Спешите делать добро

Мякишев. В общем, я не знаю что! Ни черта не успеваешь. Не было у бабы хлопот.

Зоя. Не у бабы хлопот, а назвался груздем…

Мякишев машет с досадой рукой. Сережа переключает телевизор на музыку.

Сима поет. Тетя Соня подходит к ней – Сима отмахивается. Мякишев идет к столу Усачева, садится.

Филаретова. Диктую дальше. «Однако впослед­ствии школу больше не посещали…»

Усачев. Ну, ты поподробней немножко…

Мякишев. У меня память хорошая, пожалуйста, только зачем это?

Усачев. Лично мне просто интересно, как ты ре­шился? Тут со своим-то с одним не управишься. Ну а как член бюро я обязан разобраться, мне же поручили… Да чего ты зазернился заранее? Мякишев! Мы ж тебе добра хотим. Давай излагай, а то мы футбол с тобой зевнем се­годня. Три гола будет – вспомнишь меня! Ну!..

Мякишев. Да нечего и рассказывать-то…

Сима поет.

Горелов. Почему дуракам легко? Потому как природа велит, так он и делает. Устал – поспал, оголодал – поел, время пришло – произвел себе подобных. И разду­мывать нечего. Пищит котенок под дверью – молочка ему! Вот ты и добрый, вот ты и человек!

Аня. Дался тебе этот котенок!

Горелов. А зачем – он не думает! Что будет – он не думает! Потому что если думать, то ясно!.. Тихо! Ясно! Что мы не имеем права… Поймите: жена, близкие, дети, всякие кошки, мышки – нет! Нельзя этого!.. Вдруг что-нибудь случится?! Как тогда? Вы можете это перене­сти?.. Вот я один. Меня никому не жалко, и мне никого не жалко. Разве в этом… в моей позиции… В этом боль­ше любви к человеку, чем во всем вашем альтруизме! Да! Я не об-ма-ны-ваю! Не о-бе-щаю!

Аня. Не кричи. Я уже слышала это сто раз. Что ты один. Дай плащ.

Горелов. Тихо! Вы должны понять: жизнь – страш­ная вещь!

Аня. Интересно. Я устала, я пошла в ванную.

Горелов. Страшная!.. Страшная!..

Старуха с клюкой. Нет, помирать, помирать надоть…

Мякишев(Усачеву, вспоминая). Ну вот. Второй раз приезжаю на станцию – опять никто ничего не знает, поезда не идут, холодно, накурено, на скамейках спят… Но, понимаешь, настроение у меня было отличное… Да! (Смеется, с сожалением.) Месяц дома не был, еду, под самый праздник… От поселка до станции на оленях паренек-комяк домчал, а у меня фляжечка со спиртом в запазухе, мы с ним по глотку сделали, снежком заели…

Усачев. Ты просто под банкой был, Мякишев, так и скажи! (Смеется.)

Мякишев. Не надо. Мы месяц из шахты не выле­зали…

Усачев. Универсальная объяснительная, чудак! «Был под банкой». Все прощается.

Смеются.

Мякишев. Дурила! Вспомни, сколько нас зимой трясло с девяносто третьим комбайном! А мы его пу­стили!

Усачев. Был под банкой, и все дела!

Мякишев. Ладно, ты слушаешь, так слушай. При­ехал я, значит, на станцию, а там такая петрушка.

Возможно, Оля приближается к Мякишеву, слушая его.

Вышел на перрон, а там метет, мгла, хоть и день белый… Еще б полминуты – я б обратно ушел, но тут в конце пер­рона от уборной – такая каменная, беленая уборная, как на станциях бывает, – вижу, фигурка прыг вниз. На ко­ленки упала, вскочила и через пути, через сугробы – вот так влево, наискосок. Я глянул, а оттуда, из-за вагонов, – паровоз задом. По третьему или четвертому пути. Товар­няк. Я еще порадовался: ну, думаю, пошли поезда, уедем!.. А она, значит, бежит. И мне видно, что прямо туда, наперерез. Меня вроде толкнуло. Сам не знаю по­чему. Но как-то не так она бежала, не по делу. А паровоз чешет… Тут я уж как-то больше не раздумывал – прыг­нул тоже и за ней. За сугробами она пропала, а паровоз вижу. И чувствую, не догоню. Стал кричать на ходу, шапкой махать… Спасибо, сцепщик спереди на подножке ви­сел… а машинист ни меня, ни ее не видит… Сцепщик кинулся, швырнул ее уже в последний момент. А сам бы паровоз не остановился…

К концу монолога Оля может оказаться рядом с Мякишевым, он обнимает ее за плечи, она заплачет, уткнувшись ему в грудь.

