Любовная паутина

А между тем ее жених, угрюмо нахмурившись, стоял в дверях балкона.

Мирный. Спокойный. Из ее описания вырастает скучный человек. Хуже, чем скучный. Слабый.

Проклятие, мрачно размышлял Джонас Харт, нелегко справляться с Эланной Кентрелл, держа ее не в ежовых рукавицах, а в лайковых перчатках...

Они наметили обсудить работы по обновлению ее дома, и он пришел к ней на ту первую встречу на десять минут раньше назначенного времени. Подходя к ее дверям, Джонас внезапно для себя понял, что младшая сестра его лучшего друга – женщина, которую он ждал всю жизнь.

Он знал историю похищения ее мужа. Знал, сколько напрасных усилий она приложила, чтобы освободить его. Даже известие о смерти Митчелла Кентрелла не остановило ее борьбы за освобождение других заложников. Она не давала американцам забыть о тех, кто еще оставался в плену на Ближнем Востоке. Эланна стала хорошо известной личностью, и к ней обращались как к общественному защитнику.

Но Джонас чувствовал, что под элегантной, самоуверенной внешностью скрывается ранимая душа. И это подсказало ему, что надо действовать медленно. Он ухаживал за ней почти со старомодной рыцарственностью, тогда как ему хотелось, уподобясь пещерному предку, бросить ее на ближайшую кровать и насиловать восхитительное тело до тех пор, пока от утомления и насыщения они оба не лишатся сил.

Конечно, они бывали вместе в постели. Ведь это все-таки девяностые годы, и они оба взрослые, сексуально зрелые люди. Но даже в постели, в моменты раскрепощения, он сдерживал себя, опасаясь, что сила его чувства может испугать Эланну и она бросит его раньше, чем он доведет ее до алтаря.

Так чего же он добился таким несвойственным ему терпением? Женщина считает его спокойным. Безопасным. А он хотел быть для Эланны всепоглощающей страстью. Проклятие, он хотел, чтобы она была одержима им так же, как он ею.

Беззвучно ругаясь, Джонас отступил в гостиную, так глубоко засунув кулаки в карманы, что они порвались. На ковер выкатились шиллинг, два десятицентовика, пенни и канадский пятицентовик, который он где-то подобрал. Джонас не обратил внимания на звон монет. Он был слишком занят, планируя дальнейшие действия. Он твердо решил, что оставшаяся часть вечера для Эланны Кентрелл будет какой угодно, только не спокойной.

Сегодня ночью, как только они останутся одни, он сбросит маску рыцаря «Круглого стола» Галаада и покажет Эланне, каким страстным может быть ее кажущийся слабым жених, И, что еще важнее, какими страстными могут быть они оба.

В Бейруте было позднее утро. Беспощадное солнце пробивалось сквозь дым горевших зданий. Когда с глаз сняли повязку, Митч заморгал, ослепленный резким светом.

В течение последних трех недель борьба ожесточилась, снаряды и ракеты свистели в небесах двадцать четыре часа в сутки. С начала эскалации боевых действий его запрятали в подземный бункер. Вынужденные разделять скудное снабжение, одну флягу воды и тесное пространство, тюремщик и пленник сблизились, границы, созданные враждой, стерлись. Время от времени так всегда бывало в последние пять лет.

Первые четыре дня своего плена Митч провел с повязкой на глазах, привязанным к спинке деревянного стула; руки его для пущей верности привязали к задним ножкам. Ему запретили говорить, угрожая прикончить на месте, если он издаст хоть единый звук.

В конце первой недели его засунули в багажник машины и переместили в подвал многоквартирного дома в пригороде Бейрута. Там, в крохотной комнате без света, он просидел шесть месяцев. Ему пришлось спать на полу, его били, пинали и мучили насмешками насчет того, что его правительство и даже семья бросили его на произвол судьбы.

Пленника держали на скудном пайке из ничем не сдобренного риса и чая. Ослабев от голода и побоев, он подхватил пневмонию. Испугавшись, что он умрет раньше, чем они выжмут из его похищения все, что только возможно, тюремщики привели доктора, терапевта из престижной Американской университетской больницы, сочувствующего исламскому джихаду. Перенесенная болезнь принесла свою пользу. Ему стали давать более питательную пищу с витаминами и различными добавками к рису. Когда врач прописал ежедневные упражнения и солнечный свет, Митч готов был расцеловать его.

