Страница 18 из 136
Максимов сразу понял, что Хамид отнюдь не так прост, хотя и старается казаться простаком. Да и материал, полученный о Хамиде, характеризовал его как умного, хитрого и опасного врага. Что же заставило Хамида сдаться даже без попытки прорваться за границу? Зимнее бездорожье? Но ведь Хамид был в горах и вблизи границы ещё до наступления бездорожья. Что же побудило его сменить короткий путь до границы на более длинный путь в Ферганскую долину? Может быть, Хамид не поладил с единомышленниками? Хамид заявил, что он на личном опыте убедился в совершенной безнадежности басмаческих попыток помешать советскому строительству, что он раскаивается в совершённом и поэтому решил сложить оружие и просить о помиловании.
Хамид, человек отнюдь не глупый, конечно, не мог не понять того, что даже если бы он попытался тайно укрыться в кишлаках до весны, его все равно выдали бы, — так велика была ненависть трудящихся к басмачам. И все же, поддавшись на уговоры агента, посланного Максимовым, Хамид шел на риск, и, видимо, этот риск он считал оправданным.
Возможно также, что, решив отказаться от всякой борьбы с Советской властью, Хамид боится мести своих заграничных хозяев и поэтому не желает возвращаться за границу. Или появление Хамида с повинной — только маневр, чтобы весной снова организовать банду, а зимой Хамид попытается наладить связь с врагами Советской власти — националистами — и, в частности, с тем, который был у Максимова на подозрении?…
Он наизусть помнил слова генерала Малессона, члена английской военной миссии в Средней Азии: «У меня было несколько прекраснейших офицеров, говоривших на нескольких языках, были агенты на расстоянии тысячи миль, даже в правительственных учреждениях большевиков, был контингент людей, постоянно разъезжающих в местностях, которые я считал важными. Едва ли был хотя бы один поезд по Среднеазиатской железной дороге, в котором не было бы нашего агента и не было ни одного значительного пункта, где бы не было двух трех наших людей. Когда мы начинали, у нас не было ни одного агента, а окончили с большой организацией». А ведь выловили не всех.
— Не гони так, товарищ Максимов, кони в мыле, — сказал начальник милиции, молодой, исполнительный Шарафутдинов. Всадники переехали реку. Из далекого кишлака донесся сиплый лай собак. Максимов остановил лошадь.
— Шарафутдинов! — тихо позвал он. — Шарафутдинов, возьми двух бойцов. Узнай, в чем дело. В кишлак не въезжайте. Пустите в разведку Рахима: он способный малый. Действуйте. Группа уехала.
Максимов с бойцами стоял на месте минут двадцать. Лошади нетерпеливо фыркали. Максимову не давала покоя мысль: жив Хамид или нет?…
Вдруг тишину ночи разорвал выстрел, за ним последовал второй, третий.
— Вперед! — крикнул Максимов.
Конная группа быстро мчалась по дороге. Из темноты показался всадник.
— Тысячеглазый, это я! — услышал он возбужденный шепот Рахима. — У кишлака дерутся две группы басмачей. Одни обороняются, другие нападают.
Ветви кустов на обочине дороги зашумели. Все навели туда оружие.
— Кто там?
— Начальник, — послышался голос, — я председатель колхоза «Свет зари». Тагай с басмачами везет Хамида не в горы, а по нашим садам, к Кызыл Кие. Я их сам видел. Наверно, думают обмануть погоню, чтобы потом свернуть в горы.
— Проще всего, рассыпавшись цепью, прочесать сады в направлении Кызыл Кии, но тогда басмачи, заметив погоню, прирежут Хамида, чтобы он не попал нам в руки, — высказал Максимов свою мысль.
Он приказал одному из бойцов взять к себе на лошадь председателя колхоза, чтобы тот показывал путь. Ехать было трудно. Силуэты деревьев напоминали расплывчатые тени всадников. — Вправо, вправо! — крикнул председатель.
Вдруг конь Рахима, вырвавшись вперед, захрапел и попятился назад.
— Осторожно! Здесь полив. Грязь! — сказал, подбегая, какой то дехканин.
Председатель колхоза окликнул его. Они зашептались.
— Басмачи Тагая проехали здесь, — сказал председатель, — и направились на северо восток.
