Страница 1 из 43
Патрисия Данкер
Семь сказок о сексе и смерти
Посвящается С. Дж. Д.
От автора
Впервые “Семь сказок” были задуманы как литературный отклик на фильмы категории “Б”, которые я так люблю смотреть поздней ночью по французскому телевидению. Иногда мне трудно уснуть, и я с изумлением обнаружила, что если посмотреть фильм ужасов в 0.20, весь ужас остается в ящике, а не у меня в голове. После этого я крепко засыпаю. Вот я и решила написать серию переплетенных между собой историй, рассказанных от первого лица разными голосами. В них оживают те штампы, которые столь неутомимо насаждаются американской кинокультурой, хотя и не только ею. Вот неизменные сюжеты ночного французского телевидения: изнасилование, терроризм, растление, извращения, все потустороннее и зловещее, полтергейст, вампиры и пришельцы, маньяки, загадочные преследователи (которые обычно тоже оказываются маньяками), домашнее насилие, порнография и массовые убийства. Жертвы всех этих преступлений — как правило, женщины.
Я называю свои истории сказками, потому что именно в этом жанре писатели традиционно разрабатывают темы, запретные в обычном дневном мире. Эти сказки — порождение ночи. В них я отбрасываю путы политической корректности, буржуазной морали и хорошего вкуса. Я делаю это намеренно. Меня интересовали аморальные, мстительные и злопамятные персонажи, которые, однако, могут логично и убедительно отстаивать свою точку зрения. Не все они чудовища. Два моих персонажа — немолодые, грузные и предприимчивые — прошли сквозь нелегкие испытания с таким юмором и присутствием духа, что мне бы хотелось брать с них пример.
Переклички в моих историях неслучайны. И “Переезд”, и “Забастовка” повествуют о конце света. “Моя трактовка” — комическая вариация той темы, что затронута в “Стрелковом оружии”. Всех нас иногда посещает желание перестрелять соседей, но только теперь, сочинив “Мою трактовку”, я понимаю, насколько гомерически смешными могут быть семейные распри. “Семь сказок” были написаны, чтобы тревожить и провоцировать. Я хочу, чтобы мои читатели переосмыслили расхожие представления о сексуальности и насилии, посмотрели на эти клише свежим взглядом — и задумались.
Благодарности
Я благодарна следующим людям за их помощь, поддержку и одобрение: мсье и мадам Алексис, Питу Эйртону, Элисон Болл, Рене и Николь Котте-Эмар, Джоан Кроуфорд, Уиллу Дэтсону, Ричарду Данкеру, Миранде и Матильде Данкер, Дейву Эвансу, Виктории Хоббс, Энн Джейкобс, Питеру Лэмберту, Жаклин Мартель, Дженни Ньюман, Менне Филлипс, Александре Прингл, мадам Мими Рубио, Мириам Рубио, Дэвиду Шаттлтону и Николь Тувено. Клод Шателяр помогла мне своими знаниями о Франции. Конечно, все ошибки на моей совести. Как всегда, больше всего я обязана С. Дж. Д.
Ранние версии четырех вошедших в сборник историй были опубликованы в перечисленных ниже изданиях. Я признательна редакторам и издателям этих книг и газет за любезное разрешение перепечатать мои произведения.
“София Уолтерс Шоу” — в сборнике “Метаморфозы Овидия” под редакцией Филипа Терри (изд. Chatto & Windus, 2000), стр. 78—109.
“Переезд” — “Express on Sunday Magazine”, 13 июня 1999.
“Париж” — в сборнике “Сборник рассказов о Париже журнала ‘Time Out’” под редакцией Николаса Ройла (изд. Penguin Books, 1999), стр. 1—12.
“Преследователь” — в сборнике “New Writing 8” под редакцией Тибора Фишера и Лоренса Норфолка (изд. Vintage, 1999), стр. 1—39.
Я закончила работу над этой рукописью в замке Готорнден в Шотландии. Я благодарна директору, администратору и персоналу Готорндена за возможность работать в идеальных условиях.
