Любовная паутина

– Какое же?

– Я не твоя жена.

– Что-о?!

Не успела она и слова сказать, как у столика появился официант в униформе и начал убирать посуду.

– Вам не понравилось? – спросил он, уставясь на нетронутую тарелку Эланны.

– Ничего страшного. – Она попыталась улыбнуться, но ей не удалось. – По-моему, я сегодня просто не голодна.

– Может быть, хотите заказать что-нибудь другое? Мы утром получили свежих омаров. Если желаете...

– Нет. – Эланна покачала годовой. – Спасибо, но я правда не хочу есть.

– Может быть, десерт? – Не официант, а прямо репей какой-то.

– Леди сказала, что не хочет есть, – с непривычной для него резкостью прорычал Митч. – Если вас не затруднит, принесите нам счет...

– Конечно, мистер Кентрелл, – смутился официант. – Сию минуту.

– Митч... – заикнулась было Эланна, когда они остались одни.

– Нет. – Голубые глаза Митча прожгли ее насквозь. – Не здесь. Не сейчас.

Прикусив губу, она опустила голову и замолчала. Через минуту, показавшуюся вечностью, официант вернулся с управляющим рестораном.

– Мистер Кентрелл, – управляющий наклонился к ним, – с благополучным возвращением. Счастлив видеть вас снова.

– Да, приятно вернуться домой. – Митч выдал одну из своих телевизионных улыбок, далеко не соответствующую его истинным чувствам.

– Я слышал, миссис Кентрелл, что вы не дотронулись до своего обеда. – Взгляд управляющего скользнул по Эланне, собравшей все силы, чтобы сохранить самообладание. – Не хотите ли что-нибудь другое? Для очаровательной жены Митча Кентрелла шеф-повар готов приготовить все, что пожелаете.

– Моя жена не голодна, – повторил Митч. – Похоже, она настолько взволнована моим возвращением, что потеряла аппетит.

– Немудрено. – Управляющий вроде бы проглотил вежливую ложь. Когда Митч достал кредитную карточку, он отвел ее в сторону. – Нет-нет, мистер Кентрелл, обед за счет фирмы, – решительно проговорил он.

Митчу хотелось скорее уйти, и не было настроения спорить.

– Спасибо, – сказал он. – И, пожалуйста, передайте шеф-повару, что ребрышки барашка были великолепны. Как всегда. – Он поднялся и взял под руку Эланну. – Пойдем, дорогая. По-моему, нам пора.

Ледяное молчание Митча по дороге домой напугало Эланну, привыкшую к его взрывам гнева.

Но Митч-то знал, что его нежелание говорить порождено страхом, а не возмущением. Элли запустила в него зловещим снарядом. Теперь нужно время, чтобы взвесить свой ответ. И нет смысла в течение разговора давать волю гневу. Разговора, который может стать самым важным в его жизни.

Вернувшись домой, они, словно по молчаливому уговору, направились в кухню. Не только потому, что в этом уютном помещении не чувствовалось строительного беспорядка. Им казалось, что кухня – наиболее нейтральная территория.

– Что-нибудь выпьешь?

– Вряд ли мне стоит пить, пока я принимаю лекарство, – напомнил он, подхватывая ее вежливый тон. И с сожалением добавил:

– Мало ли что, может, алкоголь с ним несовместим.

– Правильно. Прости. Я забыла.

– Очевидно, у тебя в голове много других забот. Я бы выпил кофе. Если не трудно.

– Ой, нет, вовсе не трудно. – Она бы сейчас взялась за что угодно, лишь бы отодвинуть момент истины. – Ох, черт, – вырвалось у Эланны, когда она подняла крышку медной банки. – Я утром использовала последний кофе и собиралась купить где-нибудь на обратном пути. Но сегодня был такой ужасный день, со всеми этими материалами, накопившимися у меня на столе, и с проклятым Рамсеем Тремейном, вроде бы собирающимся проглотить нас, и...

– Элли, успокойся, – перебил Митч поток ее нервозных оправданий. – Сойдет и растворимый.

– Правда, прости меня, Митч. – Когда она обернулась, он заметил в ее глазах напряжение и отчаяние.

– За что? За кофе? Поверь, любимая, мне бывало и много хуже.

Именно это и мучило Эланну и заставляло чувствовать себя виноватой. Пока она наслаждалась благословенной любовью с Джонасом, Митчу пришлось пройти через ад. Глаза ее снова помутнели от слез. Что же это такое, за последние несколько дней она плакала больше, чем за прошедшие пять лет!

