Цыпленок и ястреб

Мы рассказали, как ганшип, на борту которого все были без сознания, совершил посадку (его назвали Призрачный Ганшип), как мы доставляли в форт трусливых солдат АРВ и как АСВ захватила артиллерийские позиции 101-й. Но больше всего мы хвастались своей новой жизнью под чутким руководством Кольцевого. Ледовые рейсы, вечеринки с пивом, строительство силами вьетнамцев, санитарные машины с девочками — то, что надо. Мы рассчитывали потрясти их спартанские взгляды. И чем больше мы рассказывали, тем неуютней становилось Фаррису.

— В Кавалерии этого парня бы повесили, — он уверенно кивнул.

— Командирское дело он делает, — сказал я.

Фаррис ответил кивком, но было видно, что он мне не поверил. Если дело делала не Кавалерия, то его никто не делал.

Мы поели и просидели в гостях дольше, чем следовало. Солнце опустилось низко, нам оставался примерно час, чтобы вернуться. Мы попрощались в последний раз.

— Держитесь, "старички", — сказал Коннорс.

— Это точно. Недолго уже осталось, — ответил я.

— Не забывайте, как все кончится — отметим! — окликнул нас Коннорс, когда мы уже уходили.

— Будете в городе — дайте знать! — отозвался я.

Последними заданиями в Дакто были вылеты за трупами. Мы высаживали поисковые группы в разных местах разбомбленного района и дожидались, пока они буквально вынюхают тела. За те дни, пока мы сворачивали лагерь, трупы здорово созрели.

"А у нас тут вечеринка была", — мысленно сказал я бесформенному мешку. Кто-то попытался выпрямить неудобно согнувшееся колено. Оно распрямилось, но когда его отпустили, тут же согнулось вновь. Запахло так, что я начал задыхаться. Это мог быть и я, подумалось мне.

Семнадцатого июля мы вернулись в наш постоянный лагерь в Фанрань на четырехдневный отдых. Следующей остановкой был Туйхоа.

Двенадцатого числа нам с Гэри остался месяц. В роту на замену прибыли четверо новых пилотов. Мы и в самом деле считали, что нас переведут на административные полеты для батальона АРВ.

— Извините, но не получилось, — сказал Дикон. — Кольцевому поставили новые задачи и он говорит, что в Туйхоа дел у нас будет очень много. Мы будем поддерживать две части, одну корейскую. Понадобятся все пилоты, которые есть.

Я глянул на Гэри. Гэри глянул на меня. Мы оба глянули на Дикона.

— И чего тогда все говорили, что последний месяц у нас будут только административные полеты? — спросил я.

— Мы думали, что так и будет, — Дикон сам расстроился; эта новость ломала и его ожидания.

"Программа последнего месяца" превращалась в несбыточную мечту — какой она, наверное, и была с самого начала.

— Я знаю, что вы оба здорово устали. Просто держитесь и делайте то же, что и раньше. Вы сами не заметите, как будете дома. Если вам от этого станет легче, думайте, что нам всем осталось еще шесть с лишним месяцев.

— Ладно, Дикон, надеюсь, что когда тебе останется недолго, ты получишь какой-нибудь перерыв. Должен сказать, что он тебе понадобится. Мне понадобился, — сказал я.

— Знаю. Мне правда очень жаль, — и Дикон вышел из палатки.

Мне пришлось перевести стрелки на своих часах. Каждый закат приближал меня к моменту, когда я выберусь отсюда. Мой календарь отщелкивал дни и дошел до нуля. Когда мне пришлось прибавить к нему еще двадцать пять закатов, я напрягся по-настоящему.

— Слушай, — сказал я доку Да Винчи. — Я устал. Я не сплю по ночам. Я принимаю транквилизаторы, чтоб нормально работать. Мне нужен перерыв. Можешь что-нибудь сделать?

— Боб, хотел бы я тебе помочь. Но физически ты в норме.

Я так на него и вызверился:

— Глянь на меня. Во мне и ста двадцати фунтов нет. Я же выгляжу, как полное говно!

— Если ты еще три недели погуляешь тощим, ничего не будет.

— Да дело не в том, что я тощий, а в том, почему я тощий. Я выдохся. Я измочален. Я хочу делать небоевые вылеты. Как и сотни пилотов каждый день.

— Что ж, если ты скажешь мне, что боишься летать, я мог бы отстранить тебя от полетов.

— Если я скажу, что боюсь летать, ты меня отстранишь?

