Страница 135 из 136
— И буду судить, и узнаешь! — гневно сказал Джура. Этого он простить не мог.
— Слушай, Джура, я сейчас очень рассердился на тебя за то, что ты чуть ли не хотел ударить меня, и решил было пошутить, но знаю, этим не шутят. Чжао жив!
— Чжао жив?
— Да, жив!
— Где же он?
— В кишлаке.
— В каком?
— В Мин Архаре.
— Кишлак пуст, и там гнездятся совы.
— О, ты ничего не знаешь! Уже построили новый кишлак Мин-Архар, в другом месте. Очень хорошее место. Близко. Едем скорее, а то, видишь, по тропинке в кишлак поскакал мой друг. Он слышал, как я закричал «Джура», вот и поехал известить всех. Таг отбежал в сторону за своим конем, и вскоре оба всадника галопом поскакали по узкой дорожке над обрывом. Но не успели они подняться на гору, куда вела тропинка, как наверху показались люди, и навстречу Джуре выбежала Зейнеб. Ее побледневшее лицо, устремленное вверх, говорило о перенесенных мучениях и томительном ожидании.
— Джура! — только и сказала она, но в этом слове были и надежда, и восторг встречи, и любовь.
— Джура! — донесся с вершины горы крик Кучака. — Джура!! — закричала толпа.
— А а а! — понеслось по горам.
— Стойте, не надо! — крикнул Джура и поднял руку. — Не надо! — прошептал он, нежно отстраняя Зейнеб, и соскочил с коня. Зейнеб, стыдясь открыто проявлять свои чувства, стояла, прижав руки к груди.
— Я сделал очень большую ошибку, — громко и твердо сказал Джура, — я виноват перед Чжао. Я поверил предателю и чуть не лишился друга. Я иду просить Чжао, пусть он простит меня… Я не просто пойду. Эй, Таг, гони меня к Чжао, бей меня камчой, бей!
Толпа стихла. Таг растерялся: бить при всех Джуру, гордость всего кишлака?… Хотя бы даже он был виноват, на него не подымалась рука.
— Бей же меня, бей! — настойчиво повторял Джура, заметив в толпе Чжао с перевязанной головой.
Это было выше понимания Тага, и все же Таг сердцем понял все величие момента, когда Джура, искупая вину, заставлял себя бить. Таг поднял камчу и несколько раз хлестнул Джуру по плечам. Джура шел вверх, сняв шапку. Толпа затихла: её молчание было красноречивее слов. И снова хлестнул Таг.
— Разве так бьют? Разве камча у тебя? — свирепо спросил Джура. — Разве шутки шучу?… — И, вырвав камчу из рук Тага, он отбросил её в сторону. Размахнувшись своей камчой, хлестнул Тага и сказал: — Так бьют. Бери камчу!
Таг невольно ахнул и крепко сжал в руке камчу.
— Бей! — приказал Джура и снова пошел вперед. А Таг ехал сбоку и хлестал Джуру, подымая плеть и изо всей силы опуская её на Джуру. Вслед за ними тихо шла бледная Зейнеб и вела в поводу Вороного.
Никогда ещё Чжао так не волновался. Ему, мужественному, закаленному человеку, хотелось и смеяться и плакать. Только Джура с его прямотой и честностью мог так поступить. Он публично искупал свою вину, и Чжао понимал, как страдает гордый Джура.
— Ну, вот и я… Ну, вот… Ошибался… Простишь? — спросил Джура. Толпа затаила дыхание, восхищенно глядя на происходящее.
— Друг! — только и произнес Чжао. Протянув руки к Джуре, он прижал его к груди.
Кучак больше не мог сдерживать свое ликование.
— Вот какие друзья! — закричал он толпе.
В его жестах и голосе было столько радости, что хватило бы на весь мир. Друзья откинулись назад и посмотрели друг другу в глаза.
— Я не споткнусь дважды об один и тот же камень, — тихо сказал Джура.
— Ты, Джура, много передумал, это отражается в твоих глазах, — сказал Кучак.
— Я много страдал, — ответил Джура.
— Это правда: одиночество, да ещё в чужой стране, и голод хуже всего, — подтвердил Кучак.
— Не голод, а заблуждения сильнее всего мучат человека, — возразил Джура. — Один верный спутник дороже тысячи неверных. В самые тяжелые дни дружба Чжао меня поддерживала, — тихо сказал Джура.
