Страница 25 из 52
— Не все они такие, — возразил я.
— Конечно, не все, — сказал Финбоу. — Возьмите старину N (он назвал фамилию, известную каждому, кто хотя бы шапочно знаком с современной ядерной физикой). Выдающаяся личность — во всех отношениях. Однако он относится к исключениям в отличие от Уильяма.
— Вы так думаете? — спросил я. — Уильям немного холоден, если хотите, но прекрасно разбирается в житейских вещах. Люди, о которых вы говорите, перестают существовать, как только переступают за порог своих лабораторий. Уильяму же нравятся игры и яхты…
— Мой дорогой Йен, — перебил Финбоу, — когда я называю человека однобоким, то имею в виду совсем не то, что пишут в комиксах, — рассеянных ученых, которые забывают о еде, и тому подобную чушь. В действительности ученый-экспериментатор, подобный Уильяму, обязан хорошо разбираться в яхтах и автомобилях. Я говорю о психологической однобокости: он умеет обращаться с вещами, со всем, где можно применить свой научный склад ума, но очень боится чувств и людей, полностью теряясь в тех областях жизни, которые важны для большинства из нас. Он способен управлять людьми, потому что на самом деле это абсолютно бесчеловечное занятие, хотя большинство этого не осознают, но не способен на любовную связь. Теперь вы понимаете, что я имею в виду?
Я признался самому себе, что Уильям, взявший бразды правления в свои руки после убийства, вполне совместим с другим Уильямом — по-мальчишески стеснительным и неловким наедине с Эвис. Первая проблема решается так же, как любая научная задача, а Эвис пребывает за пределами его мира, в котором царят порядок и план. Я медленно кивнул.
— Мозг Уильяма великолепно натренирован для его профессии, а кроме того, он страстно и эгоистично верит в себя и в свой разум, — продолжал Финбоу. — Такой человек, интеллектуальные и эмоциональные силы которого направлены в одно русло, многого добивается в жизни. И поскольку он всего лишь человек, то искренне радуется возможности добиться еще большего успеха и признания. Поэтому неудивительно, что, когда я чиркнул спичкой в темноте, — Финбоу закурил, словно в память о том эпизоде, — мы увидели, как он злорадствует по поводу человека, который унижал его, а также предвкушает прекрасное будущее.
— Если ваш портрет верен, то Уильям не вызывает у меня особой симпатии, — сказал я.
Финбоу мягко улыбнулся:
— С людьми, подобными Уильяму, жить не так приятно, как со славными старыми развалинами вроде нас с вами, Йен, однако они приносят гораздо больше пользы обществу.
— Думаю, насчет его вы правы.
Я был вынужден признать, что выводы Финбоу справедливы.
— Разумеется, прав, — рассеянно ответил Финбоу. — Все поступки Уильяма после убийства свидетельствуют о его характере. Он взял бразды правления в свои руки после убийства, потому что в десять раз эффективнее любого, кто был на борту; он сделал несколько разумных замечаний относительно убийства, потому что у него аналитический ум; ему не нравится мое присутствие, потому что он эгоистичный молодой человек, который любит, когда признают его интеллектуальное превосходство; он улыбается в темноте, потому что ненавидит Роджера сильнее любого из живущих на земле. Именно так и должен вести себя Уильям.
— А как объяснить странные факты, о которых вы упоминали вчера вечером — например, как он выскочил на палубу без рубашки, а затем, спускаясь вниз, зашел к себе в каюту?
— История довольно запутанная, но разобраться в ней не составит труда. Объясню все за чаем.
Я обратился к факту, который казался мне важным.
— Но почему Уильям предположил, что убийство произошло после девяти пятнадцати, если не хотел таким способом обелить себя?
— Мой дорогой Йен, — улыбнулся Финбоу, — к убийству он относился как к научной проблеме. Уильяму казалось невероятным, что протяженность прямого участка реки может превышать четверть мили, и он основывался именно на этом допущении. Но по чистой случайности именно здесь оказался единственный прямой участок на протяжении многих миль. Уильям не знал реки: не посмотри мы карту, тоже считали бы, что убийство произошло между 9.15 и 9.25.
