Страница 29 из 40
Решение приняли почти единогласно, только Бурке и некоторые его друзья не согласились. Они отлично знали, что их несогласие ни к чему не приведет, но хотели остаться верными своим взглядам.
— Желаю вам счастья, сударь! — сказал Филипп Францис капитану. — Вы еще раз оказали своему покровителю большую услугу, еще раз одержали для него победу, но об одном вы все-таки забыли: здесь не вещают людей, как в Индии. Нункомар, которого вы победили, умер и останется мертвым, но мы живы. Мы еще увидимся с вами!
— Я сказал бы неправду, сударь, — возразил капитан, — если бы стал утверждать, что охотно встретил бы вас на своем пути, но я никогда не отступал перед врагом. Этому я научился у сэра Уоррена Гастингса, и я осмелюсь вам дать совет никогда не становиться ни мне, ни ему поперек дороги!
Он отвернулся, холодно поклонившись. Его окружили со всех сторон, каждый стремился с ним познакомиться, пожать ему руку, пожелать счастья и поблагодарить за его речь. Знатнейшие лорды приглашали его к себе, и хотя он не имел склонности вращаться в большом свете, но все же принимал эти приглашения не только для того, чтобы оказать Гастингсу дальнейшую поддержку своими рассказами о положении дел в Индии, но чтобы также создать себе самому известное положение в знатном английском обществе. Во время своего пребывания в Лондоне перед ним предстал чуждый для него мир, и он сразу понял, как важно его завоевать не только для себя, но и для Маргариты. Он некоторым образом являлся героем дня, и самые знатные дома всячески старались залучить его на свои обеды и рауты, чтобы послушать его рассказы о войнах, напоминающих Средние века, и об охотах в дебрях и равнинах далекой Индии.
Сэр Вильям Бервик, вступивший уже во владение своим родовым имением, где он большей частью и жил, приехал в Лондон, чтобы приветствовать старого друга. В более холодном климате Фатме выглядела значительно лучше, чем если бы находилась на Востоке. Правда, черты ее лица несколько обострились, а сама она пополнела, но оставалась все еще очень красивой женщиной и своеобразной красотой своего как бы подернутого грустью лица могла соперничать с первыми дамами Англии, но робела и не могла привыкнуть к чужим людям. После первого же представления ко двору она постоянно жила в деревенском уединении, что очень импонировало ее мужу. После трагического, хотя и счастливо окончившегося романа в Индии у него не возникало ни малейшего желания принимать участие в чисто внешней, часто бессодержательной европейской светской жизни.
Бервики увезли капитана в свое великолепное поместье и не успокоились, пока он не согласился пробыть у них несколько дней. Им капитан рассказал историю своей любви и обручение с Маргаритой, не касаясь, конечно, тяжелого конфликта, так счастливо окончившегося. Оба с сердечным участием отнеслись к приятному известию, и капитан провел несколько счастливых дней в доме своих друзей, который очень оживляли юные Бервики — два сына и маленькая дочь. Синдгэм, сын Индии, выросший в храме браминов и переживший потом все тягости жестокой азиатской жизни, видел здесь в первый раз мирную замкнутую жизнь английской семьи, и ее картина произвела на него глубокое впечатление. Он представлял себе Маргариту рядом с собой в таких же жизненных условиях, и его любовь становилась еще нежнее и глубже, а желание увидеть с таким трудом отвоеванную возлюбленную увеличивалось с каждым днем.
Когда он вновь вернулся в Лондон, чтобы дождаться отхода корабля, то и король выразил желание его видеть. Его приняли во дворце крайне милостиво, и он сообщил подробно его величеству обо всех делах Индии.
Принимали его и министры. Сэр Вильям Питт, только что назначенный государственным канцлером вместо Фокса, поручил ему передать Гастингсу уверения в своей искренней дружбе.
Победа губернатора была полной, и капитан мог уехать с радостным сознанием, что везет отчиму своей возлюбленной весть о блистательном триумфе, которому он сам немало способствовал.
Одно его почти огорчало и вместе с тем удивляло — скупость и скромность жизни английского общества, узость природных пространств, бедность по сравнению с Индией одеяний знати. Он вырос в величавых условиях браминской жизни, видел войны в огромных владениях Индии, привык к ослепительному блеску, толпам слуг, слонов и лошадей губернаторской резиденции и еще большему великолепию при дворах индийских князей, с которым могла сравниться разве только роскошь римских цезарей.
