Куколка

Стоял изумительно теплый, солнечный сентябрьский день. В пригороде Лондона, Блекхэте, парк возле церкви Всех святых был полон семей, выехавших на пикник; повсюду прогуливались влюбленные парочки, а старики сидели на скамьях и грелись на солнце. Недалеко от церкви парочку молодоженов, Гарта и Мог, которая должна была вот-вот стать миссис Гарт, ждала гостиница их мечты — «Железнодорожный постоялый двор».

Для того чтобы Мог с Гартом могли пожениться здесь, в Блекхэте, Мог и Бэлль вот уже три месяца жили в двух комнатах на Ли-парк, тихой зеленой улице. Гарт и Джимми остались в «Бараньей голове», не только для того, чтобы продать паб и дождаться окончательного заключения сделки купли-продажи «Железнодорожного постоялого двора», но и для того, чтобы соблюсти правила приличия. В Севен-Дайлс никто не обращал внимания на такие мелочи, но они прекрасно понимали: для того чтобы начать новую жизнь в очень респектабельном районе, необходимо заслужить уважение.

Бэлль думала, им с Мог будет сложно привыкнуть к устоям приличного общества, но, к ее удивлению, это оказалось не так. Если их спрашивали, Мог отвечала, что работала экономкой, а Бэлль — служанкой в том же доме. Оставшись наедине, они часто смеялись над этим, поскольку во многих смыслах это соответствовало действительности. Мог всегда отличалась благородными манерами, и Бэлль она воспитала так же, поэтому они не слишком часто спотыкались о подводные камни. Трудно было только привыкнуть к хозяину, у которого они снимали комнаты, и другим мужчинам, которые знакомились с ними. Все обращались с ними как с прекрасными цветами, у которых нет ни ума, ни своей точки зрения. Однако за три месяца ничегонеделания — длительных прогулок, чтения и шитья — у них было время изучить средний класс, приспособиться к нему и насладиться заслуженным отдыхом, строя планы на будущее.

Но сейчас, когда Бэлль смотрела, как Мог идет по проходу к алтарю, где ее ждал Гарт со своим шафером, старинным приятелем Джоном Спраттом, она понимала, что Мог счастлива и вынужденной праздности пришел конец. Наконец ей удалось превратить комнаты над пабом в настоящий дом и навсегда привязать к себе Гарта.

— Мог прекрасно выглядит, — прошептала Энни на ушко Бэлль. — А ее шляпка похожа на последние модели с Бонд-стрит. У тебя настоящий талант. И ты такая красавица!

От похвалы матери девушка просияла. На ней было бледно-розовое платье из искусственного шелка с оборками по подолу и белая шляпка, которую она сама смастерила. Бэлль знала, что никогда не станет близка с Энни так, как была близка с Мог, но они обе пытались подружиться.

После того ужасного дня Гарт отправился к Энни и настоял на том, чтобы она приехала к дочери и объяснила, какую роль сыграла в этом деле. Бэлль увидела мать другой — ранимой женщиной, которая спряталась в твердой скорлупе, веря в то, что, если держаться от всего в стороне, можно защитить себя от обиды и боли.

Стало известно, что какой-то мужчина, с которым Энни была знакома в прошлом, приехал в качестве постояльца в ее пансион. Поскольку этому мужчине так много было известно о ее прошлом, он показался ей очень милым, и Энни поведала ему о Бэлль и еще сказала, что не видела дочь с тех пор, как та вернулась из Франции.

Как только Энни сообщили о письме, которое, как предполагалось, написала она, она поняла, что ее гость, должно быть, каким-то образом связан с Кентом и был послан с единственной целью — разузнать что-нибудь о Бэлль. Он явно донес услышанное Кенту, который тут же подделал соответствующее письмо, якобы написанное ею.

Энни признала, что должна была отправиться в «Баранью голову» сразу после возвращения Бэлль, но кое-что из изложенного в письме соответствовало действительности. Ей и вправду было стыдно за то, что она бросила Мог и думала только о себе. Год назад, когда Джимми осыпал ее упреками, Энни показалось, что весь мир ополчился против нее.

— Мне была невыносима мысль о том, что тебе пришлось пережить то же, что и мне, когда я была юной девушкой, — рыдала она. — Думать, что ты умерла, было бы не так больно, как узнать, что ты прошла через тот же ад, через который прошла и я. Каждый раз, когда ко мне приходили Джимми, Мог или Ной, мне казалось, что они вновь вскрывают уже затянувшуюся рану. В отличие от них, я не верила, что тебя найдут.