— Тогда, — задумчиво продолжил я, — убийца, вероятно, специально выбрал этот участок реки и рассчитал время так, чтобы каждый мог оказаться под подозрением.
— Так! — пробормотал Финбоу. — Мне нужно знать все причины, почему был выбран именно этот участок реки. Тем не менее Уильям исключается; надеюсь, вы удовлетворены?
— Вы еще не объяснили мне, почему улыбка Роджера доказывает, что его не мог убить Уильям.
Я не сомневался, что Финбоу верно описал поступки Уильяма, но никак не мог понять, в чем заключается доказательство его невиновности.
— Разумеется, самая интересная особенность самого тела, — ответил Финбоу, вытягивая длинную ногу на скамье и окидывая взглядом поле, — это странная улыбка. Не деформация, не гримаса, не нервная усмешка, а просто дружеское приветствие. На первый взгляд объяснить ее довольно трудно. Большинству людей не нравится, когда в них стреляют. Но на самом деле все очень просто, если предположить, что вы собираетесь убить кого-то из друзей. Дело значительно упрощается.
Обычные слова прозвучали так же мрачно, как в тусклом солнечном свете выглядело пустое, покинутое всеми поле для гольфа.
— Самый легкий способ — подойти к другу и в шутку ткнуть в него пистолетом. Он улыбается — ведь это похоже на мальчишечью игру. И пока он улыбается, вы в него стреляете.
— Думаете, именно так все и произошло? — спросил я.
— Очень похоже. Именно поэтому я исключаю Уильяма. Представьте, что Роджер видит, как тот наставляет на него пистолет. Он прекрасно знает, что Уильям его ненавидит. Думаете, стал бы Роджер мило улыбаться, увидев своего недоброжелателя с пистолетом?
Я представил суровое, жесткое лицо Уильяма, словно отлитое из металла.
— Думаю, все произошло примерно так человек, которого Роджер считал другом, спустился в кокпит, держа в руке пистолет и отпуская шуточки. Мне кажется, шутка имела отношение к какой-то записи Роджера в судовом журнале. Убийца прочел одно из язвительных замечаний Роджера и, словно играя, наставил на него пистолет. Роджер засмеялся — он смеялся по малейшему поводу. Потом убийца весело объявил: «Я убью тебя, Роджер». Полагаю, Роджер снова засмеялся. Тогда этот человек — не важно кто — спросил: «Если я хочу выстрелить тебе в сердце, куда нужно приставить пистолет?» Разумеется, он не был врачом и не мог точно определить, где находится сердце. Роджер улыбнулся и приставил дуло к своему сердцу, включившись в игру. Затем этот человек — не важно кто — застрелил Роджера и выкинул пистолет и судовой журнал за борт. Планируя убийство, Йен, позаботьтесь о том, чтобы ваш друг был врачом. Это облегчит дело. Он покажет вам, куда стрелять.
— Будучи врачом, Уильям знал, куда стрелять; Роджеру не пришлось бы помогать ему, — задумчиво произнес я.
— И он не стал бы улыбаться, — продолжил Финбоу. — Все это не выглядело бы шуткой, не притворись убийца — не важно кто, — что не знает, где находится сердце. Но главное — Роджер никак не мог улыбаться при виде Уильяма с пистолетом в руке. Насчет других не знаю, а уж Уильям в такой ситуации точно не вызвал бы у него улыбки.
Мы встали и направились к выходу. Оглянувшись, я с тоской окинул взглядом стадион, пустой и холодный. Я понимал, что мне уже никогда не забыть произнесенные здесь слова и нарисованную Финбоу картину убийства, замаскированного под дружескую шутку. Сомневаюсь, что мне теперь захочется вернуться в «Лордз».
Финбоу отвез меня в свою квартиру на Портленд-Плейс, и после заброшенности и холода крикетного стадиона я с удовольствием расслабился в теплой комнате, где колеблющееся пламя камина отбрасывало красные блики на темные стены. Опустившись в глубокое кресло, я прихлебывал лучший в мире чай и восхищался утонченным вкусом Финбоу, отпечаток которого носили все его вещи.
— Финбоу, я не встречал людей, которые жили бы с таким вкусом, с каким живете вы, — сказал я.