Проигравший

Генерал подождал, пока майор сел и достал из папки бумаги. Не меняя положения, просто смотрел в его сторону голубыми, здорово выцветшими от времени глазами. Жилистый, очень тощий, с лицом, покрытым глубокими морщинами, он напоминал старую черепаху. Несколько лет назад, сидя в выходной дома и щелкая от нечего делать пультом от телека, майор наткнулся на канал Discovery, где шла передача про хищных амазонских черепах. Молниеносным броском те пополам раскусывали здоровенных рыбин. Теперь он не сомневался: возникни такая необходимость, и генерал точно так же далеко вытянет свою кадыкастую шею из скрытого под кителем панциря и откусит любую нашкодившую голову.

На столе перед генералом лежал написанный им, майором, рапорт. Генерал посматривал на лист бумаги с очень недовольным видом. Слева от него сидела женщина-офицер. Тоже в форме, тоже очень подтянутая и тоже пока молчащая. Руки она сложила на столе перед собой. Маникюр у нее был ярко-красным. В ее сторону майор решил пока не смотреть.

– Что ж ты, майор? На собственного подчиненного рапорт пишешь.

– Так точно, товарищ генерал.

– Как-то это не по понятиям. Сам справиться не можешь? Что ж ты тогда за руководитель-то?

– Я могу справиться с собственным подчиненным. Но в данном случае мне нужна санкция.

– Зачем? За все, что происходит в отделе, отвечает руководитель отдела. Иди и сам разбирайся. Начальство не впутывай.

То, что разговор начнется именно с этого, майор знал с самого начала. Еще накануне вечером он пытался хотя бы для себя сформулировать, чего именно станет просить у всемогущего генерала с кадыкастой черепаховой шеей. Но найти правильных слов так и не смог, поэтому теперь ему приходилось импровизировать.

– Можно начистоту?

– Конечно.

– Понимаете, я ведь в органах с детства мечтал служить. Слово «офицер» для меня всегда было… ну, не знаю… как будто, кто не офицер, тот и не человек. Потому что я всегда верил, что в мире есть порядок и его нужно защищать. Иначе никак. Извините за пафос, но я ведь и до сих пор так считаю. Потому что иначе во всем этом нет никакого смысла, понимаете? Может, это, конечно, и звучит немного по-детски, но я все еще верю, что только служба делает из всех нас настоящих мужчин. Есть приказ – дальше рассуждать не о чем. Иди и выполняй. Или умри. А этот… понимаете… не могу я с ним.

– Что не так?

– С ним, товарищ генерал, все не так. Он открыто плюет во все, что для меня… э-э-э… дорого.

Майор хотел сказать «во все, что для меня свято», но сдержался. То, что он говорил, и так не лезло ни в какие ворота. Генерал, впрочем, слушал внимательно, кивал головой и соглашался. Может быть, все это и не стоило произносить вслух, но, с другой стороны, майор надеялся, что руководитель его Управления все-таки понимает, о чем речь.

– Что конкретно тебя не устраивает?

– Не знаю, как объяснить. Его глумливую физиономию видеть нужно. Одевается черт знает как. Живет черт знает как. Что у него в голове творится? Он ведь даже в армии не служил. Ходит в каких-то кедах дурацких. Если честно, я вообще не понимаю, зачем такого человека взяли в органы. Он не такой, как мы. Неуправляемый. Для меня «честь» и «долг» – это не просто слова. И я думаю, для вас, товарищ генерал, тоже. И вот для остальных офицеров. – Он кивнул головой в сторону так ни слова и не сказавшей женщины в форме. – А для него все не так. Он будто инопланетянин. И я прошу его убрать.

– А работать как станешь? Твой отдел чем занимается? – Генерал опустил глаза на лежащий перед ним рапорт и прочитал: «правонарушения… где это?.. а! вот!.. в сфере истории и искусства»). Как я понимаю, консультант тебе все равно необходим.

– Не могу я с ним больше. Уберите его из моего отдела. Пожалуйста.

Генерал встал из-за стола, подошел к окну и помолчал. Тишина в кабинете висела такая, что если прислушаться, то, наверное, можно было услышать, как за окном тяжело стучит сердце смертельно больного города. Потом генерал вернулся на место и еще раз перечитал рапорт.