— Да.

Зачем он хочет взбесить меня вот таким образом? Зачем ему слышать, что я боюсь? Почему он просто не может использовать свою власть, власть медика, чтобы отстранить меня?

— Я такого сказать не могу. Летать я не боюсь. Я просто считаю, что я, или Гэри, или любой другой "старичок" больше не должны участвовать в штурмах. У нас у каждого уже за тысячу боевых вылетов. Мало? Нельзя поставить на наше место каких-нибудь сайгонских вояк? Им бы тренировка не помешала. А мы с Гэри остаток командировки могли бы возить важных персон или что-нибудь еще.

— Я тебе сказал, что можно сделать.

— Я так не могу.

— В общем, не принимай транквилизаторы днем, — сказал Да Винчи.

На чем разговор и закончился.

Мы с Гэри сидели за столиком и смотрели, как Искатели веселятся на своей вечеринке. Ни он, ни я не могли присоединиться к ним. Хохочущий череп больше нас не смешил.

Мы разбили лагерь в Туйхоа и в тот же день налетела буря. Ветер скорость в семьдесят узлов понес облака песка горизонтально. Палатки начали рушиться. "Хьюи" на заходе пришлось лететь боком — их носы могли быть повернуты только против ветра.

Я, Гэри и Ступи поставили палатку в четверти мили ближе к океану, чем стояла штабная палатка. Мы вернулись с задания как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ступи сражается с хлопающим брезентом. Одеяла, противомоскитные пологи и одежда летели по дюнам, как перекати-поле.

— Господи, Ступи! Почему у тебя палатка завалилась? — крикнул Гэри.

— Песчаная буря, прям как в кино! — ухмыльнулся Ступи, кидая лопатой песок в то, что считал защитным валом.

— Блин, — сказал я. — Давайте уже прибьем эту хуйню!

— Жерди ветром все выворачивает, — объяснил Ступи.

— Сделаем мертвые якоря! — заорал я в ветер.

— Чего? — заорал Гэри в ответ.

Он обмотал полотенцем шею и голову, чтобы защититься от песка.

— Мертвый якорь — это когда ты что-нибудь привязываешь к веревке и закапываешь, — я моргал от ветра с песком. — Привяжем веревки к мешкам с песком и закопаем.

— Ладно, давай! — крик Ступи едва перекрывал свист ветра.

Ступи набивал мешки, а мы с Гэри, обойдя вокруг палатки, привязывали к ним веревки и закапывали. Когда работа была закончена, палатка вмялась с наветренной стороны, тряслась, но держалась. Мы нырнули вовнутрь, чтобы отряхнуть песок со снаряжения. Соленым песком засыпало все. Когда я попытался передернуть затвор своего карабина, тот поддался со скрежетом. Гэри хлопал по раскладушке полотенцем, стряхивая с нее фунтов десять песка. Ступи улегся на свою раскладушку — на кучу, в которой перемешались одежда, одеяла, песок — и принялся за очередную шоколадку.

— Ступи, чего ты этот ебаный песок не вытряхнешь? — спросил я.

— Он опять все засыплет.

Я покачал головой в отвращении.

— Засыплет. Я перед сном все очищу.

— Неряха ты, Ступи, — сказал Гэри.

— И что с того? — ответил Ступи. — Кто-то должен быть и неряхой.

Мы с Гэри рассмеялись. Ступи заулыбался и мы увидели пятна шоколада у него на зубах.

Мне оставались две недели и таких, как Ступи, я терпеть не мог. Но я понял, что ничего плохого он не хотел. Он был дружески настроен, действительно желал стать хорошим пилотом, хотел, чтобы в войне победила Америка и вел вертолет в бой, не выказывая страха.

Проблема была в том, что он был ужасным пилотом (мы таких называем "профессиональный второй пилот"), страдал ожирением, был неряхой, был инфантилен и просто опасен.

В Дакто он разгрузил машину с сигнальными фальшфейерами, просто выкинув их из дверей. К несчастью, чеки фальшфейеров все еще были привязаны тросами к вертолету. В нормальной ситуации они таким образом воспламенялись автоматически, если их сбросить с высоты в две-три тысячи футов. Но Ступи разгрузил вертолет на земле — и его тут же поглотило гигантское облако белого дыма и ослепительных вспышек магния. Как ни странно, он не пострадал. А еще он славился тем, что не мог удержаться на своем месте в строю. Уже вскоре после прибытия к Искателям он получил прозвище "Улыбка смерти".