Бэлль все поняла. Вероятно, связь между ней и матерью была очень сильной. Скорее всего, Энни в глубине души знала, что ее дочь жива. Бэлль чувствовала, что мать нужно пожалеть, чтобы ее не пригвоздили к позорному столбу за то, что она отгородилась от жизни дочери. С тех пор Бэлль раз в две-три недели навещала ее в Кинг-Кросс. Поскольку Энни сама в молодости пережила то, что пережила Бэлль за последние два года своего отсутствия, они обсуждали свои злоключения, иногда плакали, иногда смеялись. Бэлль чувствовала, что им лучше доверять друг другу.

Девушка не могла не восхищаться предпринимательской жилкой Энни и тем, как тяжело ей приходится работать. В ее пансионах предоставлялись чистые, уютные номера, в стоимость входил завтрак и ужин. Энни готовила и многое стирала сама, поскольку у нее была только одна служанка. И тем не менее она казалась гораздо счастливее, чем была когда-то в Севен-Дайлс.

Именно к Энни обратилась Бэлль за советом, когда ей наконец написал Этьен, поскольку Мог была на стороне Джима.

Этьен написал странное письмо, не только потому, что писать по-английски ему было трудно, но и потому, что Бэлль чувствовала: он скрывает от нее свои истинные чувства. Он рассказал, как давал показания и во всем содействовал французской полиции. Мадам Сондхайм и многие другие были арестованы и сейчас ожидали суда. Паскаль тоже был среди них, и Этьен полагал, что, вне всякого сомнения, его ждет гильотина.

В письме Этьен рассказал о своей небольшой ферме, о том, что завел цыплят, свиней, посадил лимонные и оливковые деревья и обустроил свой домик. Он прочел в газетах, что Кента арестовали, допросили и признали виновным в убийстве трех девушек, Милли и еще двух, и спрашивал, что чувствует Бэлль, зная, что Кента вот-вот повесят. Письмо заканчивалось напутствием оставить прошлое в прошлом, заверениями в том, что она навсегда останется в его сердце, и пожеланиями всего наилучшего в будущем.

Энни внимательно изучила каждую букву.

— Я бы сказала, что этот мужчина действительно тебя любит, — наконец произнесла она, — но понимает, что является неподходящей партией для тебя. Он порядочный человек и чувствует, что сделает тебя несчастной. По-моему, он не может осесть в Англии, а ты не захочешь жить во Франции. Но, читая между строк, я бы сказала, что он надеется, что оставил след в твоем сердце.

— Мне стоит поехать во Францию, чтобы повидаться с ним? — спросила Бэлль.

Энни пожала плечами.

— Если ты на это решишься, уверена, что он встретит тебя с распростертыми объятиями и какое-то время вы будете очень счастливы. Но тебе придется заплатить за это высокую цену, Бэлль. Этот человек хорошо известен во Франции в определенных кругах, и, учитывая его прошлое, тень падет и на тебя. Опять-таки, тебе придется мириться с его скорбью. Ты сможешь жить в уединенном сельском доме с таким мужчиной и никогда не пожалеть, что оставила тех, кто тебя любит? А как же твоя мечта открыть шляпный магазинчик?

Бэлль была тронута. Мама не стала смеяться над тем, что она станет кормить свиней и цыплят, поливать деревья Этьена, жить, как крестьянка. Девушка почувствовала, что Энни понимает ее физическое влечение к этому человеку. Тем не менее она не говорила, что этого недостаточно, чтобы Бэлль была там счастлива.

— Мне кажется, что ты сможешь почувствовать себя здесь так же, как чувствовала себя с Этьеном, если будешь рядом с человеком, который даст тебе то, о чем ты мечтаешь, — мягко сказала Энни. — Боюсь, ты замкнулась в себе. Ты должна открыться, поддаться чувствам и впустить в сердце любовь.

Суд над Кентом состоялся как раз перед переездом Бэлль в Блекхэт. Ее вызывали в Центральный уголовный суд в качестве свидетеля, но поскольку слушалось дело о еще двух убийствах и был вызван еще десяток свидетелей, включая Слая, который стал главным свидетелем обвинения, ее роль в суде была не так важна, как ожидалось. Из-за юного возраста Бэлль и потому, что она сама была в этом деле потерпевшей, как и Милли, ее не стали подвергать безжалостному перекрестному допросу. Благодаря связям Ноя, никто из журналистов, которые освещали это дело, не упоминал ее имени слишком часто.