– Ладно. Не помню, вы знакомы? Это мой старший помощник, офицер Вакулина. Она съездит с тобой, взглянет на твоего гуманитария. Если он действительно позорит органы, то долго у нас не загостится. Это все.

– Разрешите идти?

– Идите.

Стогов сидел на скамейке в садике за зданием Кунсткамеры, слушал, как на землю капает дождь, и думал… на самом деле он не думал ни о чем.

(Возможно, сегодняшний день является юбилейным. Скажем, стомиллиардным от сотворения мира. День неплохо начался, много чего обещал. Утром кое-где в облаках виднелись просветы, и дождь казался вроде бы не таким беспросветным, как накануне. Но всего через несколько часов этот день закончится – так же бездарно, как закончились и все предыдущие дни. И выяснится, что смысла в нем было даже меньше, чем в предыдущих.)

Вокруг скамейки, на которой он сидел, были набросаны пустые бутылки. Похоже, вчерашняя вечеринка у местных забулдыг удалась. Стогов думал, что всего несколько лет назад пустые бутылки были неплохим источником дохода. После каждой вечеринки их обязательно сдавали обратно в магазин. Таким образом часть потраченных средств удавалось вернуть. А вот сегодня бутылки никто уже не сдает. Метафора проще некуда: если ты бездарно потратил то, что имел, не жди, будто хоть что-то из потраченного удастся вернуть.

Капитан подъехал к половине одиннадцатого. Выглядел он помято. Не здороваясь, плюхнулся на скамейку и закурил. Локтем сдвинул чуть в сторону стоявшую на скамейке картонную коробку. По небу ползли облака, планета понемногу вращалась вокруг оси, а они вдвоем просто сидели рядом, молчали, ежились от холода и выпускали дым сквозь зубы.

Потом Осипов все-таки произнес:

– По-английски слово «пиво» пишется почти так же, как слово «медведь». Разница всего в одну букву, а произносятся эти слова совсем по-разному.

– Я смотрю, вчера ты повеселился на славу.

– Ты называешь этот ужас словом «повеселился»? Я даже не помню, как добрался домой.

– Аспирант рассказал что-нибудь интересное?

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Это то же самое, что «да», только наоборот.

– Вообще ничего не сказал?

– Не знаю. Может, чего и сказал. Только я был не очень трезв и не запомнил. По крайней мере, письменного признания насчет того, что залез в собственный музей и отрубил там какому-то чилийцу в спортивном костюме голову, он мне не оставил. Как отчитываться майору, ума не приложу.

– Холодный компресс к своему уму приложи. Может, появятся какие-нибудь соображения. С чего ты вообще взял, что аспирантик имеет отношение к убийству?

– Я не взял. Просто я разрабатываю все версии. Как учил наш непосредственный начальник, товарищ майор.

Он еще раз подвинул локтем картонную коробку и вздохнул:

– Если бы этот парень сам во всем признался, было бы здорово. Приезжает майор, а у нас – хоп! Дело уже раскрыто!

– Во сколько он приедет?

– Понятия не имею. Но звонил уже с самого утра. Результатов требует.

– Орал?

– Анал. Блин! Что он все-таки за человек? Только и знает, что всем окружающим мозг выносить. И убери ты свою коробку!

– Это не моя коробка. Чего ты разорался?

– А чего она мне под руку-то все лезет?!

– Не стоит так нервничать. Ну, стоит коробка. Забыл кто-то.

– Это не твоя? Я думал, твоя. Выкини ты ее тогда. Чего она тут стоит?

Стогов покосился на коробку. Действительно, с чего бы это на скамейке стоять такой большой и вроде бы бесхозной коробке? Когда утром он садился на скамейку, стояла тут эта коробка или нет? Он пытался вспомнить, но не мог.

Стогов поднялся со скамейки и посмотрел на Осипова. Тот был помят, небрит и выглядел жалко. А стоявшая рядом с ним коробка была большой, почти новой и непонятно откуда взялась. Стогов аккуратно двумя пальцами приоткрыл крышку. После этого другой рукой наклонил коробку к себе.