Время летних отпусков

Девяносто девятая?.. Рука тотчас, будто ожегшись, отдернула линейку от бумаги.

Да, именно девяносто девятая скважина оказалась на линии, намеченной ею. Девяносто девятая… Та самая чудо-скважина, о которой с восторгом говорил Антонюк: «Двадцать восемь тонн в сутки! При плане — шесть…» — «А кто там оператором, на девяносто девятой?» — «Как кто? Горелова, Анна Ильинична…»

Светлана швырнула линейку, откинулась к спинке стула. Горелова. Опять Горелова… Но разве в этом дело? Конечно, не в этом. Дело в том, что девяносто девятая скважина дает сейчас самый высокий дебит на промысле. Она покрывает недобор нефти по другим скважинам. На нее — вся надежда… Использовать эту скважину для закачки воды было бы слишком серьезным риском.

И вообще, пожалуй, она не с того начала. Сначала следовало отобрать скважины с наибольшей приемистостью — те, которые могут поглотить максимальное количество воды. Нужно, чтобы в районе этих скважин пласт обладал достаточной пористостью. Иначе скважина захлебнется и выплеснет воду обратно.

Именно с этого ей следовало начать! А не щуриться на карту генеральским оком…

Светлана фыркнула, адресуясь к самой себе. Потом отперла сейф и вынула оттуда пачку разграфленных карточек. Это были каротажные диаграммы — данные испытания скважин. Бумага их пожелтела от времени, линии были нанесены от руки, цветными карандашами: большинство унь-ягинских скважин бурилось еще в годы войны, в первые послевоенные годы. Тогда еще не было на промысле автоматических приборов-потенциометров, которые, деловито и сухо пощелкивая, вычерчивают топкие зигзаги…

Зигзаги. Острия их выпячиваются то ближе, то дальше, то вправо, то влево. Метр за метром — красноречивее и точнее всяких слов — рассказывают они о строении глубинных пластов. Пористые породы. Подземная трещина. Глухой монолит.

Зигзаг вправо. Зигзаг влево… Но Светлане не нравятся эти зигзаги. Они коротки, мелки, невыразительны. И она, развернув веером листки диаграмм, как игральные карты, отбрасывает с пренебрежением всякую разномастную мелочь, старается отыскать «пики» — настоящие козыри…

Да, вот эта диаграмма ей уже нравится больше. Кажется, это подойдет! Скважина № 73. Отложим карточку… Дальше — типичное не то. Опять не то… Хорошая карточка — отложим… Ого, вот это «пика»! Ее острие пронзает пласт, едва не вырываясь за край диаграммы. Такой резкий зигзаг — свидетельство высокой проницаемости пласта. Должно быть, буровики хлебнули здесь горя. Но для инжекции, для закачки воды, подобная скважина — находка. Какой номер?..

Светлана обомлела.

Номер девяносто девять. Козырь вышел снова.

Как же быть? Теперь совершенно ясно, что она и в первый раз — по схеме — выбрала правильный фронт для заводнения пласта. Именно в районе девяносто девятой нужно закачивать воду. Именно там это принесет эффект. Именно там!

Светлана ощутила вдруг тяжелую усталость. Она снова придвинула кальку и, подперев голову руками, углубилась в схему. Но глаза же слипались…

— Не спится? — Это опять появилась в дверях тетя Нися. — Не спится, конечно… А я вот что скажу, Светлана Ивановна: годов-то тебе сколько? Небось уж и двадцать пять?

— Мне? — встрепенулась Светлана. — Мне двадцать семь.

— Вот-вот. Я и говорю, замуж тебе надо. Пора, значит… — продолжала тетя Нися. Сухие морщины ее лица размягчились, выражая озабоченность. Потом эти морщины ожили, заиграли и разбежались лучиками: — И я прямо заявляю, Светлана Ивановна, что по всей Унь-Яге не найти лучшего человека тебе в мужья, чем Инихов Геннадий Геннадиевич!.. Да. Непьющий, некурящий. А уж до чего интеллигентный: один на весь промысел меня не «тетей Нисей», а — по отчеству: Анисьей Даниловной, да… Я ведь у него бельишко в стирку беру, так и про это скажу: аккуратный, мужчина, соблюдательный. Сам себе носочки штопает…

Светлана мучилась, сдерживая готовый прорваться смех.

— И еще… — тетя Нися округлила глаза значительно. — Денег у него — мешок!

— Неужели он их в мешке держит? Вы сами видели… Анисья Даниловна?

