Правосудие в Калиновке

— Как она? — воспользовавшись случаем, спросил я.

Прокурор, отвлекшись от раздумий, поморщился, вероятно, разглашать подобные сведения, не полагалось. Потом решился, плюнул на формальности.

— Приходит в норму…

— Где она?

— Тут, — прокурор вздохнул. — В безопасности и под надзором специалиста.

— Могу я ее увидеть?

Он покачал головой.

— Пока — нет…

— Почему?

— Потому, что мы с вами еще не разобрались, — сказав это, Терещенко придвинул к себе исписанные мной листки. Решив, что мне не стоит ему мешать, попросил сигарету у седовласого прапорщика. Курить хотелось так, что, как говорится, уши пухли, а, заместитель прокурора, как назло, оказался некурящим. Прапор, выудив из кармана начатую пачку «West», поколебавшись, бросил мне ее целиком вместе с коробком спичек. Экая, по сути, безделица, за которую я, не колеблясь, отдал бы сейчас полцарства, если бы у меня оно только было.

— Кури, — великодушно молвил прапорщик.

Я, естественно, немедленно последовал его совету. Окутался дымом, будто паровоз, топку которого перегрузили отсыревшим кардифом. Пока я жадно впитывал никотин, благодаря седого прапорщика за неслыханную щедрость, заместитель прокурора углубился в чтение. Кажется, оно поглотило его с головой, он проглотил мою повесть страницу за страницей на одном дыхании, как хороший детектив. Периодически его брови взлетали в гору, три или четыре раза он то недоверчиво, то в замешательстве вскидывал на меня глаза, тер лоб и снова погружался в чтение. Затем, не выдержав, поманил прапорщика, ткнул пальцем в какой-то привлекший его абзац.

— Что ты скажешь?

Прапор пожал плечами. Этого ему, вероятно, показалось мало, и он сдвинул фуражку на затылок.

— Это ни в одни ворота не лезет, Станислав Казимирович…

— А я тебе, о чем… — прокурор потер скулу. — С таким свидетелем нас с тобой засмеют, к чертовой матери, а потом еще и турнут, с волчьими билетами в зубах.

Прежде чем я успел задаться вопросом, что же такого комичного он нашел в моих показаниях, Терещенко, одарив меня взглядом орнитолога, обнаружившего редкую букашку, спросил:

— Значит, вы утверждаете, что бандой, которая на вас напала, руководил капитан милиции Репа?

Я именно так и написал, зачем он решил переспрашивать? Кивнул.

— И описать его сможете?

Не было ничего проще, физиономия гнусного оборотня в погонах будто стояла перед глазами.

— У него ж удостоверение Репы было. И пистолет… — вставил свои пять копеек прапорщик. — Номера совпали — монета в монету.

— Положим, пистолет в девяносто седьмом так и не нашли, как я понял из материалов дела, — скорее, размышляя вслух, нежели, обращаясь к прапорщику, проговорил заместитель прокурора Калиновского района.

— А трубка? — вполголоса напомнил прапорщик. — Сейчас ведь такую, Станислав Казимирович, днем с огнем ни на какой барахолке не найдешь.

Терещенко потянулся за массивным мобильным телефоном, добытым мной у Ханина. Подбросил в руке. Перевел взгляд на меня.

— По этому телефону, значит, разговаривали с Репой, так?

Мне оставалось опять кивнуть, я ведь не обманывал. Правда, никому, кроме Репы, мне тогда дозвониться не удалось, что да, то да. Я еще назвал зону покрытия (в пользу того, что она есть, свидетельствовали изображения антенок на цифровом диске) зоной отчуждения, отгороженной от прочего, нормального, не гипертрофированного мира непроницаемой, и, одновременно, невидимой стеной, и меня стало подташнивать от этого сравнения.

— Вы мне не верите?

— А вы сами верите тому, что твердите?! — немного нервозно осведомился заместитель районного прокурора.

— Но я звонил, — промямлил я, лихорадочно соображая, какого лешего он прицепился к этому чертовому телефону, звонил, не звонил, какая такая принципиальная разница?

— Может, продемонстрируете, каким образом? — спросил Терещенко, вручая мне трубку.

Взяв телефон, я нажал несколько кнопок, но прибор молчал, причем, судя по виду, не первый год. Резко отодвинув стул, прокурор перегнулся через стол, выдернул трубку из моих рук, начавших вибрировать в предвкушении чего-то нехорошего, очередной неприятности, скажем так.