Ну я не могу, понимаешь?.. Я домой, на праздник, а тут такое дело…

Филаретова. «Администрация школы в лице клас­сного руководителя 7-го „А“ класса, а также завуча обра­щалась к родителям Баринова, почему их сын Николай, а также близнец Олег перестали посещать школу, на что было буквально заявлено: „Вы их спросите!“ Таким обра­зом, администрация школы в дальнейшем вынуждена была снять с себя ответственность…»

Оля возвращается на место.

Аня приносит Горелову кофе и рюмку. Поит его.

Горелов. Какая щедрость, королева! (Целует руки.) Приказывайте, ваше величество! (Становится на колени.)

Аня. Снимите плащ!

Горелов. О, только не это.

Аня. В таком случае, сударь, мне придется послать вас… в страшную ссылку.

Горелов(обнимает ее ногу).О, пощадите!

Филаретова. Черт знает что люди творят! (Кла­дет трубку.) Нет, так мы не построим!..

Зоя начинает переодеваться, глядит на часы. Сережа и Оля уходят.

Усачев. А мой! Как в этот, понимаешь, переходный возраст вступил – ну, конец! Из пионерлагеря-то это он сбежал – слышал, шум тут был на весь НИИ? Мой. Дис­циплина, видишь, ему надоела. Два дня искали, вожатая седая стала, а он к бабушке подался в Смоленск!

Мякишев. Слушай, Усачев, дайте вы мне самому с этим разобраться, я ж не маленький.

Усачев. Да я разве против? Но мне что-то доложить надо?

Мякишев. Вот и доложи: Мякишев, мол, сам разберется. Хочешь, вместе к Николаю Ионычу зайдем?..

Усачев. Мне же поручили, Мякишев! Письмо поступило? Реагировать надо?

Мякишев. Мне бы показали.

Усачев. Письмо? Да оно не у меня. Зачем тебе? Глу­пое письмо… Да ты не переживай, что ты, ей-богу! Разве мы тебя не знаем! Дадим отповедь в случае чего!..

Сима поет. Оля возвращается с раскладушкой. Облокотясь на нее, продолжает смотреть телевизор.

Аня(гладит, успокаивает Горелова). Притихни, при­тихни, ну, хватит…

Горелов. Конечно, хорошо быть добрым, но как? Хлопот не оберешься. Все к тебе полезут. Профессия: делальщик добра. (Смеется.) Один попробовал – один! – его две тыщи лет забыть не могут! Мы произо­шли от обезьянки презиодаписа, мы только вчера с чет­веренек поднялись, мы хитрые, злые животные, помещен­ные в опасную, непостижимую для нас среду обитания. В борьбе за существование нет места альтруизму, это вы­думка богатых бездельников!

Аня. Интересно.

Горелов. Я давно понял, давно: ничего нельзя де­лать. Ты ничего никому не делаешь, и тебе не сделают…

Аня. Витя!

Горелов. Нет, я уважаю профессионализм, пожа­луйста! У вас эмоции, движения души, сострадание? Из­вольте! Изучите, взвесьте, запрограммируйте, и пусть ма­шина вам выдаст: делать или не делать ваше добро!.. Да-да, это не так смешно! Это будет моральнее, уверяю вас! Ибо мораль вот здесь! (Стучит себе в лоб.) Мыслить правильно и поступать умно – вот добро! Умейте делать добро!

Аня все-таки стаскивает с него плащ.

Не надо, мадам. Я вас не знаю. В плащах спать замеча­тельно – сухо… Но в том-то и дело! Кто способен мыс­лить правильно и умно поступать? Кто?..