Правосудие в Калиновке

— Я пришла за тобой, — выпалила она, помогая мне подняться. Я не имел ничего против того, чтобы распрощаться с балконом. Ушел оттуда, не оглядываясь. Правда, не удержался, все же спросил:

— Где мы?

— В Долине погибших душ, — бросила Исида через плечо. — Поторопись, Осирис, здесь нельзя оставаться долго. Врата вот-вот закроются.

Какие врата? — хотел спросить я, потом вспомнил те, о которых пели люди на высокогорном озере.

— Кто такой Виракочи? — спросил вместо этого.

Ольга приставила палец к губам.

— Т-сс. Ничего не говори. Если Они нас услышат…

На языке вертелось — «кто?», но я смолчал, последовал ее совету, не смеха же ради она его дала. В таком гиблом месте, как это, хоть Долиной погибших душ его назови, хоть еще как, на выбор, жди беды в любую минуту. Это было совершенно очевидно.

В какую дверь мы нырнули, не берусь сказать. Не удивлюсь, если Исида коснулась ладонью стены, и та растворилась вокруг места касания, открыв нам узкий лаз. Пробираться по нему пришлось согнувшись. Но это было ничего, раз мы удалялись от дьявольского мартеновского цеха, где вместо мостовых кранов ревели черные смерчи.

Вскоре я разобрал доносившийся откуда-то спереди плеск волн, подумал, уж не на озеро мы вот-вот выйдем, то самое, по которому дрейфовала лодка с телом Виракочи. Но нет. Пред нами раскинулось море. Под подошвами заскрипел песок, крупный, усыпанный перламутровыми ракушками да спутанными париками водорослей. Втянув ноздрями приятный, пропитанный солью воздух, показавшийся божественным, после спертой атмосферы побережья, я невольно подумал, уж не на Черноморском ли мы берегу. Но, почти сразу отмел эту мысль. У места, куда мы пришли, не было ничего общего с крымскими курортами. Океан, мрачный, безжизненный, больше походил на жидкий свинец. Бесчисленные звезды, не мигая, глядели с пронизывающе черного неба. При виде его, было несложно представить себя в открытом космосе. Впрочем, света оказалось вполне достаточно, чтобы разглядеть на скалистом берегу совершенно неподвижную, одинокую фигуру. Незнакомец расположился к нам спиной. Сидя на низком, складном походном стуле, он не отрываясь, глядел в океанский простор. Я видел лишь один силуэт, похоже, он принадлежал грузному мужчине в темно-синем сюртуке военного покроя, без эполет, но в треуголке.

— Это же?! — ахнул я.

— Т-сс, — снова зашипела Исида.

Океан отступил и пропал, мгновенно ушел в песок, которого тоже скоро не стало. Грубо обтесанные булыжники, присыпанные соломой, пришли на смену ракушечнику. Шум лениво перекатывающихся волн из жидкой ртути стал ревом обезумевшей толпы. Он прорывался через несколько стрельчатых окон, проделанных в дальней стене. Не удержавшись, я отстал от своей проводницы и прильнул к ближайшему проему. На узенькой, забитой людьми улочке творилось Бог весть что. Люди, одетые по-европейски, но старомодно, улюлюкая и хохоча, словно полоумные, бежали вдоль угрюмых каменных фасадов старинного города. По брусчатке, в окружении солдат, словно сошедших с какого-нибудь полотна, изображающего Бородино или Аустерлиц, медленно ползла телега. В ней сидело пятеро или шестеро человек. Все они были босиком, в рваных батистовых рубашках с высоким жабо, со следами побоев на угрюмых лицах.

— Смерть якобинцам! — скандировала толпа.

Один из арестованных, его лица было практически не видно за окровавленными тряпками, обмотанными вокруг головы, попытался махнуть зевакам свободной левой рукой. В ответ кто-то запустил в него камнем. Его сосед по повозке, симпатичный молодой паренек, презрительно поджал губы, но в следующее мгновение уже держался за перекошенный рот, в него тоже метнули камень. Толпа, опьяненная свежей кровью, словно взбесилась, смяла солдат из оцепления. Я с ужасом подумал, несчастных сейчас разорвут на клочки, но обошлось, в ход пошли приклады и даже штыки, толпа схлынула.

— Ваше Величество! — выкрикивали несколько юродивых оборванцев, бегом сопровождавших повозку. — Где же ваше Верховное Существо? Почему оно не вступилось за вас?!

Исида, спохватившись, что я отстал, вернулась, оттащила от окна за руку.

— Идем!