— А где мать моя? — спросил Джура, оглядывая толпу.
— Айше убита в бою, — тихо ответила Зейнеб.
Толпа молча расступилась, открывая Джуре путь к могиле, приютившейся на склоне горы.
— О храбрая, умершая, как мужчина, с винтовкой в руках!.. — начал Кучак и запнулся, сожалея о том, что у него нет в руках дутара. — Она храбро сражалась за счастье встретиться с тобой, Джура, но басмаческая пуля сразила её. Зато ты жив, Джура. Ты знаменитый, ты великий, ты…
— Я не люблю бабьей болтовни! — строго оборвал его Джура.
— Не говори так! — горестно воскликнул Кучак. — Раньше я вплетал в скорбный ветер звуки моих песен, и эхо умирало в горах, а сейчас сам Козубай… — И Кучак замолчал, выискивая что то в складках пояса. — Вот, — сказал он и протянул Джуре небольшую вещицу.
— Что это?
Кучак приосанился:
— Сам Козубай подарил мне эту ручку с золотым пером. Эта ручка на всю жизнь. За Казиски. А ты говоришь «бабья болтовня»! И кому же? Манасчи Кучаку! Пойдем, пойдем со мной, я докажу тебе, что значит «бабья болтовня»! — Кучак схватил Джуру за рукав и потащил наверх.
Джура шел, окруженный толпой.
Отовсюду неслись приветствия:
— Здравствуй, Джура!
— Долго живи, Джура!
— Как доехал, Джура?
— Здравствуй, Джура! — сказал Муса, на ходу пожимая ему руку. — Я здесь со своим отрядом горы прочесываю, последних басмачей ищу. И Юрий здесь, в горах, камни добывает. За ним я уже послал! Абдулло Джон, «краснопалочник», ушел с отрядом домой. В горной долине, возле ручья, виднелись кибитки. На склонах гор паслись овцы, козы, яки.
Лошади у коновязей, встревоженные необычным оживлением, ржали.
— Почему здесь теперь так много людей? — спросил Джура удивленно.
— Мы соединились с другим кишлаком, — задыхаясь от счастья, сказала Зейнеб. — Он оказался по ту сторону горы. У нас будет колхоз. Советская власть построила нам новые дома.
— Пробный посев ячменя, — сказал Кучак, заметив, что Джура старается отгадать, что желтеет вдали.
— Наши коровы! — подсказал другой, заметив взгляд Джуры, брошенный на животных.
— Потом, потом! — закричал Муса и повел Джуру в дом. Большая комната наполнилась людьми. Кучак усадил Джуру на ковер, подложил подушки, сел рядом и взял в руки дутар.
— Что ты делаешь! Накорми, а потом пой! — рассердился Чжао.
— Правильно! — поддержал его Муса.
— Эй, Биби, Биби! — позвал Кучак. — Свари плов для гостя.
— Как, — удивился Джура, — ты позволяешь женщине варить плов? Ты?
— У меня теперь более важные дела, — гордо сказал Кучак и не спеша развернул перед Джурой газету. Со страницы газеты на Джуру смотрело строгое и самодовольное лицо Кучака.
— Это я, — сказал Кучак, — я, манасчи Кучак. А здесь, ниже, написано о том, как я помог поймать Кзицкого…
Кучак приготовился рассказывать. Тогда Биби, не выдержав трескотни Кучака, сказала ему по русски:
— Пой, ласточка, пой!
Все засмеялись. Кучак рассердился, потому что эти слова он сам сюда привез, а теперь все его дразнят.
— Пей! Ты батыр! — сказал Муса, подавая Джуре большую деревянную чашку с кумысом.
— Пей, батыр, кизил аскер! — закричали все присутствующие. Джура взял от Мусы пиалу и обвел всех глазами. — За хорошую жизнь пью, за вас пью, киргизы, за то, чтобы вы все стали достойными членами великого рода большевиков, — сказал Джура и выпил пиалу до дна.
Кучак ударил по струнам.
Зейнеб сидела на ковре с отсутствующим взглядом и словно прислушивалась к чему то, что звучало издалека. Стоило Джуре повернуть к ней голову, она обращала к нему глаза, светившиеся таким счастьем, какого он до сих пор не встречал в глазах у других людей.
Люди безмолвствовали, и только клекот горных орлов да шум далекого водопада врывались в песню.
А Кучак пел: