Гарман была немногим старше своей кузины, но ее знания и жизненный опыт были значительно больше. Характер у Мадлен был легкий и ясный, как солнечное сиянье, а в глубине холодной и скрытной натуры Ракел таилось беспокойное стремление добиться чего-то, совершить что-то, все равно — что, лишь бы действовать.

Еще недавно у нее была большая размолвка с отцом. Придя к нему в контору, она потребовала, чтобы ей предоставили возможность работать и быть полезной фирме. Консул Гарман никогда не терял самообладания, но на сей раз он был, можно сказать, на грани этого. Размолвка, правда, закончилась так, как заканчивался всякий спор против принципов консула: полной победой последнего. Но с этого времени дочь стала еще холоднее и отчужденнее.

Ракел со свойственной ей проницательностью легко поняла маленькую кузину и скоро убедилась, что в этой девушке «нет ничего особенного», — она только грустила и скучала о чем-то, но без всяких намерений действовать, совершить что-то значительное. Поэтому Ракел предоставила Мадлен идти своим путем. Между ними установились отношения, какие могут быть между взрослым и ребенком: дружелюбные, но без всякой близости.

Фру Гарман тоже была не особенно благосклонно настроена к новой гостье, потому что вопрос о ее приезде был решен без участия и согласия фру Гарман. И даже добрая йомфру Кордсен вначале отпугивала Мадлен своей сухой высокой фигурой и накрахмаленными чепчиками.

Что касается портнихи Гарманов, то это было бледное, хилое существо, со странными большими робкими глазами, которые постоянно словно молили о прощении. Она еще сохранила следы былой красоты, но выглядела увядшей и подавленной. Щеки у нее были впалые — было заметно, что многих зубов уже не хватает.

Мадлен в первые дни почти все время проводила с портнихой, так как раз она уже приехала, то ее следовало, как говорила фру Гарман, одеть «в стиле дома», а потому консул дал йомфру Кордсен соответствующее распоряжение. Для Мадлен, которая чувствовала себя очень одинокой, было утешением, что она может быть ласковой с этой маленькой запуганной женщиной и выказать ей свою дружбу.

Однажды вечером, когда портниха уже ушла, Мадлен спросила о ней йомфру Кордсен. Экономка пристально поглядела на Мадлен и ответила, что Марианна — внучка старого Андерса, работающего на верфях. Несколько лет тому назад у нее был ребенок. Жених ее, сказала йомфру Кордсен, опять строго взглянув на Мадлен, уехал в Америку, а ребенок умер. Так как раньше она служила в Сансгоре, Гарманы помогли ей материально; она научилась шить и теперь постоянно работает в доме.

Большего Мадлен не узнала, да и не расспрашивала, и йомфру Кордсен совершенно успокоилась.

Ведь то, что старая дама рассказала Мадлен, было довольно далеко от истины. В истории портнихи скрывалась одна из семейных тайн Гарманов, а охранять эти тайны йомфру Кордсен считала делом своей жизни.

Марианна, возвращаясь вечером домой, думала именно об этом прошлом. Мысль о нем никогда не оставляла ее.

Но доброта и приветливость фрекен Мадлен, такой непохожей на остальных Гарманов, с особенной яркостью оживила это прошлое. Девушка была уверена, что Мадлен еще не знала о ее позоре; она не могла допустить и мысли, чтобы, узнав об этом, фрекен Гарман оставалась такой же милой и ласковой, и с ужасом думала, что кто-нибудь расскажет Мадлен обо всем. Ведь людей, которые могли рассказать, было не мало! Но никто не знал, сколько страданий она перенесла.