Штурм Пика Сталина

На следующий день Шиянов на небольшом холме над нашими палатками производит испытание радиостанции.

Радиостанция имеет крупные недостатки. Термограф (указатель температуры) не действует, прибор не приспособлен Для перевозки караваном, не разбирается удобно на несколько частей. На большой высоте его очень трудно будет нести.

Николай Петрович в широчайшем альпийском костюме сидит на земле, сложив ноги по-турецки, и разбирает детали радиостанции. Шиянов забивает в землю штыри для растяжек.

На холм поднимается молодой человек в пальто и кепи.

— Позвольте представиться, — говорит он. — Моя фамилия Каплан. Я кинооператор ленинградской фабрики «Россфильм» и иду с вами на пик Сталина.

Наши физиономии невольно расплываются в улыбки, которые мы стараемся выдать за улыбки приветственные. Этот юноша меньше всего похож на опытного альпиниста.

— А как у вас со снаряжением? — спрашиваем мы.

— Все в порядке. В Оше получил полушубок и башмаки.

— А палатка, спальный мешок, ледоруб, кошки, тёплое бельё, наконец хотя бы свитер?

— Свитер? Хм… Свитер… Это егеровская фуфайка? Есть, как же, есть.

Улыбки переходят в хохот. Шиянов в восторге делает заднее сальто. Каплан невозмутимо ждёт дальнейшего развития событий.

Оказывается, что у него всего 300 метров плёнки. Вместо того чтобы создать захватывающий документальный фильм о восхождении на пик Сталина, Ленинградская фабрика решила делать в Хороге сюжетный памирский фильм, и для него Каплан должен был заснять на пике Сталина два эпизода.

Однако лучше 300 метров , чем ничего. Мы коллективно снабжаем Каплана всем необходимым для похода. Он поедет с нами. Итак, бордобинское сиденье окончено. Наш отряд в сборе. Мы собираемся в поход по Алайской долине, к Алтын-Мазару и к леднику Федченко. Но не так-то просто тронуться в путь.

Возле палаток сложен наш груз — вьючные ящики и вьючные сумы, распухшие до крайних пределов рюкзаки, спальные мешки, ящики с продовольствием, метеорологический самописец, киноаппарат, тренога, казаны, чайники, сковороды, полушубки. Мы выдёргиваем стойки из палаток, и наши уютные двухместные домики мягко ложатся на землю складками брезента. Мы скатываем их в тугие, толстые валики, втискиваем в чехлы и Присоединяем к остальной поклаже.

Караванщики с ироническим недоумением смотрят на эту груду вещей: неужели мы думаем, что все это уместится на двух верблюдах и одной вьючной лошади?

Действительно, Гетье просчитался, прислав нам такой маленький караван.

Неблагополучно и с верховыми лошадьми. Лошадь, купленная для Горбунова, захромала и выбыла из строя. На четырех человек остался только мой Федька, почтённый пожилой конь, который однако на пробных проездках показал полное отсутствие «аллюров».

Выручает Марковский. Из отряда Григорьева он выделяет нам до Алтын — Мазара двух вьючных лошадей и молодого жеребчика Пионера под верх.

Начинается погрузка каравана. Это — трудное и сложное дело, требующее большого искусства и многолетнего опыта. Прежде всего караванщики прикидывают груз на каждое животное. Груз этот распределяется на две равные по весу части. Один из караванщиков вводит верблюда между двумя половинами лежащего на земле груза. Верблюд пронзительно ревёт. Караванщик дёргает за верёвку, привязанную к продетому в ноздри верблюда куску дерева, и неуклюжий «корабль пустыни» подгибает сначала передние, потом задние ноги и неохотно подставляет под груз натруженные мозоли своих горбов. Через его спину перекидывают аркан и затем вьючат вещи одновре — менно с двух сторон, притягивая их все время арканом. Когда животное завьючено, караванщики начинают изо всех сил растягивать вьюки в стороны, чтобы посмотреть, не ослабнут ли арканы. Будет хуже, если это случится в пути, и вьюк развалится.

Сверх основных вьюков прикрепляются чайники, рюкзаки, всякая мелочь.

Навьюченный верблюд с усилием встаёт. Его отводят в сторону и принимаются за следующего.

Вьюки надо распределять так, чтобы они не стирали животному бока. Иначе можно за один день пути вывести верблюда или лошадь из строя.

