Третья сила

Лена шла по станции, минуя жилые хибары. Все знакомо до боли.

Вот два поезда, навеки застывшие на путях, один из которых за необычную форму кабины Лена называла «головастым», а другой, с двойными фарами, — «глазастым». Тут обитали более-менее состоятельные жители, а все остальные ютились в неказистых, но уютных домиках. Сновали туда-сюда прохожие, занятые каждый своим делом. Слышался стук молотка. Где-то плакал ребенок. Из другого конца станции доносилось тихое пение. Пахло чуть подгорелым мясом, детскими пеленками, мужскими носками... Обычный набор ароматов жилой станции.

— Доброго здоровья, красавица. Отцу кланяйся, — с улыбкой обратилась к девушке добрая старушка, высунувшаяся из дверей покосившейся хибарки.

— И вам не хворать, Ксения Петровна, — девушка обняла пожилую женщину.

— Привет, Рысь! — помахал ей мальчишка, возвращавшийся домой после уроков.

В школе обучали в основном тому, что могло пригодиться детям в жизни. Мальчикам преподавали слесарное, токарное, плотницкое мастерство. Девочек учили шить, вязать, готовить. Много внимания уделялось физической подготовке. Конечно, проводились и обычные уроки, например, математика, история и биология. Последнюю отец Лены называл в шутку «бестиарией». Там изучали не только обычных зверей, но и мутантов. По сути, с этих уроков начинался долгий, нелегкий путь будущего охотника...

— И тебе привет, отличник! — помахала Рысева в ответ. А про себя подумала: «Вот тоже кличку придумал. Рысь. Какая я рысь... Так, котенок пока».

Глядя на радостные лица школьников, выбегающих в проход из школьного помещения, Лена и сама развеселилась. Счастье наполнило душу девушки, точно терпкий дым ладана, окутывающий церковь во время службы. Хотелось оторваться от пола и взлететь под потолок, пробить своды станции, и выпорхнуть на улицу... На глаза Лене попались классики, аккуратно нарисованные на гранитных плитах, и Рысева, точно маленькая девочка, звонко смеясь, запрыгала с клетки на клетку.

— Раз, два, три, четыре... — считала она. — Десять, одиннадцать. Ух! Хорошо!

Вдруг безмятежная улыбка сошла с ее лица.

Краем уха Лена уловила за спиной шипение, напоминающее змеиное:

— Прыгай, коза, прыгай... Попрыгаешь там, на улице... Бережет папаша дочку-белоручку. Ничего, придет и твоя очередь, буржуйка проклятая.

Лена резко обернулась.

Завеса, скрывавшая вход в вагон, колыхнулась. Человек, только что стоявший там, успел скрыться. Но Лена знала свою станцию так хорошо, что могла с закрытыми глазами определить, где живет какая семья.

— A-а... Клавдия Родионовна... Змеюка старая, карга сварливая... —  прошептала Лена, от обиды и ярости едва способная говорить. Слезы навернулись на глаза девушки. Кулаки сжимались и разжимались.

Точно в тумане, то и дело хватаясь за стены, добралась она до дома. Кое-как, на автопилоте приготовила ужин, накрыла стол, и рухнула на диван. Жгучую обиду сменила полная апатия. Не хотелось ни есть, ни пить. Даже думать Лена не могла. Она просто лежала, глядя в пустоту. И в душе ее царила пустота.

В таком виде ее и застал вернувшийся с совещания отец.

Святослав снял куртку, сапоги, уселся за стол, поковырял вилкой еду. Еще пять минут назад он ужасно хотел есть. Но сейчас кусок не лез в горло сталкеру. Рысеву показалось в какой-то момент, что на глаза его наворачиваются слезы... Или просто капля пота скатилась со лба, он не понял. Решительно отодвинув тарелку с остывающим рагу, Святослав встал. Пересел на кровать. Какое-то время молча смотрел на Лену, забравшуюся с головой под одеяло, пытаясь понять, что могло произойти с его жизнерадостной, улыбчивой дочерью.

— Что случилось, Лен? — спросил, наконец, Святослав Игоревич.

— Ничего, — ответила девушка, не оборачиваясь. Она надеялась, что сумеет совладать с эмоциями, и отец решит, что дочь просто устала. Но голос изменил Лене, предательски дрогнул. Короткое слово выдало ее с головой.