После такого великолепия внешняя обстановка английской жизни казалась ему крайне мелкой, жалкой и скупой — дома первых пэров государства едва могли сравниться с двором незначительного раджи.
Король принял капитана в своем мрачном Сент-Джеймском дворце, и робкая, почти боязливая внешность Георга III совершенно поблекла в сравнении с личностью Уоррена Гастингса. Первым слугой монарха был человек немногим старше 20 лет, моложе его самого, и все-таки ему говорили, что судьба государства, пожалуй, больше зависит от этого человека, чем от короля. И от робкого монарха, от совсем юного его министра, от мнения окружавших короля людей, живших почти бедно, по индийским понятиям, зависела участь губернатора с его сказочным двором, на которого капитан смотрел, как на божество, и от одного слова которого дрожали князья Индии и сам Могол в Дели. Все это казалось ему невероятным; он составил себе такое высокое мнение о внутренней духовной силе европейской культуры, что почти со страхом думал о предстоящем ему счастье соединения с дочерью Европы.
Наконец пробил час его отъезда. Несколько человек из высшего общества провожали его до Портсмута и с ним лейтенанта Бантама, приехавшего раньше его, поручение которого капитан тоже удачно выполнил. Готовый к отъезду корабль стоял в гавани, куда только что прибыл и бросил якорь другой корабль. Капитан и его друзья сели в лодку, чтобы добраться до колосса, стоявшего уже с поднятыми парусами. Когда они скользили по водам гавани, им повстречалась другая лодка, шедшая от только что прибывшего корабля. В ней сидел только один человек, кутавшийся от холода в плащ.
— Смотрите, — воскликнул один из провожавших капитана, — это лорд Чарльз Торнтон, он вернулся из Индии. Как жаль, капитан, что вы должны уехать как раз тогда, когда ваш друг приезжает. Но хорошо, по крайней мере, что мы еще услышим рассказы о вашей сказочной стране тигров и слонов, раджей и набобов. Вы так нас всех заинтересовали, что не должны удивляться, если скоро там у себя встретите кого-нибудь из нас.
— Лорд Торнтон! — крикнул кто-то по направленно к лодке, совсем близко проплывавшей мимо. — Добро пожаловать в Англию!
При имени лорда капитан вскочил и остался стоять около руля. Лорд Торнтон повернулся на зов; он узнал капитана и тоже вскочил. Когда лодки проезжали одна мимо другой на расстоянии тридцати или сорока шагов, взгляды их скрестились, как острые клинки. Лорд побледнел; он стоял как заколдованный и даже забыл ответить на приветствие. Лицо же капитана осветилось торжествующей радостью; он поднял шляпу и церемонно поклонился. Лодка уже далеко отъехала, но лорд все еще стоял неподвижно и смотрел на капитана, как на какое-то привидение.
— Он бледен и, кажется, нас не замечает, — говорили мужчины между собой. — Неужели он заболел там?
— Может быть, — спокойно предположил капитан, — не всякий может вынести солнце Индии. Но это пройдет; если лорд доехал до Англии, то на родине он скоро поправится.
Когда добрались до корабля, все поднялись на него. Пожелали капитану счастливого пути, выпили несколько бутылок мадеры и вернулись на берег. Корабль, украшенный пестрыми флагами, после прощального салюта медленно вышел в море.
Капитан стоял на палубе и смотрел на берег. Он видел издали, как его друзья махали ему платками, но потом повернулся к расстилавшемуся перед ним океану. Ведь там, за ним, ждала его возлюбленная, к которой он так стремился.
Лорд Чарльз вышел на берег. Он не стал дожидаться прислуги и багажа, а тотчас поехал на курьерских лошадях из Портсмута в Лондон. Он спешил к своему дяде лорду Дундасу, от которого узнал обо всем случившемся. Задыхаясь от злобы, он упал в кресло. Еще не успев отдохнуть от длинного морского путешествия и не вполне поправившись от полученных ран, он чувствовал себя плохо, но не мог оставаться спокойным.