В следующие несколько лет его, завернув в упаковочную ткань будто мумию, запрятав в багажник машины или в «скорую помощь», перевозили с места на место, из дома в дом. Однажды его засунули в слишком короткий гроб, где он чуть не задохнулся. Каждый раз его хватали среди ночи и долго возили по городу намеренно запуганным путем, чтобы он не мог догадаться о направлении. В большинстве домов, куда его помещали, с ним обращались как со злейшим врагом.

В немногих – как с нежеланным гостем. Но везде строжайшим образом охраняли, чтобы не оставить никакой лазейки для побега.

В течение второго года из пяти лет плена его вместе с двумя другими заложниками, профессором биологии из университета и сотрудником посольства США, держали в большом полуразрушенном доме на холмах. Эти дни в компании, хотя и были далеко не радостными, сделали последующие годы, проведенные в полной изоляции, еще невыносимее.

Потом, когда он думал, что уже почти сломлен, его снова переместили. И последние девять месяцев держали в доме Рафика Абдель Наммара. За это время между двумя мужчинами установились отношения обоюдного уважения. Рафик даже признался, что ему все меньше нравится идея использовать американских заложников на переговорах в качестве интернациональной валюты. Но шестеро братьев Рафика, бесчисленные кузены и дядья участвовали в джихаде, и он не мог повернуться спиной к семье. И все же именно Рафик прошлой ночью сказал Митчу, что его наконец решили освободить, сделав жест доброй воли по отношению к Западу.

– Итак, скоро вы будете дома, – пробубнил Рафик, когда они вдвоем стояли, перед тем как расстаться, посреди площади Пушек, также известной как площадь Мучеников. Во время первой мировой войны, когда на этих землях правили турки, здесь было повешено более пятидесяти человек. В редких зданиях, не разрушенных до фундамента, зияли дыры от пуль. В стенах, изрешеченных снарядами, торчали обрывки проводов, причудливо кренился искореженный бетон. – Какие у вас планы?

– Сначала я долго-долго буду стоять под горячим душем, потом выпью холодного пива и буду любить жену. – Пять лет! Порой ему казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он занимался любовью с Элли. А порой казалось, что это было только вчера.

– Именно в таком порядке? – Под густыми черными усами собеседника сверкнули зубы.

– Не обязательно. – Митч улыбнулся в ответ на улыбку тюремщика, с пониманием отнесшегося к его мужским фантазиям. – Пиво может подождать.

Он сунул руку в карман и достал моментальный снимок Эланны, единственный, который ему разрешили сохранить. Снимок был сделан на пляже, вскоре после того, как она приехала в Ливан преподавать в Американском университете. Приехала, согласившись на эту работу только ради того, чтобы быть с ним. В белом бикини она откровенно соблазняюще улыбалась в объектив. Он тогда еще удивлялся, как у него не дрогнул аппарат. Сколько уже раз смотрел он на эту фотографию, умиленно гладил ее!..

Бумага протерлась почти до дыр. Но вообще-то Митч не нуждался в снимке. Он помнил в своей жене все. Ее образ навсегда отпечатался на радужной оболочке его глаз. Прикрыв веки, он видел ее улыбающееся лицо, видел любовь в сияющих зеленых глазах. Митч глубоко вздохнул, представив себе, как вместо гари, дыма и пыли вдыхает аромат ее кожи.

– Будьте осторожны, переходя улицу, мой друг. – Рафик протянул ему руку. – Было бы ужасно, если бы в вас попала бомба в последний день пребывания в Ливане.

Последний день. Сколько лет он ждал этого момента! И сейчас, когда он наконец наступил, Митч испытывал странное нежелание уезжать. Он вспомнил, что читал об иранских заложниках. Как некоторые из них привязывались к своим тюремщикам. Стокгольмский синдром – так это называется. Но лучше не думать об этом, еще падешь жертвой собственной любительской психологии. И Митч заставил себя сосредоточиться на самом приятном, на возвращении к Элли. Он пожал Рафику протянутую руку.