Страница 32 из 40
Он был в парадной форме. Одним взглядом, заключавшим целый мир любви и счастья, окинул он Маргариту, затем подошел к Гастингсу, поклонился по-военному и отрапортовал о своем возвращении.
— Прежде чем, — начал он, — я буду делать вам подробный доклад и передавать письма, я должен сперва вручить вашему превосходительству документ, заключающий в себе выражение благодарности и признательности за вашу деятельность от Англо-Ост-Индской компании. Документ составлялся на общем собрании всех акционеров по предложению лорда Дундаса, который выступал в своем слове против всех ваших врагов.
Капитан вынул из кармана своего мундира футляр, достал из него пергамент с висевшей на нем большой печатью компании и передал его Гастингсу.
Как Гастингс ни привык владеть выражением своего лица и скрывать все свои радостные и тяжелые моменты жизни, все же рука его задрожала, когда он брал пергамент, и в голосе не прозвучало обычной силы, когда он стал читать послание вслух.
Маргарита откинулась на своем стуле, и блаженная улыбка озаряла ее лицо. Она ничего не слышала, что происходило вокруг нее; она только видела своего возлюбленного, и глаза ее так пристально смотрели на него, точно она хотела ими удержать капитана.
Когда Гастингс прочел документ до конца, все вокруг зааплодировали, поспешив пожелать губернатору всего лучшего. Гастингс же поднял свой бокал и предложил сперва тост за здоровье его величества Георга III, а затем за директоров компании, и, громко ликуя, гости подошли к хозяину чокнуться с ним бокалами.
Когда ликование немного утихло, Гастингс обратился к капитану. Он обнял его, прижал к своей груди и поцеловал в обе щеки.
— Мой привет и моя благодарность, — крикнул он громким голосом, все еще дрожавшим от внутреннего волнения, — тому, кто принес нам прекрасные вести, тому другу, которому я и так уже многим обязан. Вы все, мои дорогие друзья, верно, знаете, что сэр Эдуард Синдгэм скоро будет еще ближе мне, чем теперь. Супруг баронессы Имгоф, которую я люблю, как собственное дитя, будет сыном мне, но вряд ли я буду любить его больше, чем он уже заслужил. Подойди, Маргарита, и приветствуй того, кто скоро будет опорой твоей жизни!
Капитан раскрыл свои объятия, Маргарита прижала свое мокрое от слез, блаженно улыбающееся лицо к его груди, и долго стояли они, крепко обнявшись.
На столе поставили еще прибор. Капитан занял место около Маргариты, и все общество весело закончило обед, начавшийся для всех в тревоге. Капитан ответил на множество вопросов и благодарил за сотни пожеланий. С Маргаритой он почти не говорил; ее рука лежала на его руке, и время от времени их взгляды встречались. Они понимали друг друга и без слов. Задали вопрос и о лорде Торнтоне.
— Лорд прибыл, когда я уезжал, — отвечал капитан, — наши лодки встретились в гавани Портсмута, когда я ехал на свой корабль. Мы могли при встрече только обменяться поклонами.
Маргарита пожала ему руку. Гастингс улыбнулся и кивнул головой, точно хотел поблагодарить судьбу за то, что она во всем была к нему благосклонна. Затем он поднялся:
— Даже и в этот чудный день долг должен стоять на первом месте. Вам будет довольно времени, мой дорогой Эдуард, предаваться счастью, теперь никакое облако не омрачит его больше. Сегодня я вас уведу от Маргариты, мне надо о многом вас расспросить и многое от вас услышать.
Капитан обнял Маргариту, поцеловал руку Марианне и последовал за Гастингсом, который благосклонно, как король, отпускал своих гостей. Долго они сидели в кабинете Гастингса, и капитан ответил на все вопросы и замечания губернатора.
— Ну что ж, — поднялся Гастингс, — у змеи зависти и злости раздавлена голова, а отрастут ли у нее новые головы, как у лернейской гидры, покажет будущее. И для вас, мой друг, — он крепко пожал руку капитану, — открывается счастливая будущность. Раху пропал, созвездие дракона, обагрявшее своим кровавым светом ваше прошлое, исчезло, и над вашей головой подымается утренняя звезда, предвещая яркий солнечный день новой жизни. Идите отдыхать. Завтра увидимся.