– Я обычно пунктуальна до омерзения, – вздохнула Эланна. – Не понимаю, как я могла забыть купить кофе.

– Видно, у тебя на уме более важные проблемы, – спокойно повторил Митч.

– У тебя наметанный глаз. Такому человеку и микроскопа не надо. – Отвернувшись к плите, Эланна насыпала в чашку полную ложку кофе и поставила на плиту чайник.

– Журналистский инстинкт, – сухо улыбнулся он. – Тем и силен.

– Знаю, – кивнула Эланна, расслабившись оттого, что разговор перешел на более безопасную и знакомую почву. – Когда тебя чуть не убили во время переворота в Латинской Америке, а ты присылал оттуда сообщения, «Тайм» назвал тебя самым прозорливым репортером на телевидении.

– «Ньюсуик». А «Тайм» просто написал, что у меня дар находить крупицу правды, спрятанную под грудой политического навоза.

– Да-да, помню, в той статье еще говорилось, что ты придал небывалую глубину телевизионной журналистике. Что твои сообщения одновременно блистательны по форме и интеллигентны по сути.

– Ты вправду помнишь это?

– Конечно. У меня до сих пор хранятся вырезки. Митч знал об этом. После того как он первый раз занимался с ней любовью, его поразило, когда она застенчиво показала ему альбом, в который годами собирала вырезки с отзывами о его работе. Его также удивило и восхитило, когда он узнал, что Элли втайне обожала его еще в старших классах школы.

– Я передумал, – сказал он, снимая чайник с конфорки. – По-моему, лучше отказаться от кофе и вместо этого поговорить.

– Ты должен понять одну вещь. – Эланна опустилась в кресло и заставила себя посмотреть ему в глаза. – Я не разводилась с тобой.

– Ну, это уже хорошее начало. – Он подвинул другое кресло и сел лицом к ней, почти касаясь коленями. – Если ты не разводилась со мной, а я, черт возьми, уверен, что не разводился с тобой, почему же ты больше не моя жена?

– Я давала тебе вырезки из прессы. Ты прочел их?

– Конечно.

– Тогда ты знаешь, что еще три года назад государственный департамент объявил тебя мертвым.

– Конечно. После того как исламские боевики заявили, что я казнен за тягчайшие преступления против ислама. Откровенно говоря, не могу понять, как можно было поверить в эту небылицу. – Его бесшабашная улыбка, мол, черт-мне-не-брат, напомнила ей того Митча, в которого она влюбилась. – Наверно, чувство собственного бессмертия так глубоко вросло в меня, что мне и в голову не приходило, что правительство позволит моим близким думать, будто я и в самом деле умер.

– Но мы поверили, – дрожащим голосом сказала Эланна и глубоко вздохнула, стараясь удержаться от слез. – Я хочу сказать, что фотография была расплывчатая, но правительственные эксперты изучали ее неделями, а потом наконец объявили, что тело казненного – твое. – Рыдания комом стояли в горле, мешая говорить. Эланна сглотнула. – Мы не хотели верить. Но правительство не сомневалось. И к тому же вроде бы у захвативших тебя в плен исламистов не было причины лгать. Ведь если они рассчитывали, захватив тебя в заложники, устроить торг об условиях твоего освобождения, то зачем им вздумалось объявлять о твоей казни?

Каково ей было перенести такое, подумал Митч. Предоставленная сама себе, она изо дня в день ждала заключения о судьбе мужа, чтобы наконец узнать, что стала вдовой, почти не побью женой.

– К несчастью, осмысленных действий там, как правило, ждать не приходится. – Он нахмурился, мысленно вернувшись в безумие прошедших пяти лет.

– Ох, Митч, – прошептала Эланна и опустила голову, не в силах видеть его страдальчески искаженное лицо.

Вернувшись в настоящее, он взял ее руку. Пальцы их сплелись, и в приглушенном свете кухни сверкнуло ее венчальное кольцо.

– Ой-ой, вот в чем я абсолютно уверен, так это в том, что мне не нужна твоя жалость. Только любовь.

Эланна посмотрела на их сплетенные руки и вспомнила тот счастливый день, когда он надел ей на палец кольцо. «Пусть только смерть разлучит вас», – сказал священник. И Эланна поверила, что они с Митчем всю жизнь будут вместе. К несчастью, священник и словом не упомянул о «священной войне» исламистов.