Прежде чем она увлекла меня дальше по проходу, я успел заметить площадь, куда лошади тащили повозку с арестованными. Над колышущимся морем голов, виднелся помост эшафота, а над ним — прямоугольный силуэт гильотины. Ее зловещий косой нож, загодя начищенный палачом до блеска, сверкнул в лучах восходящего Солнца.

— Нельзя останавливаться! — не оборачиваясь, бросила Исида. Теперь, когда я исчерпал ее доверие, она долго не выпускала моей ватной руки. Поэтому следующие две картины я толком не разобрал. Потом мы очутились полутемной комнате, окнами на какую-то площадь. Исида ушла, пообещав скоро вернуться, и предупредив, чтобы я не смел даже приближаться к окнам. Но, я все равно выглянул, не мог удержаться.

Снаружи снова была площадь, только поменьше той, где приготовили гильотину для якобинцев. Аккуратные квадратные плиты, которыми ее вымостили, придавали ей сходство с грандиозной шахматной доской. Трех и четырехэтажные дома, примыкавшие к площади, стояли тесно, как солдаты в сомкнутом строю, плечом к плечу. Их фасады были украшены цветами и коврами, будто к большому празднику. Лишь одно здание выпадало из общей нарядной картины, оно стояло особняком, высилось утесом, нависавшим над площадью всеми своими добрыми десятью этажами. Монументальное сооружение венчалось массивной квадратной башней, задранной еще метров на тридцать, с крепостными зубцами на вершине.

Ратуша, — мелькнуло у меня, хоть, пожалуй, то мог быть и кафедральный собор, построенный в готическом стиле. К широченному балкону третьего этажа был пристроен высокий виадук, который подпирали добротные деревянные столбы. Он тянулся к самому центру площади. Конструкция немного походила на вымостки, какие обыкновенно мастерят рыбаки, только была гораздо выше и массивнее. Что за рыбу тут собрались ловить, я с ходу не понял, а, сообразив, содрогнулся. Виадук оканчивался небольшим, но высоченным эшафотом, по центру которого располагался здоровенный столб, скорее, даже корабельная мачта с тремя перекладинами на вершине. К каждой была прикручена веревка, заканчивавшаяся петлей. Трое приговоренных к смерти дожидались своей участи, стоя на высоких табуретах. Кроме них, на помосте толпилось с полдюжины человек. Палачи в зловещего вида красных масках-балахонах, с прорезями для глаз, двое попов в черно-белых рясах до пят, несколько стражников в стальных латах и кирасах, и, вероятно, распорядитель действа в расшитом золотом камзоле, коротких панталонах с позументами, и высоких белых чулках. Под эшафотом собралась приличная толпа. Первые ряды, как и следовало ожидать, достались состоятельным мещанам, цеховикам, оптовым торговцам, банкирам, ну и, естественно, членам их семей. За ними стояли горожане победнее. Чернь сгрудилась на заднем плане, ну это, как всегда. Знать, естественно, не опустилась до того, чтобы толкаться на площади с простонародьем. Для аристократов соорудили отдельную трибуну, вроде тех, что стоят на ипподромах. Трибуна так и сверкала солнечными зайчиками, Солнце выглянуло из-за туч, его лучи играли драгоценными камнями и шитыми золотом перевязями, которые нацепили на себя по торжественному случаю представители правящего сословия. Часть мест пока оставалась свободными, но они постепенно заполнялись элитой. Потихоньку прибывал и простой люд, как вода в реку, перегороженной запрудой, отчего скоро площадь перестала напоминать гигантскую шахматную доску — ее затопило море голов. При этом у самого эшафота оставалось относительно свободно. По периметру его окружала стража, ее экипировка наводила на мысли о Ку-клукс-клане, ведь именно его члены имеют обыкновение напяливать на себя белые до пят хламиды и высокие конусообразные колпаки. Я не знал, кем были эти люди, откуда взяться ку-клукс-клановцам в Средневековье, пускай даже мрачном, но толпа обтекала их, как вода валуны. И, это при том, что народу накопилось — тьма-тьмущая. Поразительно и то, что на площади было относительно тихо, как бывает, скажем, на похоронах. Люди перебрасывались словами вполголоса, то и дело, поглядывая на широченный балкон ратуши, но он пока оставался пустым. Я перевел взгляд на эшафот. Палачи явно скучали, что же до осужденных, то они вели себя по-разному. Двое из них, совсем молодые парни, стояли, понурив головы. Третий, изможденный мужчина средних лет, или так только казалось из-за его чрезвычайной худобы и волос, белых, как снег, смотрел прямо перед собой, поверх крытых бурой черепицей крыш. Наверное, он уже был не здесь. Зеваки, оставившие без внимания его павших духом товарищей, время от времени вопили ему снизу: