Парламент

— Надо уснуть, — повторила она, но даже не попыталась закрыть глаза.

Он поднялся, налил из графина воды в стакан, достал коробку с лекарствами и, выдавив из упаковки две таблетки снотворного, протянул дочери. Она не откликнулась на его заботу, и тогда Хоттабыч, приподняв её голову, сам засунул в рот таблетки и приблизил к губам стакан с водой.

Пока он, обжигаясь, отхлебывал из кружки горячий чай, из комнаты Эдиты слышалось непонятное бормотание. Она бредила во сне.

Утром он снова заглянул в её комнату — дочь лежала в том же положении и смотрела в потолок. Хоттабыч собрал с пола пустые бутылки и вызвал неотложку.

Врач долго разглядывал зрачки Эдиты и, наконец, вынес диагноз:

— Какое-то сильное потрясение привело её к депрессивному синдрому. Пожалуй, мы её заберем в клинику…

Целый день они просидели с Филькой в скверике, который располагался рядом с неврологическим корпусом. Несколько раз спикер беседовал с главным врачом. Тот лишь успокаивал: все пройдет, болезнь излечима и сыпал медицинскими терминами, которые только ещё больше пугали Хоттабыча: «пессимистическое восприятие окружающей обстановки», «чувство вины», бред самообвинения», «упреки в собственной греховности» и «временное отсутствие каких-либо побуждений».

Он слушал врача и ловил себя на мысли, что и сам теперь подвергается тому же депрессивному синдрому. «Чувство вины» за состояние дочери не давало ему покоя. Разве не он, отец, не смог уберечь Эдиту от страшного потрясения? Да, она не слушала его. Да, наделала кучу ошибок. Но какой же он отец, а тем более председатель парламента, который не смог отвратить от пропасти даже собственную дочь? Может ли он теперь правильно влиять на настроение членов парламента, если не в силах убедить в правильности поведения всего лишь одного человека?

Фигурка Фильки мелькала между деревьев: мальчик был несказанно рад, что дед будет рядом с ним целый день.

К вечеру состояние Эдиты немного улучшилось. Главврач вышел из дверей клиники в окружении сослуживцев. Все были без халатов. Медик погладил Фильку по голове и обратился к Хоттабычу:

— Не стоит так убиваться. Все будет хорошо. Пройдет месяц-другой, и подремонтируем мы вашу дочь, поставим на ноги.

Только теперь, обратив внимание на то, что врач стаял перед ним в костюме, Хоттабыч понял, что рабочий день давно закончился.

— Пойдемте с нами, Александр Серафимович.

— Зачем? — Не понимая, куда его приглашают, спросил спикер.

— На избирательный участок. До конца выборов остался всего лишь час. А иначе мы не успеем опустить бюллетень за вашу кандидатуру. Вы-то сами, ещё не голосовали?

Хоттабыч виновато развел руками:

— Беда не большая. Один голос абсолютно ничего не решает.

Он ответил и впервые за весь день улыбнулся, вспомнив, что только его один голос на недавнем заседании в думе, позволил восторжествовать справедливости.

— Вы идете. Обязательно проголосуйте. А мы с Филькой успеем.

— Тогда разрешите заранее поздравить вас.

Хоттабыч благодарно кивнул и поискал глазами Фильку, который только что стоял рядом с ним, а теперь уже гонял обнаглевшую ворону.

В воротах клиники они встретились с Агейко.

— Ну, привет, Филипп, — Юрий протянул обрадовавшемуся мальчику руку и заглянул в глаза спикера, — Как она?

Хоттабыч нервно дернул щекой:

— Депрессия. Нервный срыв. А ты как здесь оказался?

Агейко виновато улыбнулся:

— Проходил мимо и вас неожиданно встретил.

— Сыщиком ты был. Сыщиком и остался. Не скучаешь по оперативной работе?

Агейко пожал плечами:

— А если даже и скучаю, то что от этого изменится?

