Страница 22 из 25
— Зайдите, — сказала Светлана.
«Зачем она пришла? Что ей нужно?»
Анна Горелова вошла в комнату, села к столу и молча наблюдала, как Светлана рывком набросила на кровать одеяло, как метнулась к зеркалу и наспех заколола волосы.
«Зачем она пришла?» — волнуясь, соображала Светлана.
— Я вот к вам зачем… — поспешила объяснить Горелова. — Вчера на участке была, на своих буровых. Просто так ходила — посмотреть. Ну, и всякого безобразия там насмотрелась. Скважины парафином забиты — чистить нужно. И другое всякое…
— Да, — подтвердила Светлана. — Операторов там сейчас мало. Едва управляются.
— Еще Антонюк сказал, что на участке со дня на день прибавится добыча. А скважины совсем запущены.
«Не с этим же она пришла? С этим — можно было и в контору».
— Ну, так я могу с сегодняшнего дня на работу выйти, — заключила Горелова. — Отзывайте из отпуска.
«Ах, вот как! Просится на работу. Значит, все-таки пришла с этим. — Едва заметно, с облегчением вздохнула Светлана. — Значит, поняла все-таки! Что ж, так оно и должно было случиться. Ведь она — передовая работница. Ведь она — лучше всех на промысле!»
Светлана поймала себя на том, что сейчас она смотрит на Анну Горелову с ласковой улыбкой, с очевидной симпатией. И ей захотелось сказать или сделать для этой женщины что-нибудь хорошее. Именно сейчас, когда та пришла к ней домой, осознав свою ошибку… Да!
— Анна Ильинична, а ведь мы нашли помещение для детского сада, — вспомнила Светлана. — Нашли. Брызгаловский домик знаете? Брызгаловы сегодня уезжают на Джегор. И я сегодня же позвоню в трест, чтобы прислали строителей — отремонтировать помещение. И в райздрав напишу — пусть подбирают воспитателей… Через неделю откроем детский сад. Определим туда вашего мальчика. Его, кажется, Геной зовут?
— Генка…
Никакой особой радости не выразило лицо Анны Гореловой, когда она услышала эту весть. Будто и не слышала. Черные глаза ее смотрели на Светлану с печалью, сочувствием и даже с жалостью.
— He за этим я пришла, Светлана Ивановна… — тихо сказала она. — Не за этим… Вы еще не знаете, наверное. Глеба ночью забрали…
Резкий звон заставил обеих вздрогнуть. Будильник дребезжал, трясся, норовя свалиться с тумбочки. Светлана протянула было руку, но он так же внезапно смолк.
— Куда забрали? — едва шевельнула губами она.
— В милицию, куда же еще.
— Что он наделал?
— В дом ломился. Окна разбил… Соседи и позвали участкового.
— В какой дом? — по-прежнему недоумевала Светлана.
— В наш дом, к нам… Это уж всегда так: напьется и ломится среди ночи. На всю улицу скандалит…
«Неправда это. Она нарочно выдумала».
Светлана напряженно прислушивалась к интонации голоса, зорко всматривалась в лицо Анны: врет?.. Она старалась обнаружить мстительное торжество соперницы, уличающее во лжи. Но ничего не обнаружила. Ничего, кроме обыденной печали…
Это было как удар — неожиданный и верный, прямо в сердце: не встать… Или встать?
Светлана встала, подошла к окну. И, помолчав, спросила:
— Почему же вы… не пустили его?
— И не пущу. Хватит уж, я его пускала: из дому и в дом… Теперь не пущу. Думаете, легко мне было человека, с которым семь лет прожила, за дверь выставлять. От живого мужа вдовой оставаться?.. Только уж если пошла на это — возврата не будет.
Будильник размеренно тикал в тишине.
Светлана вернулась к столу.
— Анна Ильинична, скажите откровенно: зачем вы пришли ко мне? Просто — рассказать об этом?
— Теперь и сама не знаю, зачем пришла… Попросить вас, что ли.
— О чем? — пожала плечами Светлана.
— Да о том же. Пить вы ему не давайте. Нисколько не давайте… Вас-то он должен послушаться — вас-то он… уважает. Ведь пропадет, совсем пропадет человек. А он…
Голос Гореловой дрогнул. Светлана подняла голову — и не поверила: в черных, как уголья, всегдашней печалью обведенных глазах Анны Гореловой стояли слезы. Вот одна слеза обронилась, заскользила по щеке, к губам. Горелова смущенно слизнула ее.
