Любовница Фрейда

Обычно Минна садилась рядом и рассказывала ей всякие истории, но сегодня Флора была не расположена к рассказам. Девочка хотела того, что желает всякий ребенок ее возраста. Она хотела домой — к маме. Минна села рядом и взяла девочку на руки, а Флора прижалась щекой к ее груди. Минна нежно гладила Флору по головке и тихо баюкала, пока веки девочки не отяжелели и не закрылись, и вздохнула с облегчением, когда Флора наконец уснула.

На следующее утро баронесса получила записку от доктора. Тот справлялся о здоровье ребенка и уточнял, что внеурочный прием оплачивается в двойном размере.

— Ты уволена, — заявила баронесса, хмурясь в раздражении, и, глядя в сторону, добавила, что все расходы будут вычтены у нее из жалованья.

Это не было обычное самодурство разгневанной госпожи по отношению к непокорной слуге. Обвинения были справедливы. Не звучало никаких страстных протестов в ответ. Да и смысла не было. Особенно если учесть, что задумала Минна.

Позднее, когда баронесса уехала по делам, Минна упаковала чемоданы и оставила их у заднего крыльца. Сообщила слугам, что ее и Флору уволили, и увезла изумленное дитя на вокзал Вестбанхоф. Она отправляла Флору домой.

Флора была родом из деревушки под Линцем, где зимы тянулись долго, а люди добывали себе пропитание, надрываясь на литейных заводах, шахтах или фабриках. В маленькой жизни Флоры уже были лишения и трагедия — умерла сестра от дифтерии или гриппа, брат попал в тюрьму, и никто давно не слышал об их отце, простом чернорабочем, пропавшем без вести. Но Флора обожала мать. «У нее золотые волосы, — однажды ночью сказала она Минне, — как у феи».

Минна обняла девочку за худенькие плечи, и они вместе, прижавшись, вышли на полупромерзшую платформу, глядя на пассажиров, толпившихся у ворот: женщины в узорчатых жакетах с меховой оторочкой и с причудливыми саквояжами, кудрявая ребятня в теплых пальтишках. Флора казалась спокойной, расслабленной.

Когда подошел поезд, Минна и Флора миновали кондуктора, стоявшего у вагона первого класса с удобными купе и электрическим освещением. Минна подсадила девочку в вагон третьего класса, устроив на деревянном сиденье между двумя матерями семейств, у одной из которых на коленях спал ребенок.

«Не возвращайся сюда», — хотела она сказать, но лишь погладила теплую щечку Флоры и сунула несколько крон в руку одной из ее соседок, получив с нее обещание присмотреть за девочкой. Но Минна понимала, что через несколько месяцев Флору пошлют работать куда-нибудь еще. Такая уж у нее судьба. Минна ощутила горькую тоску и сожаление. Она бы хотела, по крайней мере, чувствовать, что освободила Флору.

Минна проводила взглядом отгромыхавший прочь поезд и долго стояла на пустой платформе, пока тяжесть ее собственного положения наконец не открылась ей. Никаких рекомендаций от баронессы ждать не приходится, это очевидно. Деньги почти иссякли, и нет никакой надежды найти место в ближайшем будущем. Она остановила омнибус и поехала по лабиринту мощенных булыжником улиц, стараясь не замечать наползающей паники. Минне уже казалось, будто найти приличную работу вообще невозможно, но она старалась поддержать в себе угасающее чувство, что счастье ждет за поворотом.

Она остановилась в скромном пансионе вблизи Дуная, но никак не могла заснуть. Время шло, Минна то дремала, то читала, то ходила по комнате. Громко тикали часы на комоде, когда она села наконец за письмо сестре. Больше писать было некому. Даже матери, которая едва сводит концы с концами, живя на вдовью пенсию. Минну постигла очередная катастрофа.

Ее и прежде увольняли несколько раз, и она уже не впервые оказывалась в подобной ситуации. И каждый раз Минна уверяла, что у нее все в порядке, ей нравится ее независимость, свобода, то, что она может сидеть в кафе, читать и беседовать. И каждый раз сестра смотрела на нее с жалостью и ободряюще гладила по руке: «Бедная моя Минна. Ты же знаешь, что, работая на таких людей, покоя не дождешься».

