Страница 13 из 13
Как только он скрывается с глаз, я направляюсь прямиком к воде. Однако не захожу далеко — только ноги намочить. В конце концов, вода почти ледяная: на побережье Орегона всегда холодно. Какое-то время я стою на одном месте, все больше погружаясь в песок всякий раз, как вода вокруг моих лодыжек отступает назад в океан. Когда ноги немеют, я отхожу на то место, куда вода не достает. Палочкой рисую на песке — крошечное сердечко, похожее на то, что папа рисовал пальцем.
Только мое больше походит на сердце моей сестры: кривое, немного неправильной формы.
Когда дело касается живописи (а для меня даже простой рисунок на песке — живопись), я стремлюсь к совершенству. Я не хочу рисовать сердце такое, как у Энн, — с дефектами. Чтобы исправить, я рисую вокруг первого сердечко побольше, но мое новое сердце такое же перекошенное.
Что со мной? Это не должно быть сложным! Может быть, мои руки тоже занемели.
Испытывая разочарование, я продолжаю в сумерках рисовать сердца вокруг предыдущих, надеясь, что следующее окажется идеальным. С каждой новой линией рисунок становится все больше, но вовсе не лучше. В конечном итоге коллекция сердец становится шириной, по крайней мере, метров в шесть и почти касается прилива. Когда я вижу, что вода скоро разрушит мою работу, я на цыпочках подхожу к самому первому кривобокому сердцу — сердцу Энн в самой середине — как будто само мое присутствие может его уберечь.
Через несколько минут бурлящая вода прилива вновь щекочет мне лодыжки и смывает сердце сердец.
— Почему бы тебе просто не оставить ее в покое? — спрашиваю я у океана. Или у Господа. У кого-то.
Океан не отвечает. Волны продолжают накатывать и отходить, лаская песок. И тем не менее, когда мои ноги синеют от холода, каждая новая волна является страшным напоминанием о том, что я уже знаю. Ущербные сердца долго не живут.
— Эй, бродяга. Мы уже хотели вызывать спасателей, — шутит мама, когда я наконец-то возвращаюсь с пляжа через заднюю дверь. Она стоит у плиты, помешивая спагетти в кастрюле. Сделав неглубокий реверанс, она интересуется: — Что скажешь о моем фартуке? Он висел в кладовке и так и просил, чтобы его надели.
Фартук похож на дандженесского краба-переростка[5]. Основная часть — это панцирь, черные глаза-бусинки смотрят маме на подбородок, колючие лапки-завязки обхватывают ее вокруг талии, а две гигантские клешни соединяются на шее, чтобы удерживать фартук на теле.
— От него… тошно, — отвечаю я.
— В данном случае это хорошо или плохо?
Я смеюсь:
— Посмотри еще раз на то, что на тебе надето, а потом сама скажешь.
— Я почти уже все приготовила, но в кладовой висит еще фартук с лобстером, если хочешь — примерь.
— Нет, мне и так хорошо.
Она подмигивает и продолжает перемешивать вермишель.
— Ты Энн не видела?
— Наверное, отдыхает наверху.
Когда я миную гостиную, Кейд с папой поглощены игрой в нарды.
— Добро пожаловать домой, — приветствует папа, пока я не дошла до лестницы цвета морской волны.
— Привет, — отвечаю я, не останавливаясь.
На площадку второго этажа выходят три двери. Слева дверь в спальню, дверь прямо ведет на чердак, дверь справа — в «девичью» комнату. Я поворачиваю ручку двери вправо и аккуратно толкаю.
Энн лежит на спине на нижней койке. В руке — ручка, она как раз что-то пишет на деревянной планке у нее в изголовье. Когда она слышит звук открываемой двери, тут же роняет ручку и делает вид, что не занималась ничем предосудительным. Но когда видит, что это всего лишь я, расслабляется и робко улыбается мне:
— Привет.
— Привет, — отвечаю я. — Ну… как дела?
— Отлично.
— Кейд уже извинился?
— За что?
Она шутит?
— Как же! За свои слова на пляже.
Она на мгновение задумывается.
— Он говорил правду. Я просто тогда не хотела ее слышать. — Энн умолкает. — Просто это так… непонятно.
— Что именно?
— Вся эта пересадка. Ну, понимаешь, ведь кто-то другой должен умереть. Я пытаюсь не думать об этом, потому что иногда не уверена, что хочу, чтобы внутри меня билось чье-то сердце.