— А он — хороший. Добрый и честнее многих других. И ведь мастер какой! Вы бы знали его, какой он был…
Она улыбнулась сквозь слезы.
— …когда парнем был.
Размеренно тикал будильник. Светлана взглянула на него мельком: уже и на работу пора.
Горелова поднялась, поправила платок.
— Не сумела я. Терпения моего не хватило. Да и дети рядом… Не захотела мучиться дальше. Что же мне — из-за него светлого дня в жизни не видеть?..
«Вот как… И, значит, ты уверена, что я стерплю? Что я захочу мучиться? Что мне этого светлого дня не нужно?»
17
Целый день трезвонил телефон. Выпадают такие сумасшедшие дни, когда звонят беспрестанно: не успеешь положить трубку на рычаг — аппарат тотчас исходит звоном.
— Да… — отвечает Светлана.
Она прижимает трубку к уху плечом, потому что рукам дел хватает: куча бумаг на столе. Она листает эти бумаги, сорит скрепками, размашисто и быстро расписывается, где нужно, а сама прислушивается к голосу в трубке. Отвечает
— Да…
Звонит Антонюк. Его едва слышно, будто говорит он из-за тридевяти земель. («С буровой звонит, — отмечает Светлана. — Какие скверные телефонные линии на промысле! Надо заставить связистов отремонтировать…» — и тянется карандашом к блокноту-шестидневке: чтобы не забыть о связистах.)
— Светлана Ивановна!.. — из-за тридевяти земель кричит Антонюк. А все же слышно по голосу в трубке, что Антонюк чем-то взволнован. Обрадован чем-то.
— Как у вас дела, Роман Григорьевич? — спрашивает Светлана, листая бумаги.
— В том-то и дело, что дела!.. — кричит ей Антонюк. — Девяносто восьмая и девяносто пятая скважины задышали! Нефть идет…
«Нефть идет!»
Светлана отбросила бумаги прочь. Теперь она уже обеими руками держит телефонную трубку, до боли вдавливая ухо в эбонит.
— Сколько?
— За ночь девяносто восьмая прибавила четверть тонны, — торопясь, рассказывал Антонюк. — И по соседним скважинам добыча растет… Вы меня слышите? Растет, говорю…
— Значит, растет?
— Растет!
— Ну что ж, Роман Григорьевич, этого следовало ждать. И четверть тонны — еще очень мало. Так что вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Вы меня слышите?..
Но волнуйтесь, пожалуйста… А сама едва не задохнулись от подступившего волнения. Ну зачем волноваться? Разве иного ждали? Разве не ради этого два месяца подряд бились они над заводнением пласта? И все-таки не волноваться нельзя…
Девяносто восьмая скважина — ближайшая к девяносто девятой, в которую нагнетается вода, — откликнулась. «Задышала», как сказал Антонюк. Значит, вода уже оказывает действие на пласт, с нарастающей силой давит на него, выталкивая нефть на-гора.
В скважинах несколько раз замеряли давление — оно неуклонно повышается. А теперь будет подниматься и добыча. Постепенно, изо дня в день. Вот если бы можно было ужо сейчас рассчитать кривую этого роста, предсказать итог хотя бы на ближайшие месяцы!..
— Геннадий Геннадиевич, — позвонила Светлана в плановый отдел, — зайдите, пожалуйста, ко мне.
Как и следовало ожидать, Инихов явился во всеоружии, неся под мышкой кипу аккуратных папок — всю текущую документацию.
— Геннадий Геннадиевич, вы знаете о том, что по некоторым скважинам у нас нарастает дебит?
— Да, знаю, — развязал одну из тесемочек Инихов. Разумеется. На девяносто восьмой — плюс двести килограммов в сутки…
— Двести пятьдесят, — поправила Светлана.
— Э-э… — Геннадий Геннадиевич вынул из папки лист бумаги, поднес его к стеклам пенсне и с видимым удовольствием отчеканил: — Двести. Ровно.
— Ну, хорошо, — отмахнулась Светлана. — А по другим скважинам?
— И того меньше. Мизерное повышение… Все это в пределах суточных колебаний. Так бывало и прежде. Например… — Он снова полез в папку.
— Вот как! Значит, вы считаете все это случайностью? — язвительно сощурилась Светлана. — Вы отказываетесь видеть в этих килограммах тенденцию общего роста нефтедобычи?