1
Преследователь
Я знаю, что за мной наблюдают. Я думаю, женщина всегда чувствует, когда мужчина за ней следит. Даже если она не знает, кто он. Я ощущаю его взгляд, оценивающий мою фигуру, следующий за колыханием моей юбки. Его глаза огнем жгут высокий подъем моей ступни, нежный изгиб, заметный под кожаными ремешками сандалий. Я снимаю сандалии, чтобы позагорать, на ногах остается отпечаток из белых полосок. Ему нравятся мои ноги. Я рассматриваю их, обхватив колени. Пальцы без педикюра, загорелые, прямые, красивые. На первых фалангах больших пальцев тонкая дорожка волосков. Все волосы на моем теле мягкие и очень светлые. Я всегда ношу простую, удобную одежду, которая, тем не менее, хорошо обрисовывает тело. Мне почти сорок, но талия у меня такая же тонкая, как была в восемнадцать. И я хочу, чтобы все это видели. Я никогда не была беременна. И никогда не хотела детей. Мое тело все еще принадлежит мне.
Иногда мне хочется, чтобы он как-то выдал себя. Сегодня, возвращаясь от гостиничного бассейна к себе в комнату по неровной голубой мозаике, я чувствовала на себе его взгляд. Его желание согревало мне затылок. От его яростного взгляда волоски на коже встали дыбом. Моя спина, бедра были еще мокрыми от воды. Я обернулась, инстинктивно прикрыв грудь полотенцем, но никого не увидела. Женщина всегда знает, когда ее преследуют. Я знаю, что он был там.
За обедом я всматривалась в мужские лица. Кто? Ты? Или, может, ты?
Я не всегда путешествую с мужем. Иногда он целое лето в разъездах, и я почти его не вижу. Но сейчас он в творческом отпуске, а его последние раскопки финансируются государством. Поэтому начало года он проводит здесь, на этом острове, с группой молодых археологов, которые получают гроши, но все как один жаждут поработать со знаменитым профессором. Они истово скоблят крошащуюся стену или откапывают необработанный край едва видного желоба. Натягивают прямые линии веревок. Осторожно проносят по раскопкам ведра с землей и просеивают ее в поисках древних безделушек, осколков ваз или костей. Над центральной ямой они установили рифленый металлический навес, который образует большую квадратную тень. Там, в этой тени, и сидит великий профессор, знаменитый специалист, который знает, как читать слои песка и гальки, — толстые стекла очков сверкают среди веснушек, когда он вглядывается в твердый пласт крошащейся земли.
Эта площадка на склоне представляет особый интерес. Люди жили здесь несколько тысячелетий. Мой муж знает, как прочесть слои времени, запечатленные в почве. Этот фундамент уже выравнивали когда-то другие руки, пять тысяч лет назад.
— Кто здесь жил? — спрашиваю я, поглаживая гладкий изгиб найденного ими каменного блюда.
Муж пускается в лекцию о докерамических культурах. Этот участок явно относится к неолиту. Об этом говорят стены, построенные странными сцепленными кругами. Я стою на утрамбованной, раскопанной земле и обозреваю изрытую площадку. Афинский коллега мужа проверил несколько находок методом радиоуглеродного анализа, и получил разброс некалиброванных дат от 5800 до 5500 года до н. э. — докерамический неолит. Я не могу представить, как они жили. Кто была женщина, трогавшая это блюдо? Принадлежало ли оно ей? Или ее матери? Может, она сделала его сама? Как она месила глину смуглыми руками? Я представляю ее смуглой, как Линдси, с блестящими черными волосами, с широкими жестами, — когда она играла в школьном спектакле, все взгляды были прикованы к ней. Мой муж тогда не знал Линдси, только видел ее на фотографии — на официальном школьном снимке.
— На что они надеялись? Чего хотели? О чем мечтали?
Я знаю, что говорю вздор. Я смотрю на белые скалы, обрывающиеся в море. Вид с раскопок великолепен, его печатают в каждой туристической брошюре: отвесные белые скалы и море без приливов и отливов, синяя толща воды у берега становится прозрачной, аквамариновой, чистой — яркие, сочные краски детской палитры. Даже в это раннее время года земля испещрена крошечными белыми цветами и, поскольку по утрам еще прохладно, — заметным слоем росы.