Час абсента

Выпили по первой, потом по второй. Инна помнила, что встретилась с Любунчиком после третьей или четвертой. Точнее сказать не могла. В голове осел плотный туман, хотелось ясности и прохлады. Инна пошла искать холодную воду и наткнулась на Любу, которая стояла упершись лбом в зеркало и плакала.

— Люба, ты чего плачешь? — нашла в себе силы спросить Инна. Она чувствовала, что и ей хочется пристроиться рядом и тоже поплакать всласть. Устроить эдакую местную стену плача. И не важно, есть причина для рыданий или нет.

Люба молчала, а Пономаренко не настаивала на ответе. Инна закрыла глаза, стукнулась лбом в зеркало, да так и застыла, наслаждаясь свежестью. Зеркало оказалось прохладным, то, что надо. Потом пришли слезы. Легкие, безумные, беспричинные. Сколько они простояли бок о бок, неизвестно. Но вдруг Любу пробило на ответ.

— Я дура набитая, — сказала она расслабленно.

Инне до смерти не хотелось реагировать на откровения. Хотелось стоять и лить слезы.

— Мне себя жалко, — добавила Любунчик.

Инна понимала, что от нее ждут сочувствия, но смогла выдавить из себя только невразумительное «угу». Она даже глаза не открыла. Только отодвинулась слегка в сторону и успокоилась, когда нашла ненагретое место. Благо зеркало было во всю стену.

— А ты почему плачешь? — Любушка ревниво закипала. В ее вопросе явно сквозило раздражение: «Пришла тут на мое место, обезьянничает, а ко мне никакого внимания. Только я имею право плакать, а ты уходи вон, если не хочешь слушать и утешать».

Инна поерзала лбом в поисках прохлады и ничего не ответила.

— Как ты смеешь плакать, когда я плачу? — не на шутку разозлилась Люба и стала трясти Инну за плечо. — Почему ты плачешь? Почему? Почему?! — Ее толчки становились все более чувствительными. Еще немного — и Любунчик впадет в бешенство и с пеной у рта добьет расслабленную Пономаренко. Пора было переходить к защите.

Инна встряхнулась и открыла глаза.

— А ты чего плачешь? — спросила она и постаралась сфокусировать взгляд на собеседнице.

Та мгновенно успокоилась. Ей только и надо было — привлечь к себе внимание. Услышав важный для себя вопрос, она тут же стала на него отвечать. Размазывая тушь, плаксиво и жалобно выплевывала саднящие душу обиды:

— Я дура, дура набитая. Мне себя так жалко. Я не знаю, что мне делать…

Инна постаралась не закрывать глаза. Она неимоверным усилием воли заставляла себя смотреть на растерзанную страданиями Любу, но вникнуть в слова ей никак не удавалось. Слава богу, Любунчику было достаточно внешних проявлений внимания.

— Я сама себе вырыла огромную яму и сама туда прыгнула. Это ты понимаешь?! Я нищая! Я потеряла все бабки. Понимаешь?!

— Понимаю, — на всякий случай поддакнула Инна.

— Ни хрена ты не понимаешь, крыса беременная! — вдруг выкрикнула Люба. Услышать такое от тихой интеллигентной Любочки — все равно что из обыкновенной новогодней хлопушки получить в морду пушечным ядром. Инна поняла, что под действием абсента даже невинные души мутируют и впадают в буйство. Пора сваливать.

Пономаренко, ни слова не говоря в ответ, пошла к выходу. Не тут-то было. Любунчик ее догнала и стала бить по спине острыми кулачками, выкрикивая:

— И Алекс, скотина, умер, и деньги я потеряла!

Инне надоели эти тычки под лопатки, она круто развернулась и в пьяном угаре рявкнула:

— Ну и дура!

Люба не ожидала такого решительного ответа, она отскочила и будто прозрела.

— Это вы? — спросила она в ужасе.

— Я! — еще не успокоившись, ответила Пономаренко. — И запомни, что я не крыса беременная! Поняла?!

— Извините, — сникнув, промямлила Люба, — я думала, это… Извините.