Святослав покачал головой. Откинул одеяло. Лена попыталась отвернуться, но отец резким движением усадил девушку. С минуту он пристально смотрел в глаза дочери, пытаясь проникнуть в самые дальние закоулки ее души. Лена не могла отвести взгляд. Словно зачарованная, смотрела она на суровое, покрытое редкими морщинами и частыми шрамами лицо единственного родного человека на всем белом свете. Эта безмолвная беседа продолжалась с минуту. Потом отец откинулся на подушку и произнес сухо:

— Что, опять с Соней поссорились?

— Да она тут при чем! — простонала Лена. — Я ее даже не видела сегодня.

За много лет, что Соня и Лена были на ножах, девчонка-хулиганка стала в их семье буквально воплощением порока и олицетворением опасности. Если Лена приходила домой помятая, с синяком под глазом, отец мог не спрашивать, что случилось. Сейчас обеим исполнилось по семнадцать, но неприязнь с годами не ослабла, хотя драться девушки давно перестали.

Святославу ничего не стоило один раз, еще много лет назад, серьезно поговорить с сиротой, вкладывавшей в кулаки обиду за свое одинокое детство, чтобы та раз и навсегда отстала от его дочери. Или применить административный ресурс. Он не делал это специально. Бесконечная борьба с Соней Бойцовой закаляла Лену.

— Выкладывай... — потребовал отец, видя, что причина похоронного настроения дочери глубже.

— Сегодня Самсонов экзамен сдавал, — собравшись с духом, начала рассказывать Лена. — Сдал, конечно. Вернулся такой... Такой героический. Порохом пропахший, с лентой. Мы слушали, затаив дыхание...

— Самсон молодец, давно готовился, — улыбнулся отец. — Но плакала-то ты почему?

— Эти тетки... Они опять начали шептаться, отец. Что я... Что я в метро отсиживаюсь, за твоей спиной прячусь. Что ты взятки всем суешь, чтобы меня не трогали. Да хоть бы они уже сдохли поскорее!!!

И Лена едва опять не разрыдалась.

— Истерику прекратить! — рявкнул на Лену отец. И добавил уже спокойнее, но с металлическими нотками в голосе: — Ты, Лен, вроде взрослая, голова на плечах есть. Стыдно. Стыдно так реагировать. Да пусть Клавдия Родионовна и остальные хоть горшком тебя называют. В печку бы не ставили, как в народе говорят.

— Да срать я хотела на то, что они про меня думают! — почти закричала девушка. — Они же тебя, тебя оскорбляют, папа! У меня сердце болит, когда я вижу, как они смотрят тебе в спину и шипят! Да что бы они жрали, если бы не ты и твои парни?! Свиньи неблагодарные!

Святослав почувствовал, как гнев в его душе улетучивается, уступая место легкой грусти. И гордости. В этот момент он в который раз почувствовал, что воспитал дочь правильно, что не допустил фатальных ошибок. Привыкшая меньше болтать, больше действовать, Лена никогда не говорила отцу, как сильно она его уважает и ценит. У них не принято было выражать такие чувства словами, объятиями и прочим. И вот сейчас, почти случайно, Лена раскрыла на краткий миг, зато во всей полноте то, что чувствовала она к отцу...

— Так вот оно что, — произнес Святослав, мягко улыбаясь, ласково поглаживая дочь по волосам. — Так вот почему ты рыдаешь... Ну тогда знай, милая, что мне мнение этих людей. Хм. С чем бы сравнить... Как слону дробинка. Помнишь, что такое слон? Ну вот. Думаешь, я затем наверх хожу, чтоб мне внизу аплодировали?

— Могли бы хотя бы уважение проявлять... — шмыгнула носом Лена.

— А! — махнул рукой отец. — Выбрось из головы эти мысли. Тебе, милая, тоже предстоит людям служить. И поверь, к твоему труду относиться будут не лучше. Подумай вот о чем. Ты часто замечаешь, как трудятся уборщики? Или те, кто вентиляцию чинят? Ты вообще задумываешься, как все это функционирует? Канализация там, отопление. Ты каждый раз, когда моешь голову, думаешь, кто ночами не спит, чтобы текла эта вода?

Лена подумала и с тяжелым вздохом покачала головой.

— Ну вот, видишь. Люди работают, исполняют свой долг. Для всех нас главная награда — то, что все это работает. То, что мы живем. А благодарность... Да, с этим в наши дни дела обстоят плохо. Только раньше, доченька, было не лучше. Но знаешь... Хоть я не все понимаю в христианском учении и не со всем согласен, но одна мысль мне нравится: добрые дела надо делать ради самих добрых дел. Потому, что так надо. Потому, что иначе нельзя. Не ради, как ты выразилась, уважения. Иисуса Христа, который нес это учение, отовсюду гнали, поносили и в итоге вообще на кресте распяли.