Наразинга все уже устроил, и в первый раз после долгих лет этот некогда отвергнутый и бездомный скиталец испытал отраду возвращения в родные места. Ему казалось, что и эти стены, и эти ковры, и эта мебель — его старые друзья. Всем слугам, пришедшим приветствовать своего господина по его возвращении, он подавал руку. Отпустив Наразингу, он поспешил в парк. По знакомой дороге, связанной со столькими воспоминаниями, спешил он к пруду с лотосами, который тихо и спокойно сверкал. Как и раньше, отражались сверкающие звезды неба в темно-синих пятнах водной поверхности, а цветы лотоса разливали свой сладкий аромат. Долго стоял капитан у края бассейна около беседки из деревьев, бывшей свидетельницей его любви и страданий.
Он достал медальон, в котором находился высушенный цветок, данный ему Маргаритой, снял цепочку с шеи и, поцеловав его, далеко забросил в воду.
— Покойся там, на глубине, — проговорил он, — ты, священный знак, волшебная сила которого так счастливо меня охраняла во всех смертельных опасностях.
С ужасом взглянул он на то место, где когда-то в темноте кустов погиб Хакати. Он опустил голову на руки и тихо прошептал:
— Прости мне мое прегрешение, Ты, вечный источник прощения, как и я буду прощать всем, кто виноват передо мной.
С царским великолепием готовились в резиденции к свадьбе Маргариты. Старому капеллану дворца как испытанному другу сказали, что капитан — сын индийской женщины из очень отдаленной местности и что его надо окрестить, так как он до сих пор не крещеный. Капеллан, поговорив с капитаном о религиозных вопросах и убедившись, что он верующий, крестил его в ризнице. Начались приготовления к свадьбе. Так как во всей Индии стало известно, что Гастингс придает особенное значение предстоящему семейному торжеству, то со всех сторон старались угодить желанию всесильного губернатора. Все европейское общество Калькутты занялось шитьем великолепных туалетов для дам, блестящих ливрей для слуг и богатых сбруй для лошадей и слонов. Все князья Индии хотели превзойти друг друга, принимая участие в свадебном торжестве. Набоб Асаф-ул-Даула явился сам в королевском величии с большой свитой слуг верхами и на слонах, как и молодой пятнадцатилетний набоб Бенгалии. Приехало много раджей и магаратских князей, а Типпо-Саиб отправил посольство под предводительством одного из своих сыновей, которое своим блеском затмило бы всех, если бы его не перещеголял посланный низама из Гайдерабада Могол из Дели тоже отправил посольство, которое по внешнему виду не могло соперничать со своими бывшими подданными, но и Гастингс, и все другие обращались с ним как с самым важным. В Калькутте не хватало места для бесчисленной толпы слуг, слонов и лошадей.
В день свадьбы весь город богато убрали дорогими коврами и цветами, на всех углах развевались английские флаги с гербами.
В блестящих экипажах, со скороходами, форейторами и богато одетыми лакеями подъезжали члены европейского общества. Но весь их блеск померк при появлении князей с их свитами.
Гастингс, против обыкновения, появился на пороге своего жилища в парадном наряде из серебряной парчи, встречая и провожая князей. На рукоятке его сабли блестел бриллиант редкой величины и красоты, а пряжка его шляпы состояла из драгоценных камней. Гордо глядел он на выезды князей, бывших неограниченными властелинами и повелителями и обладавших громадными богатствами, а теперь явившихся сюда, чтобы оказать почет его дочери Марианне. Удовольствие светилось в его взоре, но лицо оставалось спокойным, осанка — гордой и холодной. Только к набобу из Аудэ и посланным Могола и падишаха Типпо-Саиба сошел он навстречу до половины лестницы. Остальных же он приветствовал как монарх, на пороге, и еле склонял голову на их почтительные приветствия. Долго длился свадебный прием, и тем, кто явился первым, пришлось ждать несколько часов в громадном зале, убранном английскими флагами, пока не собрались все гости.