Максимов быстро разделил свой отряд на две части. Басмачи, ехавшие гуськом возле тополей, по краю затопленного поля, услышали позади топот лошадей. Они приняли бойцов за своих джигитов, задержавшихся в кишлаке. Басмачи были настороже, но все случилось так быстро, что они не сразу поняли свою ошибку. Максимов сбил выстрелом из нагана басмача, ведшего в поводу лошадь с лежащим на седле человеком, которого он принял за Хамида. Это оказался раненый басмач. Только после этого Максимов увидел на скакавшей впереди лошади двух всадников.
Выстрелы по лошади не сразу свалили её. Упавшие были связаны веревками. Когда Максимов подоспел, один из них, освободившись от веревок, позвал басмачей на помощь и начал стрелять. Максимов пристрелил его. Произошла схватка, которая возможна только ночью, когда каждый боится стрелять издалека из опасения попасть в своего и сражается главным образом вблизи, пуская в ход револьверы и шашки. Максимов готов был поклясться, что видел самого курбаши Тагая.
Центр свалки быстро переместился дальше. На земле осталось несколько трупов. Раздался стон. Стонал тот, который был привязан к басмачу. Он упал вместе с ним и остался лежать на земле. Максимов спешился и, наклонившись, узнал Хамида. Свою рану, повыше локтя, Максимов почувствовал только тогда, когда начал перевязывать грудь Хамиду. Левая рука онемела, кровь склеила пальцы и пачкала приготовленный бинт. Максимов свистнул, и к нему подскакал Рахим. Он помог Максимову перевязать Хамида, хотя всем своим видом старался дать понять, что это ему не нравится. Увидев, что Максимов тоже ранен, Рахим перевязал ему руку.
— Товарищ начальник, я сейчас арбу привезу… Сейчас мы заберем вас в кишлак! — говорил мальчик взволнованно.
— Это пустяки, — ответил ему Максимов. — Скачи к начальнику милиции! Мой приказ: чтобы ни один басмач не достиг гор. Кого нибудь из легкораненых пошли к Козубаю передать, что Хамид ранен. Да не забудь сказать, что я видел Тагая.
Рахим ускакал.
Мимо Максимова проносились всадники. Они осторожно сближались. Гремели выстрелы. Басмачи поскакали в горы, но попали на затопленное поле и, спешившись, скрылись в придорожных кустах.
— Как себя чувствуешь? — спросил Максимов, освещая электрическим фонариком лицо Хамида.
Хамид молчал. Его губы были в крови.
— Как чувствуешь себя? — опять спросил Максимов.
— В живот ранен. Плохо, — простонал Хамид и закашлялся, захлебнувшись кровью.
— Эх, не заметил раньше! — сказал Максимов сокрушенно, нагнувшись над Хамидом.
— Тагай, — прошептал Хамид еле внятно, — в тебя стрелял… в меня стрелял… У Тагая фирман Ага хана есть. Он много замыслов Черного Имама знает. Поймаешь его — узнаешь много… А я теперь умирать буду.
— Хамид, я не хотел, чтобы рука Черного Имама достала тебя. Я думал, ты сам приедешь ко мне.
— Я уже ехал к тебе… — с трудом проговорил Хамид.
— Скажи мне сейчас, какой последний фирман послал Ага хан своим пасомым, какой приказ он дал Черному Имаму? Не таись, я знаю, ты имеешь великий чин исмаилитского генерала Дайями…
— Разве об этом мои мысли? Дай умереть спокойно…
— Ты не умрешь. За нами сейчас приедут. Скажи мне все. Неужели ты хочешь, чтобы твой сын проклял твою память?
— Сын мой? Что ты о нем знаешь! Он исчез пять лет назад. Он умер.
— Он жив. Он солдат Красной Армии, служит на Дальнем Востоке и стыдится твоего имени. Если ты все откроешь мне, я напишу ему: твой отец пал в бою с басмачами Тагая. Я напишу об этом в газете, которую читают миллионы людей.
— А моя семья? Длинны руки Ага хана и его Черного Имама!
— Я переселю твою семью в Узбекистан. Там исмаилиты ничего не сделают твоей семье.
— Ты не знаешь исмаилитов. Им известно даже расписание смены на пограничных постах.
— Расскажи мне все о Тагае, и я отомщу за тебя и за всех, кого он убил. Кто он?
Воцарилось молчание.