— Сама я не видела, а люди говорят. Насчет чужих денег люди всегда в точности знают. Так что не сомневайся — мешок. Он тебя в куколку разоденет, петли тебе на сквозных чулках сам подберет…

Светлана не выдержала — расхохоталась, запрокинув голову.

Тетя Нися, обиженная этим смехом, нахохлилась, и морщины на ее лице опять подтянулись, стали резче.

— Ну, конечно… — вздохнула она. И как бы невзначай, как бы о ком-то стороннем: — Это уж испокон так ведется, что приличному человеку с разгуляем да пьяницей не тягаться!..

— Спокойной ночи, Анисья Даниловна, — Светлана встала из-за стола. — Я здесь ночевать буду.

Третий час за полночь.

Ей еще никогда в жизни не случалось спать на чем-либо, подобном мебели, украсившей брызгаловский кабинет. Это было дерматиновое сиденье со спинкой, снятое с актированного грузовика. Сиденье громоздилось на кирпичах: чтобы повыше. Дерматин облез и местами продырявился — из него торчали клочки ваты и ржавые витки пружин. Товарищ Брызгалов был спартански непритязательным человеком.

Светлана прикорнула на этом автомобильном ложе. Вместо подушки — собственный локоть. «Хорошо, хоть не на полу». Укрылась модным своим широким пальто: одна пола на ногах, вторая на голове. Теперь тепло. Заснуть поскорей. Есть для этого верное средство: «Раз… два… три… четыре… пять… девяносто девять… девяносто девятая!..»

Сейчас от усталости уже погасло возбуждение, которое среди ночи привело ее сюда, в контору, и заставило колдовать над схемой, тасовать каротажные диаграммы. Возбуждение улеглось… И опять остались на душе пустота, растерянность, неверие. Разве хватит у нее на все это сил? И прав?..

Актированные пружины брызгаловского дивана впивались в тело, давили откуда-то сбоку, норовя столкнуть ее на пол, язвительно скрипели. «Подумаешь, принцесса на горошине!» — злилась на себя Светлана.

И, уже засыпая, решила: «Завтра же отправлю завхоза в город купить для кабинета приличный диван… Будет хоть какой-то прок от моего руководства!»

8

Как было условлено, утром Светлана Панышко и Антонюк поехали на девяносто девятую буровую.

Ехать-то им, собственно говоря, пришлось недалеко: машина пробежала по дороге километра три и остановилась. Дальше дороги не было.

Дальше простирался лес. И хотя сквозь этот лес когда-то проложили узкую просеку — так называемый «профиль», — теперь этот профиль густо зарос молодым сосняком. А от прежнего лежневого настила не осталось и следа. Лежень, — настланный еще в ту далекую пору, когда здесь бурили скважины, долго кромсали гусеницы тракторов и искромсали его в щепу. Потом древесная труха размягчилась от влаги, сгнила и будто никакого настила сроду не было.

И опять на этом самом месте выклюнулись, полезли в небо неугомонные ежастые ростки.

На машине здесь уже не проехать. Да и пешком пройти не просто.

Добро еще зимой, когда операторы нефтяных скважин протопчут по насту хорошую лыжню. Тогда здесь благодать: скользи по этой лыжне — гладкой и твердой, синеватого отлива, что твои рельсы, только веселей руками размахивай!

Таежный воздух в ту пору звонок и чист. Обок лыжни — пышные, как кучевые облака, сугробы. Они лучатся, источают белый свет. А по ним — нежными такими, парными цепочками — куропаточьи следы. И заячьи петли.

Если идешь здесь с собакой (а кто же из операторов ходит в тайгу без собаки?), то эта Жучка или, допустим, Пурга шалеет от радости, зарывается в сугробы, ныряет в них до глубины, так что лишь кончик хвоста наружу: это она, Жучка или, скажем, Пурга, чует в снегу куропаточку, и ей очень уж хочется ее промыслить. Вынырнет чертом из сугроба, а в зубах — белая птица с черным охвостьем.

Да, зимой здесь хорошо!

Летом гораздо хуже: без бродовых сапог лучше не суйся. Что же касается осени и весны, то об этом даже разговаривать не хочется, а описывать и подавно.

Осенью и весной здесь слякоть кромешная и бездонная. Хочешь — на брюхе ползи, руками выгребая. Хочешь — сядь в жижу и волком вой. Но хочешь или не хочешь, а на буровой тебе сегодня быть обязательно надо, потому что ты — оператор и скважину никак нельзя оставлять без присмотра.