Я киваю, делая вид, что понимаю, хотя мне не дано понять, каково ей.
— А что ты писала на кровати?
Она улыбается:
— Когда мы ушли, я наблюдала за тобой на пляже. — В комнате два окна, она указывает на то, что выходит на пляж. На подоконнике лежит бинокль Кейда.
— Ты шпионила за мной! И что же ты хотела увидеть?
Энн отодвигается, чтобы я могла прочитать. Когда я вижу, что она нарисовала, тяжело сглатываю. На клееной фанере кривое, неровное красное сердечко, а вокруг него — сердце побольше.
— Сердце в сердце, — мрачно говорит она, — потому что, нравится мне это или нет, во мне, может быть, будет биться чужое сердце.
— Может быть?
— Точно будет, — исправляется она.
— Очень клёво, Энн. Будешь рисовать еще?
— Да, но не сегодня. Я буду добавлять по одному сердечку каждый прожитый здесь день, как круги на стволе дерева. Сердце будет расти с каждым днем, пока я не получу новое.
— Круто, — опять хвалю я, глубоко потрясенная тем, что все-таки кое на что ее вдохновила.
Она поворачивает голову на подушке в мою сторону:
— Но я все равно не в восторге от того, что приходится делить с тобой комнату.
— Взаимно.
— Отлично, — смеется она. — Просто хотела внести ясность. — Энн смотрит на расположенную сверху койку. Пальцем она проводит по внешнему сердцу, а потом неожиданно спрашивает: — Ты думаешь, я зануда?
Вопрос застает меня врасплох. Конечно, я считаю ее занудой. Как и все остальные.
— А… а почему ты спрашиваешь?
— Из-за тех слов, что вы написали и выставили в окно машины на всеобщее обозрение. Вы с Кейдом оба полагаете, что я неудачница, да?
— Это Кейд написал о поцелуе.
— Но ты ведь тоже считаешь меня неудачницей.
— Не все время.
— Что ж, это большое, жирное «да». — В ее голосе звучит нешуточная печаль. — Я неудачница, да?
Держу рот на замке, решив, что это риторический вопрос.
Энн поднимает палец и опять проводит по сердцу, на сей раз медленнее.
— Может быть, я смогу измениться, — решительно заявляет она, а потом менее уверенно шепчет: — А может быть, нет.
Глава 9
Солнце еще не успевает выглянуть из-за прибрежной гряды, как папа вваливается в нашу спальню и спрашивает, не желаем ли мы отправиться с ним и мамой в строительный гипермаркет.
Я потираю глаза, смотрю на часы: двадцать минут восьмого утра.
— А зачем так рано?
— Вечером я уезжаю в Портленд, поэтому хочу сразу приступить к делу. И маме кое-что нужно: краска и всякое такое — чтобы она могла начать приводить этот дом в порядок. Кто хочет с нами?
Бри лежит на верхней полке. Она громко зевает, потом поворачивается на другой бок:
— Только не я.
— Я тоже не поеду, — отвечаю папе, продолжая щуриться.
— Этих двоих вычеркиваем, — говорит папа. За его спиной в коридоре маячит Кейд. — А ты, сынок?
— Третьего вычеркиваем тоже, — бормочет он. — Я лучше дома останусь.
— Не хочу никого заставлять. Но если вы хотите остаться, запомните несколько правил на то время, пока нас не будет дома. Энн, Бри, вы слушаете? — Через несколько секунд папа все-таки дожидается, когда Бри повернется и откроет глаза. — Первое правило: в океан ни ногой. Можете гулять по пляжу, но в воду не заходить.
Кейд протяжно, разочарованно стонет:
— Почему?
— Отвечу одним словом: отлив, — говорит отец. — На побережье Орегона очень мощные течения, а я не знаю, когда сегодня начнется прилив. Накроет волной, подводное течение тут же затянет в океан, и глазом моргнуть не успеешь.
— Значит, нам нельзя купаться? — спрашивает разочарованная не меньше Кейда Бри. — А раньше мы играли в воде.
— Я не говорил «никогда». Я говорю лишь о том, что не разрешаю входить в воду, когда нас с мамой нет рядом. Слишком опасно.
5
Промысловый вид крабов семейства Cancridae, обитающий на западном побережье Северной Америки.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.