Минне хотелось принять ванну и переодеться, но ее багаж пока оставался в доме баронессы, возможно, все вещи уже вышвырнули на улицу. Как только появится дневной портье, она пошлет за ними. Минна закончила письмо сестре и запечатала его. Годами Марта намекала, что ее муж Зигмунд не в состоянии содержать лишнего человека в доме. Теперь, как сообщала сестра, дела пошли иначе. Медицинская практика расширилась. Они растили шестерых детей — Матильду, Мартина, Оливера, Эрнста, Софи и только что родившуюся Анну. Может, Минна пригодится в доме?

Она надеялась, что Зигмунд войдет в ее положение. Их отношения всегда были сердечными. Несколько лет они вели оживленную переписку на взаимно интересные темы — о политике, литературе и его научных трудах.

Минна закрыла глаза и представила, как Марта открывает письмо и сразу посылает за ней. Образ не выходил из головы. И она, никогда не зависевшая от родни, почувствовала огромное облегчение.

Глава 2

Минна стояла на обледенелом, грязном тротуаре, дрожа в своем пальтишке. Кончики пальцев обожгло холодом, когда она подзывала коляску, но душа цеплялась за спасательный круг мыслей о пристанище хоть где-нибудь.

— Приезжай домой сейчас же, Минночка, — сказала сестра, как всегда, убедительно, — дети ужасно соскучились. Ждем тебя к обеду.

Небо заволокло тучами, ветер дул с реки. В это очередное холодное ноябрьское утро Минна отправилась к сестре. Долговязый кучер, подъехав к ней, поначалу был учтив, но, завидев ее пожитки, сваленные на обочине, словно ее выселили, помрачнел. Он ворчал, запихивая сумки Минны в багажное отделение кареты. Теперь она ехала по пустым улицам, и кучер причмокивал так громко, что чуть ли не заглушал цокот подков.

— Долго ли еще? — спросила она.

Кучер, похоже, вез ее «живописным прогулочным маршрутом» по Рингштрассе, минуя дома в стиле неоклассицизма, ренессанса и барокко и отмечая вслух все достопримечательности:

— Хофбургтеатр был основан императором в одна тысяча восемьсот семьдесят четвертом году, чуть позже Его Величество открыли Оперу, а музей…

«Наверное, пытается выудить приличные чаевые», — думала она, глядя на очертание венского горизонта, похожего на свадебный пирог с заснежными остроконечными башенками и готическими росчерками.

Слова Марты несли утешение, но Минна, к несчастью, понимала, что это была скорее рука помощи, чем приглашение. Но у нее не было выбора, а сестра никогда не могла отказать ей. Стыдно поселиться у кого-то только потому, что больше некуда деваться! С другой стороны, хоть на время, но это было святилище для ее истощенного духа.

Минна нервно взглянула на золотые часики, свисающие с подаренной матерью брошки в виде банта. Она знала, что сестра не терпит опозданий. Обед всегда подавался ровно в час, и ни минутой позже. Никто не входил и не выходил из столовой во время обеда. И все домашние дела выполнялись с военной точностью. Таковы правила Марты. И она будет жить по ее правилам. Как и положено. Это дом Марты, муж Марты, дети Марты.

Фрейды жили в Девятом округе, на крутой невзрачной улице. Один конец ее упирался в респектабельный жилой квартал, а другой устремлялся вниз к взъерошенной барахолке Тандельмаркт, расположенной у канала — старого русла Дуная.

Кучер замолчал. Еще одно упоминание о дворце, театре, и Минна свернула бы ему шею. Когда карета достигла девятнадцатого номера по улице Берггассе, она заплатила ему. Минна прибыла в дом сестры без денег и планов на будущее.

Она всегда замечала, что многоквартирный дом, где жила сестра, обладал благородным фасадом: высокие, украшенные лепниной окна с деталями барокко и классики — с претензией на величие, если не замечать магазинчики на первом этаже. Слева от входа, ведущего в квартиру, находилась кошерная мясная лавка Корнмихеля, а справа — бакалея Вайнера. Дети Фрейдов толпились у входа, чтобы поприветствовать ее.

— Ты ш нами долго будешь, танте Минна? — спросила четырехлетняя Софи, розовощекий, кудрявый ангелок с выразительными губами, безуспешно пытавшимися растянуться в улыбке.