Страница 6 из 13
В преддверии визита Николая в Киото в местной газете «Хинодэ симбун», (…) в номере от 5 мая, была помещена заметка следующего содержания:
«(Находясь в Нагасаки, цесаревич) пригласил к себе местных мастеров, и те на протяжении нескольких вечеров делали ему татуировку. Цесаревич остался чрезвычайно доволен их работой, в результате которой на обеих руках у него появилось по изображению дракона…» (…) Судя по всему, эту заметку и прочитала гейша. В первый момент Санномия растерялся: следует ли переводить ее вопрос цесаревичу? – но тут же успокоился, вспомнив, что Николай не только не делает секрета из своей татуировки, но явно гордится ею. В ответ цесаревич кивнул, закатал рукав и продемонстрировал гейше цветную наколку.
Родичев Федор Измайлович (9 (21) февраля 1853 – 29 февраля 1932, Женева) – русский общественный деятель. Участник русско-турецкой войны 1876–1878. Один из создателей конституционно-демократической партии (кадетов, «Партии народной свободы»). Депутат всех четырех Дум. Принимал активное участие в Гражданской войне на стороне белых. Из воспоминаний:
О цесаревиче ничего не знали. Он путешествовал на Восток (…). В Японии полицейский ударил его саблей по голове за непочтительное поведение в храме. Сенатор Барыков сочинил по этому случаю стихи:
Из книги Акиры Ёсимуры:
11 мая 1890 года улица Симо-Кокарасаки в городе Отсу была запружена горожанами. Они встречали цесаревича поклонами, а полицейские отдавали ему честь. (…) С правой стороны улицы, у дома № 5, (…) стоял очередной полицейский. При виде приближающейся коляски он приосанился и поднял руку к козырьку.
Стоило, однако, коляске цесаревича поравняться с ним, как полицейский неожиданно выхватил саблю и бросился на Николая. Как только он оказался на расстоянии 1 сяку (чуть больше 30 см) от коляски, сверкающее на солнце лезвие опустилось на голову цесаревича.
От удара с головы Николая слетела шляпа, но поскольку ни нападавший, ни его жертва не издали ни звука, возница, рикша Тарокити Нисиока, как ни в чем не бывало продолжал путь.
Однако толкач Хирокогоро Вада не мог не видеть, что произошло. В первый момент он, конечно, растерялся, но быстро совладал с собой и, подскочив к нападавшему, правой рукой изо всех сил толкнул его в бок.
Полицейский пошатнулся, однако устоял на ногах и с поднятой саблей вновь бросился на цесаревича. Только теперь Николай повернулся в его сторону. Тот занес над ним саблю и еще раз ударил ею цесаревича по обнаженной голове. (…) Цесаревич спрыгнул на дорогу с противоположной от нападавшего стороны и, обхватив голову руками, с криком побежал прочь. (…) Спасаясь от преследователя, цесаревич добежал до дома № 15… Оглянувшись, Николай увидел, что полицейский лежит на земле, а рикша Китагаити заносит над ним саблю. Теперь уже цесаревичу нечего было опасаться. Вскоре его окружили приближенные. (…) Кровь из раны цесаревича, стекая по лбу и правой щеке, капала на пиджак. Принц Арисугава молча протянул ему носовой платок…
«Это ничего, – сказал ему цесаревич. – Только бы японцы не подумали, что это происшествие может поколебать мои добрые чувства к ним и признательность за проявленное радушие».
Майков Аполлон Николаевич (23 мая (4 июня) 1821, Москва – 8 (20) марта 1897, Петербург) – русский поэт, в юности был близок к петрашевцам. С середины 50‑х годов все более смыкается с консерваторами. С 1852 года – цензор, затем председатель Комитета иностранной цензуры. Из «Оды на спасение цесаревича Николая»:
Из книги Михаила Константиновича Элпидина:
Цуда Сандо, полицейский агент, нанес две раны цесаревичу… Цуда Сандо, рьяный патриот, мотивировал свой поступок тем, что русский князь изучает Японию в стратегическом отношении, чтобы впоследствии напасть на нее вооруженной силой, потому он и решил предупредить войну и спасти Отечество.
Из воспоминаний Матильды Феликсовны Кшесинской:
Август 1891 года.
Я не верила своим глазам, вернее, одному своему глазу, так как другой был повязан. Эта нежданная встреча была такая чудесная, такая счастливая. Оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно говорить. Я так мечтала с ним встретиться, и это случилось так внезапно. Я никогда не забывала этого вечернего часа нашего первого свидания. На другой день я получила от него записку на карточке: «Надеюсь, что глазок и ножка поправляются. До сих пор хожу как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники».
Суворин Алексей Сергеевич (11 (23) сентября 1834, с. Коршево Бобровского уезда Воронежской губернии – 11 (24) августа 1912, Петербург) – издатель, публицист, журналист. Владелец самой крупной российской газеты «Новое время». Начал печататься с 1858 года. В 1866 году его книга «Всякие» за выраженное в ней сочувствие к сосланному Чернышевскому была запрещена цензурой, а сам Суворин отдан под суд. В 1876 году Суворин приобрел газету «Новое время», и с той поры началось его неуклонное поправение. Очень скоро газета приобрела характер неофициального официоза. Из дневника:
Наследник посещает Кшесинскую и ебет ее. Она живет у родителей, которые устраняются и притворяются, что ничего не знают. Он ездит к ним, даже не нанимает ей квартиры и ругает родителя, который держит его ребенком, хотя ему 25 лет. Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк и сидит у Кшесинских по 5–6 часов, так что очень скучает и жалуется на скуку.
Богданович (урожд. Бутовская) Александра Викторовна (? – 2 (15) декабря 1914, Петербург) – хозяйка модного салона в Санкт-Петербурге, жена генерала Евгения Васильевича Богдановича, одного из основателей черносотенного «Союза русского народа». Современный исследователь Дмитрий Стогов отмечает: «По словам товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, Александра Викторовна была удивительной по кротости и любви к ближнему женщиной». Эти выводы нетрудно сделать, проанализировав ее дневники. Из дневника:
21 февраля 1893. Цесаревич серьезно увлечен танцовщицей Кшесинской, которой 19 лет. Она не красивая, не грациозная, но миловидная, очень живая, вертлявая, зовут Матильдой. Цесаревич говорил этой «Мале» (так ее зовут), что упросил царя три года не жениться. Она всем и каждому хвастается своими отношениями с ним.
Из воспоминаний Матильды Феликсовны Кшесинской:
Встречаться у родителей сделалось просто немыслимым. Хотя Наследник, с присущей ему деликатностью, никогда об этом открыто не заговаривал, я чувствовала, что наши желания совпадают. (…) Я сознавала, что совершаю что-то, чего не имею права делать из-за родителей. Но… я обожала Ники, я думала лишь о нем, о моем счастье, хотя бы кратком.