— Звонили, значит?! — воскликнул он. — Интересная у нас ситуация получается, Журавлев! — Ногтем мизинца отщелкнул заднюю крышку, выковырял аккумуляторную батарею, позеленевшую от выделившейся с годами кислоты. Не требовался диплом о высшем техническом образовании, чтобы сообразить — и источник питания, и контактная группа давно и безнадежно окислились, словом, пребывают в нерабочем состоянии. По этому телефону никто не звонил, ни вчера, ни в ближайшие несколько лет, как минимум. Если только его умышленно не окунули в кислоту.

— Телефонная компания, обслуживавшая номера, вроде указанного вами, Журавлев, вылетела в трубу в одна тысяча девятьсот девяносто восьмом, после российского дефолта! — Терещенко воздел руки к потолку. — Владимир Рютин в России, можно сказать, еще в кресле директора ФСБ не обвыкся, а о Кремле и вовсе не мечтал! А наш Бучма — только первый срок на Банковой трубил! Прошло одиннадцать лет, Журавлев, как ЗАО «Крым-Телефон-сервис» приказало долго жить! Что же до самого номера, то, полагаю, его отключили гораздо раньше!

— Почему вы так думаете? — промямлил я, массируя виски. Голова начала кружиться. Было от чего, согласитесь.

— Здесь я задаю вопросы! — рявкнул прокурор, впервые с момента нашего знакомства проявив норов.

Прапор стоял справа от него, мрачнее тучи. С треском опустив на стол древнюю неисправную трубу, вокруг которой разгорелся сыр-бор, Терещенко прошелся из конца в конец кабинета. Остановился напротив меня, когда обуздал нервы.

— Опишите мне человека, — на последнем слове его лицо передернуло, как от оскомины, — у которого забрали телефон.

Это я, конечно, мог. Образ зловещего водителя газона запечатлелся в мозгу с фотографической точностью, пожалуй, даже ярче Репы, хоть я не стал бы сравнивать. Вспомнил, что он велел, нарисовал подробный словесный портрет, не позабыв упомянуть и откровенно звериные повадки.

— Выучил по фотографии в правах, которые к нему как-то попали, — вмешался прапорщик.

— На фотографии не разглядишь татуировок, — парировал я.

Прапорщик открыл, было, рот, и осекся.

— А какие у Ханина были татуировки? — насторожился Терещенко, не сводя с меня пытливых, внимательных глаз.

Ответить на этот вопрос для меня не составило большого труда. Я отчетливо помнил и угрожающие наколки проклятого водителя. Во многом, благодаря разговору с Игорем, которые тогда, в машине, растолковал мне их значение. Словом, я подробно описал и красотку в одних чулках, возлежавшую под крестом в обнимку с пантерой, и клинок, на который были нанизаны разрубленные кандалы, и перстни на фалангах пальцев.

— Грабеж и умышленное убийство, — кивнул Терещенко. Я не мог разгадать выражения, появившегося на его лице.

— Вы хотите сказать, Станислав Казимирович… — начал прапорщик.

— Описание полностью соответствует татуировкам, которые были у Ханина, — сказал заместитель районного прокурора. Шагнул к столу, порылся в одной из папок, доставленных прапором, поманил его пальцем. Протянул несколько листов бумаги, если не ошибаюсь, это были ксероксы фотографий. — На вот, сам убедись…

— Прапорщик изучил документы. Его глаза полезли на лоб. Тем временем Терещенко, выудив из другой папки еще с десяток ксерокопированных фотографий, протянул их мне.

— Пересмотрите, Сергей Николаевич. Может, кого узнаете…

Я взялся перелистовать фото, качество которых, по всей видимости, изначально было не ахти каким, да и тонер, заправленный в картридж принтера, оставлял желать лучшего. Тем не менее, из дюжины неулыбчивых мужских физиономий, некогда, вне всяких сомнений, составлявших «жемчужину» стенда «Их разыскивает милиция», я, не колеблясь, отложил четыре. Ханина, Кентавра, Косого и того вурдалака, который, вместе с Косым сбросил нас с Игорем в заброшенную шахту, а потом, вследствие моего внезапного визита на хутор, так и не успел помочиться. Выронил бумажки, не в состоянии унять трясущихся рук.