Эта нелёгкая процедура осложняется своеобразной погрузочной дипломатией.

Рабочие отряда Григорьева норовят нагрузить своих лошадей полегче и самые тяжёлые и неудобные вещи навьючить на верблюда. Киргизы-караванщики стараются незаметно подсунуть рабочим Григорьева небольшие, но увесистые ящики с консервами.

Елдаш, который был бы нам очень полезен в походе, заболел и остаётся в Бордобе.

Николаю Петровичу надоедает погрузочная канитель, и он решает идти с Шияновым вперёд. Мы уславливаемся, что они, пройдя примерно половину дневного перехода, будут нас ждать на тропе.

Наконец все готово. Мы с Капланом закидываем за плечи винтовки и фотоаппараты, приторачиваем к сёдлам плащи и полушубки, и караван трогается в путь.

Цивилизация, — дома, кровати, столы, шоссе, автомобили — остаётся позади. Впереди — приволье похода.

Мы спускаемся в широкую каменистую долину, переходим в брод несколько рукавов обмелевшей реки и выходим на тропу.

От Заалайского хребта в Алайскую долину выпирают чукуры — поросшие густой травой холмы древней морены. Тропа Бьётся между ними. Она проложена с удивительным Искусством, эта тропа, ведущая в обход погранзаставы, на долины Маркан-Су в Алай.

Она проходит от погранзаставы в каком-нибудь километре, но караван, идущий по ней, надёжно скрыт в чукурах и с погранзаставы не виден. В 1932 году по этой тропе прорвался из Китая в Алай Аид-Мерек, один из отважнейших басмаческих курбашш. В Алае он думал найти поддержку местных киргизов; он нашёл смерть в жестокой схватке с вышедшими за ним в погоню пограничниками.

Зеленое море чукуров поглощает нас.

— Караван наш затерялся в долине, словно иголка, — говорит Каплан.

И действительно, только сейчас мы ощутили, как просторен и безграничен Алай. Верблюды и лошади кажутся игрушечными…

И все же он движется вперёд, этот маленький, игрушечный караван, оставляя за собой километр за километром.

Мерно раскачиваясь, несут свой груз верблюды. За ними, пожёвывая удила, идут вьючные лошади. Караванщик-киргиз тянет заунывную песню. На пригорках в позе внимательно наблюдающего часового стоят сурки. При нашем приближении они быстро ныряют в норы.

Справа, отделённая от нас тридцатикилометровой долиной, встаёт красная каменистая гряда Алайского хребта. Слева — один за другим раскрываются снежные гиганты Заалая. Купаясь в лучах солнца, ослепительно блестят фирновые поля пика Ленина.

Солнце… Палящее, сверкающее солнце Памира. Оно неизменно сопутствовало нам в течение всех восьмидесяти дней похода, расцвечивая мир яркими красками…

Время от времени наш путь пересекают реки, стекающие с ледников Заалая. Тропа зигзагами спускается по береговому обрыву между высокими столбами выветрившихся песчаников. Красные от размытых пород потоки быстро текут по каменистым руслам.

Караван переходит вброд разлившуюся на несколько рукавов реку и снова углубляется в чукуры.

Мы идём без привала целый день: с гружёным караваном нельзя делать привалов.

Солнце уже склоняется к западу, а Горбунова и Шиянова все ещё нет.

Продолжаем путь до темноты. Нам кажется, что мы скоро выйдем из полосы чукуров на открытую часть Алайской долины и увидим там наших товарищей. Но это — наивное предположение неопытных путешественников. Чукуры тянутся один за другим, и мы снова чувствуем себя ничтожно-маленькими, игрушечными в этом беспредельном море зелёных холмов.

Караванщики уже давно настаивают на ночлеге. Мы решаем остановиться. Я хочу вернуться на несколько десятков метров назад, где я видел хорошую ложбинку. Молодой караванщик внезапно начинает протестовать. Он ударяет ладонью по земле, указывая, что хочет остановиться именно здесь. Я повора — чиваю лошадь. Старик-киргиз, ведя в поводу верблюдов, идёт за — нами. Но молодой садится на землю и что-то кричит. Я беру у него из рук повод вьючной лошади, которую он вёл, и продолжаю путь. Караванщик остаётся один. Некоторое время он сидит на земле. Потом встаёт и идёт за нами.