Книга Полетов

- Уже полгода я с вами в этом городе в горах, городе дождя и снега, городе книгочеев и кофеен. Явившись сюда как пришелец, я отдал вам мои стихи и поцелуи, передал мои страхи и мои желания. Все мы так или иначе пришельцы, но я явился уж очень издалека, и мне сложнее было узнать каждого из вас, и потому, возможно, вдвойне приятно. Мы ценим то, что тяжело достается. Я так много узнал от вас - об искусстве слов, искусстве любви. О том, как рисовать, позировать и обчищать карманы. Я узнал, какой силой обладают тайны.

Даже если вы считаете меня наивным, я узнал больше, чем вам может показаться. Я знаю о запрете поминать имена умерших или черный замок, но для этого случая решился поступить иначе. И молю, разделите со мной этот вечер, ведь я позвал вас на пиршество в честь той, что была частью нашей компании и ушла. Мы остались без голоса, без составной части общего тела, и нам больше не быть такими, как прежде. Я произнесу ее имя. Солья. Солья ушла неторной тропой к черному дому в снегах и не вернется. Но с нами память о ней. Мы можем вспомнить ее смех, ее рассказы и как она любила поесть. Чаше принято восхвалять ум, но с уходом Сольи я понял, как много почерпнул знаний о теле, о том, для чего даны рот и желудок. Мы не должны повторять ее имя, так давайте хотя бы поедим в память о ней.

Заплакав, Пико сел и отпил глоток вина. На лицах других участников застолья во время его речи сменялись разные чувства: страх, стыд, гнев, облегчение. Теперь они сидели молча. Нарья, как и он, тихонько плакала в салфетку. Тишину нарушила Гойра, протиснувшаяся сквозь крутящиеся двери с громадным шипящим подносом, где красовалась жареная утка цвета полированного красного дерева, украшенная дольками яблока и веточками петрушки. Прибаутки, с которыми она разрезала птицу, были лучшим средством рассеять потрясение от речи Пико. В горшочках она подала гостям фасоль, картофельное пюре и яблочный соус, сдобренный корицей. Принесла бутылку красного вина, загодя оставленную открытой на полке, и осторожно, чтобы не взболтать осадок, наполнила бокалы до половины. Затем удалилась на кухню, откуда послышалось дребезжание посуды и немелодичное мурлыканье.

Настал черед восхищения сочной уткой с приправленной специями начинкой, что и вправду была великолепной, с хрустящей корочкой, прожаренная в середине до нежно-розового оттенка, исходящая соком. Изумрудно-зеленая фасоль лопалась от спелости, картошка была масленой и перченой. Вино оказалось неописуемо вкусным, просто прекрасная поэма для нёба и языка.

Понемногу под действием вина они перешли к воспоминаниям о Солье, о песнях, что она пела, о ее ярких платьях, ее искрометном веселье и о ее умении слушать всем своим существом. Обсуждали, как она обратила собственную хромоту в танец, извлекая чувственность из увечья.

Вспомнили и ее обильнейшие завтраки. Ее самозабвенное чревоугодие. Подкрепленные подобными воспоминаниями и замечательным вином, они вмиг смели утку, фасоль, яблочный соус и картошку. Когда Гойра забирала поднос, там осталась лишь горсть обглоданных костей.

После миндального крема и кофе в маленьких чашках, когда все откинулись на стульях, решив, что трапеза окончена, она извлекла из буфета бутылку бренди - более древнее, по ее словам, чем сам город. Бренди из начала времен, последовательно выдержанный в давно уже рассыпавшихся бочках из разных винных погребов, который поджидал только подобного сборища

- Ты серьезно собираешься потратить его на нас? – спросил Пико, и она рассмеялась:

- На кого же еще мне его тратить? Пейте ваш бренди, Пико.

Избыток пива на голодный желудок оборачивается хриплыми шутками, отвратительным пением и рвотой. Но следствием безупречного вина, выпитого неспешно с превосходной едой и отполированного великолепным бренди, становятся удивительные беседы. Глубоко за полночь, когда дрова уже превратились в угли, а снег все шел, они разговаривали о тайнах, о необыкновенной силе, которая высвобождается от их разоблачения и могущество которой несоизмеримо с их собственными крошечными значениями.

Пико приблизил руки к горящей в канделябре свече, спрятав мерцание между ладоней.

- Солья была как пламя свечи, - сказал он.

- А я - как пожиратель огня, не способный выдохнуть, - угрюмо пробормотал Зарко.