3

Сердюков слонялся по штабу экологической партии из угла в угол. Он даже несколько раз спускался вниз к подъезду, где около дверей скучали два старичка в камуфляжной форме. К вечеру в огромном холле кто-то из помощников врубил магнитофон на всю катушку. И теперь даже на улице раздавался революционный мотив, которому подпевали самые неунывающие партийцы-экологи: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает…»

Он снова поднялся на второй этаж и зашел в буфет. Увидев ящики с пивными бутылками, Сердюков вдруг ощутил, что уже давно хочет пить. Купив бутылку светлой «Балтики», он присел за крайний столик и посмотрел на часы: вот-вот начнут поступать с мест первые итоги выборов.

Честно признаться, он не верил в свою победу. Что он, Сердюков, в процессе предвыборной подготовки мог противопоставить мощной избирательной компании своего основного конкурента? Да ничего! Помимо своей воли и работоспособности у него не было ни денег, ни квалифицированных специалистов, ни агитационной поддержки, которыми обладал Пантов. Даже плакаты с его фотографией, отпечатанные ничтожным тиражом на допотопных машинах старенькой марфинской типографии, провисели на улицах городка не больше двух дней. Кто-то из помощников-конкурентов варварски содрал все до одной со столбов и афиш.

Налив полный стакан пенящегося напитка, Сердюков вспомнил двух мужиков размахивающих на избирательном участке его портретами. Сначала он даже подумал, что это были его сторонники. Но мужики вдруг начали плевать на фотографию и требовать от всех присутствующих, чтобы никто не голосовал за эколога. Позже выяснилось, что кто-то ночью наклеил на дверцы их автомобилей портреты Сердюкова стойким и ужасно вонючим клеем. Несколько часов они отскребали его физиономию вместе с автомобильной лакировкой и на чем свет стоит кляли Сердюкова и его соратников по партии.

Он понимал, что конкуренты ведут нечестную игру. Но это только в быту такие вещи назывались обыкновенным мошенничеством и жульничеством, а в ходе политической гонки — предвыборной борьбой. Ведь ни в стране, ни в области пока не вводилось законов, дабы пресекать и наказывать жуликов и обманщиков. А случай с оклейкой машин — всего лишь один из способов «подвести конкурента под монастырь». Случались и более изощренные методы.

Он вспомнил как на прошлых выборах предприниматели устроили среди сторонников радикалов невообразимую неразбериху. От радикалов в думу избирался кандидат по фамилии Кононов. Так вот, соперники нашли двух однофамильцев, заручились их согласием баллотироваться в думу, собрали нужное количество подписей и зарегистрировали в избиркоме. Получилось, что в думу одновременно желали попасть сразу три человека с фамилией Кононов.

Дело было сделано. Когда избиратель разворачивал бюллетень и обнаруживал фамилию одного из трех Кононовых, то, долго не раздумывая, ставил галочку напротив того Кононова, кто первым попадался ему на глаза. При подведении итогов выяснилось, что все три Кононова набрали одинаковое количество голосов, но никто из них в думу так и не попал. А вот если был бы один…

Сердюков сдул пену и сделал несколько глотков, подумав о том, что все гениальное — до неожиданности просто. Обмануть граждан настолько легко, что для этого не надо быть семи пядей во лбу. Достаточно хотя бы чуточку воображения и озорного нрава.

В отличие от своей жены Сердюков не верил в победу. В воображении вдруг возникло её лицо. Он сидит молчаливый с чашкой утреннего кофе, а Жанна неожиданно наклоняется и целует его в щеку: «Я настолько уверена в твоем успехе, что даже нисколько не волнуюсь».

Из холла, заглушая революционный марш, послышался невообразимый шум. Сердюков догадался, что одной из групп помощников кандидатов вдруг повезло и компьютерный бой с электронным соперником закончился в их пользу.

Он отодвинул от себя недопитую бутылку и отправился к телевизору: вот-вот по ящику начнут передавать первые результаты голосования. Одновременно с ним в холл, где были установлены два больших телевизора, вошли ещё несколько депутатов от экологической партии и сразу же раздался всеобщий вздох сожаления: первые подсчеты голосов в Сосновке показали, что победу в этом округе одержал предприниматель.

Сердюков, затаив дыхание ожидал репортажа из марфинского округа.