Инна вернулась в толпу и разыскала там Романа. Окрыленный успехом у женщин, он сидел между Верунчиком и Надюнчиком и млел от их восторженного пьяного лепета. Она попыталась его вытащить и поговорить по душам, узнать, кого Люба могла обозвать беременной крысой, но Роман бессовестно от нее отмахивался. Медные трубы оглушили его не на шутку. Инна поискала, к кому бы пристать с подобным вопросом. Катерина опустила голову в бутерброды и сладко спала, а Марина, где же Марина? Марина либо исчезла с попойки, либо мирно пристроилась где-то под столом. Наклониться Инна не рискнула — голова временами плыла и норовила «приземлиться».

С кем же Любунчик говорила в туалете? Инна присела поближе к столу и поискала что-нибудь кислое и отрезвляющее. Лимон, нарезанный толстыми крупными ломтями, будто кричал, исходя соком: «Съешь меня!» Инна пришла в себя, как только проглотила первый кусочек. Тут же явилась трезвая мысль: «Пора отсюда сваливать». О беременной крысе она успеет навести справки завтра.

Инна покинула вечеринку по-английски, не прощаясь. Не потому, что была приверженцем такого стиля, а потому, что прощаться было не с кем. Все настолько погрузились в себя, что извлечь их оттуда прощальными речами и поцелуями было нереально.

— Жизнь продолжается, — твердила Инна оптимистично, вдыхая жаркий летний воздух, — жизнь продолжается, несмотря ни на что.

Тут она споткнулась о молодого человека. Ее вежливо поддержали под руку и даже согласились:

— Совершенно верно, Инна Владимировна, жизнь продолжается.

— И я о том же, — обрадовалась Инна родственной душе. Потом ее несколько смутило обращение к ней по имени-отчеству. Душа душой, но откуда первый встречный знает, как ее зовут?

Жаль, что она не проглотила весь лимон, сейчас была бы куда сообразительней. Инна стояла и размышляла, а незнакомец продолжал ее держать под локоток.

— Да отпустите вы меня, — решила возмутиться Пономаренко, — я и сама отлично могу стоять! Откуда вы взялись на моем пути и что вам нужно?

— У меня к вам поручение, Инна Владимировна. Во-первых, мне приказано отвезти вас домой, а во-вторых, вручить приглашение.

— Какое приглашение? — опешила Пономаренко.

— Меня предупредили, что вы забудете об этой дате. Поэтому я должен вам напомнить, что сегодня годовщина смерти вашей подруги, Лики Медведевой.

— О господи! Лика! Как я могла забыть?

— Немудрено, такие события. — Посланец туманно улыбнулся.

— На что вы намекаете? — оскорбилась Пономаренко, выдернула руку и чуть было не загремела на асфальт. Все же резкие движения ей пока были противопоказаны. Потом она устыдилась собственного поведения.

Середина рабочего дня. Нормальные люди еще вкалывают, а она уже успела надраться, да еще и пытается буянить. Что о ней могут подумать? Не объяснять же, что все это случайность. Что журналистка Пономаренко, как правило, не позволяет себе таких расслабонов. Что она в основном ведет добропорядочный, трезвый образ жизни. А сегодня… сегодня… просто так получилось.

— Везите меня домой и ни о чем не спрашивайте. Я буду в назначенный час.

— Вас ждут в шесть часов вечера в ресторане…

— Я знаю, в каком ресторане родители Лики…

— Дело в том, что Амалия Никифоровна изменила место встречи.

— Что? За десять лет это первый раз. Мы всегда встречались на годовщину смерти Лики в ресторане «Север». Это был любимый ресторан Лики. Почему? Что случилось? Ресторан закрылся?

— Не знаю. Мне приказано отвезти вас в другое место. Амалия Никифоровна и Борис Иванович будут ждать вас в «Испанском дворике».

Инна подозрительно разглядывала спину водителя. Последнее время она стала недоверчивой и мнительной. Ошибаются, когда говорят: пьяному море по колено. Пономаренко вдруг почувствовала себя страшно неуютно в незнакомой машине.

У Амалии Никифоровны была «вольво», она это точно помнила. В прошлом году она ей все уши прожужжала, что «вольво» не только самая безопасная машина, но и самая теплая, потому как у нее не печка, а зверь. И еще год назад Амалия убежденно твердила, что до конца дней своих будет ездить только на шведских машинах. Откуда же взялся «мерс»?

В трезвом состоянии этот факт Инну не довел бы до паники. Но сейчас, находясь под сильным влиянием абсента, Пономаренко, как только осознала, что везут ее на «мерседесе», в ужасе закричала: