Проигравший

– Значит?

Стогов наклонился почти к самому уху прикованного парня и тихонечко сказал:

– Значит, это были два разных человека. Скажите, у вас есть брат-близнец?

Вот наступило утро и стало совсем светло. Рассказывал Ибн Шамим, со слов Йазирда бен-Сауда, которому передали знающие люди, что на следующее утро все жители города собрались на площади перед священным камнем аль-Мааса, что означает «Нелживый». Всем им хотелось увидеть, как станет выходить из положения дочь их эмира, ибо что бы она ни сказала в ответ на вопрос, заданный ей суровым отцом, смерть ее в любом случае была неминуема. Признает, что лежала в объятьях юного путника ас-Сакалибы, – смерть ей! А не признает и солжет, – поразит ее молния с небес, ибо от начала времен никто еще не слышал, чтобы солгавший у священного камня ушел бы от заслуженной кары.

На балкон дворца вынесли мягкий диван, и вот на диване возлег сам Сейф ад-Даула. Чернокожие невольники опахалами разгоняли над его головой полуденный зной, а на пальце эмира поблескивал древний перстень – знак его непререкаемой власти. Вид у эмира был неприступный и грозный. Плащ, сшитый из бород его противников, ниспадал до самого пола. Эмир был полон решимости покарать дочь за ее поведение.

Покрутив усы, он произнес:

– Не приступить ли нам, достопочтенные, к тому, ради чего мы все здесь собрались?

Приближенные в ответ покрутили собственные усы и отвечали так:

– Отчего ж не приступить? Самое время, пожалуй, взять да и приступить.

– Тогда приведите сюда Фатиму, которая раньше считалась моей дочерью, но запятнала это звание и опорочила благородное имя нашей семьи.

Фатима вышла вперед.

– Знаешь ли ты, зачем мы тебя сюда позвали?

– Воистину нет, о отец мой!

– Не называй меня так, а называй меня, как и все жители оазиса, просто «эмир», ибо твое поведение бросает тень не только лишь на меня, но и на всех моих благородных предков!

Заломив руки, Фатима пала перед отцом на землю и заголосила:

– Откуда это?! Кто оклеветал меня, о отец мой?! Назови его имя, и я вызову его на благородный суд перед священным камнем! О, пусть нас рассудят!

Грозный и насупленный эмир еще раз покрутил свои пышные усы. Теперь он делал это немного не так уверенно, как раньше. О коварство женщин! Все-таки трудно мужчине не поверить той, кто смотрит на него с обычным женским коварством.

Подумав, он сказал:

– Хорошо, Фатима. Допустим, слухи, ползущие по городу, это не более чем слухи. Но готова ли ты предоставить доказательства?

– Воистину готова!

– Ты знаешь, что речь идет о проверке твоей честности перед священным камнем аль-Мааса, что означает «Нелживый», и что тот, кто осмелится солгать, положив на него руку, тут же будет поражен молнией с небес?

– Воистину, это мне известно!

– Поступим же следующим образом. Снимите покровы, укрывающие камень, и пусть Фатима положит на него свою руку! Левую или правую, неважно, главное, чтобы ладонь была плотно прижата к камню.

Покровы были сняты, Фатима приготовилась произнести торжественную клятву. Но уже открыв рот, она замялась и убрала руку с камня аль-Мааса, что означает «Нелживый».

И вскричал эмир:

– Ага! Не можешь поклясться! Так значит, все-таки ты виновна?

– Нет, о отец мой, которого я все равно буду называть этим словом! Нет, о грозный, срезавший бороды себе на плащ с многих сотен голов! Не в этом дело.

– А в чем же, коварнейшая?

– Как я могу поклясться, что никогда в жизни не бывала ни в чьих объятиях, если все горожане видели, как вчера какой-то неизвестный человек опрокинул меня на землю и упал вместе со мной? Будет ли искренней моя клятва? Не поразит ли меня за это молния с небес, ведь слова мои будут неправдой?

Эмир нахмурился, но тут же перестал. Разумеется, визири докладывали ему, что случилось накануне, и о том, что неловкого декханина, не сумевшего удержать падающую дочь эмира, так и не нашли. Поэтому он сказал:

– Это не страшно. Поклянись в том, что лишь этот человек сжимал тебя, лежащую, в объятиях, а больше никто!

– Клянусь!

– Точно?

– Воистину призываю в свидетели священный камень аль-Мааса, что означает «Нелживый»!

Все замерли. Много раз горожане видели, как произнесший ложную клятву у камня бывал поражен молнией. И они ждали: разверзнутся ли небеса и теперь? Но они не разверзлись. И Фатима избежала гибели, а эмир избежал позора.

Вторник, 17 октября, 23–47

Голос в динамиках объявил, что поезд прибыл на станцию метро «Маяковская». Стогов захлопнул книжку, сунул ее под мышку и вышел из вагона. Это был длинный день, и вот он подходил к концу. Над проходом, ведущим к эскалатору, висели электронные часы. Стогов посмотрел на большие светящиеся цифры и засунул руки поглубже в карманы. Чтобы закончиться окончательно, дню оставалось протянуть меньше пятнадцати минут.

Поднимаясь из метро, он по инерции пытался считать лампы, освещающие эскалатор, но на восьмой сбился. Вчера он сбился на девятой, а позавчера на седьмой. Здесь, на «Маяковской» жила девушка, в квартире которой он жил уже почти неделю. Если быть точным, то сегодня ему предстояло переночевать там седьмой раз. Он не был уверен, что поступает правильно, но вместо того, чтобы остановиться и хорошенько обдумать то, что делает, просто пытался, поднимаясь по эскалатору, считать лампы.

Прежде чем выйти на улицу, он натянул на голову капюшон. Сигарет почти не осталось, и он подумал, что хорошо бы купить по пути еще одну пачку. Невский был почти пуст.

Подозреваемого отпустили из отделения около часу назад. Майор лично подписал все необходимые бумаги, и парень отправился домой. Через окно служебного кабинета Стогов глядел, как он уходит. Окно было маленькое и сто лет немытое. Но даже через него Стогов запросто разглядел: снаружи подозреваемого дожидалась его узбекская возлюбленная. Тоненькая фигурка в нелепой куртке, из-под которой торчали национальные шаровары. Когда парень вышел, девушка попробовала обнять его, но застеснялась, и они просто пошли рядом, даже не касаясь друг друга руками. Наверное, теперь, когда строгий отец мертв, никто не помешает им зарегистрировать-таки их странный брак.

Рядом стоял Осипов. Он спросил:

– Ты слышал, что наш майор вернулся к жене?

– Я не слышал даже, что он от нее уходил.

– Ты что! Такая love-story! Весь отдел обсуждал.

– Ты же знаешь, обычно я не очень в курсе общественных настроений.

– Майор заподозрил супругу в неверности. И собрался разводиться. Но вот несколько дней назад кризис миновал, и любящие сердца вновь соединились.

– То-то я смотрю, он мне какие-то странные истории рассказывал.

– Странные истории?

Стогов сделал большой глоток прямо из бутылки и спросил:

– А ты мог бы встречаться с узбечкой?

Прежде чем ответить, Осипов подумал.

– Черт его знает. Встречаться, может, и мог бы. А жениться точно нет. Представь, что твои собственные дети будут узбеками, а?

Стогов хотел спросить его, а смог бы капитан вообще встречаться продолжительное время хоть с кем-то? Но не спросил. По пути в квартиру, где ему предстояло провести ночь.

(Седьмую подряд ночь.)

…Он успел подумать над этим вопросом еще раз. Мог бы он встречаться со смуглой узбекской девушкой? Или вообще хоть с какой-нибудь девушкой? Жить не сам по себе, а рядом с кем-то еще… вместе с кем-то еще… в печали и радости, болезни и здравии… пока смерть не разлучит их… смог бы или нет?

Жалко, что в школе нет такой учебной дисциплины: «Правильный способ проведения жизни». В головы маленьких людей вкладывают кучу никому не нужного фуфла типа того, что значит слово «гипотенуза», или дат Северной войны. А самому главному – тому, как прожить доставшиеся жизни, никто их не учит. Может быть, потому, что правильный ответ не известен и самим учителям.