- Она несла свет в себе, - откликнулась Нарья, - но не дарила всем без разбору.

- Ах, Солья, - продолжал Пико, - вот уж кто знал силу тайны. При поцелуе казалось, что она забирает тайну с твоего языка и дарит другую в ответ.

Повисла тишина. Потом Зарко медленно встал:

- Что ты сказал?

Слегка захмелевший Пико улыбнулся ему.

- Ее поцелуи, сказал я, были сродни тайне. Тайному знаку слияния губ.

- Ты целовал ее? Целовал Солью?

- Да, Зарко, я ее целовал. Мы были любовниками. Ведь ты, Зарко, бросил прекрасную плясунью из-за ее увечья. Она мертва, она мертва - так пусть эта тайна откроется, завьется по узким улочкам и снимет наши оковы. Да, я ее целовал. Садись, Зарко, садись.

Но художник больше не сел. Он поднял руку, наставив на Пико палец, как холодное слово, проступившее в мерцании свечей.

- На рассвете, - произнес он. - На северном пустыре. Оружие приготовит Нарья.

В последовавшей за этим гробовой тишине его каблуки простучали по мощеному полу, потом зашелестела наброшенная на плечи накидка и хлопнула дверь, а через мгновенье повеяло ледяным дыханием морозной ночи.

Остаток ночи походил на сон. Поначалу Пико не мог сообразить, что его ожидает. Только когда Нарья стала описывать правила дуэли, он понял, что канат Сольи лопнул уже без нее, и теперь он падает, не зная, что ждет внизу, булыжники или хризантемы.

Рассвет был ясным, с трескучим морозом. Горстка ворон по дуге взмыли ввысь и упали, как брошенные камни, и после этого в городе все застыло, кроме маленькой группы на огромном заснеженном мосту. Первым шел Зарко, широкими шагами отхватывая большие куски дороги, следом Нарья с футляром под мышкой. Пико брел последним, колеблясь и медля, как будто стряхивая снег с лодыжки статуи или подбирая увядший лист он мог предотвратить то, что должно было случиться. Они вышли из города, оставив горы слева, и прошли небольшой рощицей к пустырю, служившему ареной для многих эпизодов из прочитанных им здесь книг. Это был вытоптанный овал в окружении черных стволов деревьев, их ветви расщепляли небо, удерживая ночные тени. На дальнем конце прогалины выступали под снегом надгробия, а в центре, как алтарь, стоял доходящий до колен черный гранитный столб. Никто не нарушал тишину, когда они подошли к этому знаку. Положив коробку, Нарья стала скручивать сигарету, Пико и Зарко смотрели, как она разминает табак, загибает бумагу, облизывает край и сворачивает потуже. Протянув сигарету Зарко, она свернула новые для себя и Пико, и все прикурили от одной спички. Пико отошел к деревьям и стоял, уставившись на них, будто надеясь разглядеть там нечто более осязаемое, чем тени.

Нарья докурила, опустилась на колени и открыла футляр. Под крышкой с обтрепанной сатиновой подкладкой рядышком, как дремлющие хищные птицы, пристроились два короткоствольных пистолета. Рукоятки их были отделаны розовым Деревом с сеткой из серебряной проволоки, стволы густо смазаны маслом и радужно переливались. Она подошла к Пико, тот выбрал пистолет, неумело взяв его в обе руки. Зарко пренебрежительно взял оставшийся, извлек пулю и проверил механизм. Дунул в ствол, вложил пулю назад, и крутанул пистолет на указательном пальце, так что рукоятка со шлепком легла в ладонь.

Оставив Пико и Зарко у столба, Нарья отошла, чтобы произнести заключительные слова.

- Я скомандую, и по моему счету каждый из вас сделает десять шагов, после чего в любой момент можно стрелять. Оба согласны с правилами?

Стоящие спиной к спине дуэлянты не шелохнулись.

- Тогда начнем. Один. Два. Три.

Хриплый голос ронял слова в воздух, где они на мгновение повисали, как оседающий пепел.

- Четыре. Пять. Шесть.

Сердце гулко ухало, кровь ревела у Пико в ушах, но с тем, как подходил к концу отсчет, все улеглось. Странная легкость внезапно охватила его, он точно парил над снегом, наблюдая далеко внизу медленно расходящиеся фигуры - единственное, что двигалось в застывшем мире. Паузы между цифрами, казалось, растягивались в вечность.