Страница 9 из 44
Старого Бамбола, с тех пор как померла жена, второй месяц изводила бессонница. Даже когда кости не ломило. Куда уж там в море выходить, разве что вблизи берега поплескаться или сети полатать. Уж если от боли свело пальцы, за весла лучше не садись, да и узел покрепче не затянешь. Пришла беда, отворяй порота. Померла жена, у самого кости, словно чужие, ноют, старший сын Янис ногу сломал, прыгает по комнате с костылем и в гипсе, а над изголовьем у кровати винтовка висит. Он, видите ли, истребитель. На что теперь эта дубина, раз всех бандитов из лесов повыкурили? Был, правда, случай: собрались бабы по ягоды, далеко зашли и, говорят, у них в лесу харчи поотнимали. А тех, что помоложе, пригоже, заодно и под кусточками разложили. Дошел такой слух из соседнего поселка, но поди узнай, правда это или брехня. Народ присказнуть любит. Может, кто из городских под маркой бандитов сработал… А Янис говорит, в накладе не останется, колхоз ему сполна простой оплатит… Вроде стыдно такие деньги принимать: получается, народ тебе, как нищему, в шапку кидает.
Висвалдис, тот еще настоящей работы не нюхал. Крутится повсюду пятым колесом. Подсобным в садоводстве — это разве мужская работа? Конечно, после стольких лет войны мужиков в поселке поубавилось, да ведь и лодок стало меньше. Лодки, может, и нашлись бы, но люди больно привередливы стали, не хотят на веслах в море выходить, подавай им моторы. Государство, говорят, обещало сколько-то лодок колхозу в долг продать. Только как бы, в долг-то живя, с колхозом вместе без штанов не остаться.
Может, богач Фишер возьмет Волдиса к себе в долю: Янис, тот ходил с ним в его лодке, еще когда и колхоза не было, ходил и после… Как-никак Волдис в зятья к Фишеру метит. Что ж, их дело молодое, парень как картинка, да и Дарта работящая, только как бы со сватом не нарваться на неприятности. До сих пор никто толком не ведает, что стало с сыновьями Иоганна. Двойняшки в море вышли перед тем как шторму разыграться, может, утонули, может, корабль какой подобрал, переправил за границу, в ту же Африку или Америку, и живут себе, в ус не дуют. То же самое с Роландом. Германцы в армию его забрали — он бы и раньше ушел добровольцем, да отец не пустил, — жив ли, нет, кто его знает. «Без вести пропал», — а где, когда? Вдруг возьмет и объявится.
Старого Бамбола изводила бессонница, а за ночь много можно передумать, мысли тянутся, как длинные скользкие канаты, особенно когда трубка попыхивает.
Волдиса опять дома нет. Янис со своим гипсом спит, как колодник, покрепче, пожалуй, малютки Анныни. Вот уж воистину дитя горемычное, и старуху до сроку в могилу свела. Сговорились было в волости со знакомой бабкой, ангелочков небесам поставляющей, — стольких женщин в трудную минуту выручала, потому как в доме лишний рот — горе и напасть. И покойнице, случалось, помогала… А тут осечка вышла. Поехала из города домой, паровозик возьми и сойди с рельсов. Анну вместе с прочими потерпевшими увезли в больницу. Три недели пролежала, прежде чем отпустили. И во всех бумагах прописали, что на сносях. Попробуй теперь освободись, мигом штраф наложат. Так вот Анныня на свет появилась. Сыновьям в глаза смотреть совестно — Янису в ту пору было четырнадцать, Волдису — одиннадцать. Анна же после родов занедужила, чахнуть стала, пока совсем не угасла. Не послушалась людей знающих, говорили ей, нельзя ребенка, дочь или сына, называть отцовским, материнским именем, иначе одному из них, родителю или ребенку, на тот свет предстоит отправиться.
— Глупости, — заносчиво возразила жена. — Назвал же ты старшего сына своим именем, и ничего, оба живы-здоровы.
— Да ведь я, старушка, Яанис, понимаешь, Яанис, а сын мой Янис, чувствуешь, Янис, Янис!
— А ну вас с вашими Янисами да Яанисами! Сплошное баловство. Уж если смерть такая дура, что ее на одной букве можно провести, ладно, не станем называть девчонку Анной, дадим ей имя благородное — Анни.
— В церковных книгах все равно запишут Анна.
— Много ты знаешь! А потом разве смерть читать умеет? В каких это школах она обучалась? Ни у кого из баб в целом свете нет стольких хлопот, как у смерти. Когда ж она умудрилась научиться грамоте?
— Ума палата, а разуменья нет.
Не послушалась людей знающих, вот и дочь растет тщедушная, не жилица вроде бы, но и не покойница, оттого и балованная. На кровати рядом кукла… Волдис, тоже дурья башка, немке из Кенигсберга отвалил тридцать копченых жирнющих камбал. Неужто нельзя было куклу из тряпок смастерить? Он тогда хватился было за ремень, да мать за сына и за дочь вступилась, ни у кого, дескать, в поселке нет такой куклы, чтобы сама глаза закрывала и пищала «мама». Холила, лелеяла свою горе-дочь, пока на шестом году сама не преставилась. Выходит, заглянула-таки смерть в церковные книги. Пришла, поди, за девчушкой, а старуха кипятком ей в глаза, не тронь, дескать, ребенка, прибери лучше меня. В бане померла. С дочкой обе парились, глядь, Анните со слезами чуть не голышом по снегу бежит: «Мамка хрипит так страшно, а сказать ничего не может». Пока штаны натягивал, босые ноги в сапоги засовывал, пока до бани добежал, Анна дух уж испустила. Вот и не слушайся после этого людей знающих. Тем временем ребята сестру в постель уложили, валерьянкой с сахарной водой напоили. Осенью девчонке в школу идти, хорошо бы кто из сыновей женился, не то зачахнет среди мужиков. Такую крошку мало покормить, в чистое бельишко одеть. Похоже, Волдис старшего брата обскочит. Высоко метит, чертяка! На единственную дочку самого Фишера зарится.
Вообще-то хорошо, что Анна в бане померла. Не то пришлось бы на бабку Качу, обряжительщицу, тратиться. А так зачем чистую обмывать. Сами обрядили, словно барыню, сами гроб сколотили, сами уложили.
Старый Бамбол которую ночь бессонницей мучился. Поэтому теперь он потихоньку оделся, откинул деревянный засов и вышел во двор. Приподняв камень, вытащил из-под него большой крючок, просунул его в замочную скважину и, повозившись немного, пока острие не угодило в лунку, задвинул засов снаружи. Подергал ручку — порядок. Крючок опять положил под камень. Волдис ночью вернется, в дом войдет, никого не тревожа. В доброй половине рыбацких лачуг дверь отпиралась с помощью того же распрямленного крючка. Кое у кого вообще запоров не было. А те, у кого были, закрывали дома, только уезжая в город, замки-то ведь придуманы от скотины и детишек, чтоб не лезли куда не положено. Интересно, где ж это молодые милуются, в своем доме Иоганн подобных вещей без пасторского благословения не допустит.
Надо дойти до пристани, дождаться лодок, перехватить свежей рыбки на завтрак, выходит, он теперь главный кок в семействе Бамболов.
Сторож Рудис храпел у сарая, коровьей лепешкой распластавшись на скамейке. Янис Бамбол хотел уж было снять с его плеча кремневое ружье и бабахнуть, потом решил, что не стоит. Еще хватит старика кондрашка, и поселок всполошишь, много шума, мало проку. Пополудни Рудису опять таскать воду для поливки огорода. Безмозглая баба у этого Рудиса: поливай не поливай, вся вода в песок уходит. А вот если как следует удобрить землю морскими водорослями, тогда и картошка уродится. Все прочее, правда, из моря приходится добывать. Артельные огороды за дюнами, за сосновым леском, там на заливных лугах в затишке да на солнышке хоть что-то вызревает.
Ладно, пусть Рудис пока дрыхнет на скамейке, можно и на камне посидеть подождать, когда лодки покажутся. Уж тогда придется сторожа срочно будить, а то чего доброго начальство разнос устроит или совсем рассчитает. А так рассудить, чего в этом сарае сторожить? Пара-другая весел, уключины да драные сети, еще старые моторы, которые никто не возьмется исправить. А на приемном пункте, там свой сторож, тот в запертой сторожке отсыпается. На кой черт столько сторожей? До войны без них обходились, это фрицы повадились сторожей ставить, чтобы рыбак для себя не утаил лишнюю рыбешку.
Да, все моторки в море. И нескольких весельных лодок нет на месте. Волдис мог бы подыскать себе напарника, выйти в море порыбачить, так нет, не хотят молодые потеть на веслах. Им мотор подавай — море загаживать, рыб распугивать.