Страница 20 из 44
Подошел троллейбус. Дзинтра улыбнулась. Люди сошли, вышли, а дверь все открыта. Дверь ждет. Потом с хрустом закрылась и вновь открылась, и из кабины водителя вышла Дзинтра.
— Поедем, Янис.
А Янис все смотрел на дождливую улицу, по которой ушла Паула.
В троллейбусе пересмеивались, припав к окнам.
— Потом все расскажешь, Янис. Поехали.
И самый сильный из Церпов сел в троллейбус, и дверь за ним захлопнулась.
Как-то они на машине Дзинтры уехали далеко за город, расположились на усеянном ромашками лугу и были счастливы.
— Было ли у нас лучшее лето, Янис?
В эту минуту он смотрел на набухающие на небосклоне облака, впервые в жизни сознавая, что бывает и такое лето: с ромашками и облаками, с тишиной вокруг и с женщиной, лежащей рядом, в высокой полевице, — его женщиной, Яниса… Которая ни о чем не спрашивает, ничего не запрещает, жаркая и тихая, как этот летний день с такими облаками на небосклоне и ромашками вокруг…
«Долго так не может продолжаться. Долго так не будет, — непонятная тоска заныла вдруг в нем, какое-то предчувствие. — Я не могу освоиться со счастьем. Я не умею быть счастливым. Еще с детских дней, когда мне твердили: не радуйся раньше времени или: радуйся, радуйся, как бы плакать не пришлось…
Расплата за радость… Несчастье за счастье… Неужели так все в жизни устроено? И по-другому невозможно? Ни у кого?»
Янис высказал это Дзинтре. Разумеется, выраженная словами, эта мысль прозвучала по-детски, глуповато, и Янис насупился.
— Мы не приучены к радостям, — Дзинтра села, и с ее яркого купальника вспорхнули две бабочки. — Во всяком случае, я. И теперь мы побаиваемся, так ведь, Янис?
Побаиваться Янис не побаивался, но и возразить не мог, и насчет траулера, на котором он через две недели уйдет в океан, оставив Дзинтру одну в городе, об этом сейчас говорить не к месту.
— А ты не хочешь, Янис, чтобы мы поженились? — Дзинтра закинула голову, глядя в небо, и в ямочке у основания ее шеи пульсировала жизнь.
Янис засмеялся. И смутился.
— Ты хороший, Янис. Даже не знаешь, какой ты хороший. Если ты решишь иначе, я останусь с тобой столько, сколько ты захочешь… — Прижмурясь от солнца, Дзинтра продолжала смотреть в синеву неба.
Непонятные мысли кружили в его голове. Стиснув зубы, он отгонял их, а они возвращались, и избавиться от них не было мочи.
«Почему ты меня, именно меня полюбила? Почему? Кто ты такая? Неужели лучше во всем мире не нашлось? Или ты устала от всего этого хорошего, и теперь тебе надо покоя со мной? «Мы не приучены к радостям», — говоришь ты». Но то, что Янис пережил за эти немногие дни… надо быть последним дураком, чтобы назвать это иначе…»
— Не думай, Янис. Сейчас об этом не думай. Я сказала тебе об этом для того… — Дзинтра смотрела ему в глаза, смотрела просто и открыто, и сейчас это была не женщина, с которой Янис провел не одну ночь, хмелея от ее близости и ласк. Сейчас на Яниса смотрел друг. — …я должна была тебе это сказать.
Дзинтра опустилась на траву, нашарила его руку, и они замолчали, и лишь высокая полевица и ромашки колыхались между ними.
В город возвращались медленно, занятые своими мыслями.
— Тебе надо будет научиться водить машину, — сказала вдруг Дзинтра. — Когда я с тобой, я не хочу сидеть за рулем.
— Да, — согласился Янис. — Научусь. Вот вернусь из плаванья и научусь.
Дзинтра повернула голову и без всякого удивления и растерянности сказала:
— Долго же тебе придется плавать…
— Да.
— И наша сторожка уже не будет нашей. И мы скоро забудем, как нам там было хорошо.
— Черт с ней, с этой сторожкой, — усмехнулся Янис. — Когда буду уплывать, я ее спалю. Другим не оставлю.
Дзинтра остановила машину и обняла Яниса.
Подъехал трактор, остановился рядом, тракторист, выскочив из кабины, посмотрел на них и подумал бог весть что.
В порту Яниса поджидал Крист. Сидел на ступеньке сторожки, повесив голову и разглядывая носки коричневых сандалий. По причалу бродили рыбаки, раскидывали тралы… В безветренных сумерках разноголосо тарахтели моторы, но Крист ничего не видел и не слышал. Даже шагов Яниса не услышал, когда Янис остановился рядом.
— Эгей! — крикнули с траулера. — Янис, поможешь лед грузить? Мои ребята куда-то запропастились…
Только тут Крист заметил Яниса. Повернув голову, он с каким-то испугом взглянул на брата.
— Здравствуй, Крист!
Крист молча кивнул, не в силах отделаться от своих мыслей.
— Эгей, Янис!.. — крик с траулера не прекращался.
— Тебя зовут, — прислушавшись, сказал Крист. — Иди, я подожду.
И Янис ушел к заваленной опилками ледяной горе. Помогал таскать на борт ящики со льдом, отдавал швартовы, перекликался с ребятами — делал все то же, что и каждый вечер, — отпустил соленое слово, погоготал, а у самого из ума не шла унылая фигура родного братца на пороге сторожки. И когда наконец в порту стало тихо, когда над спокойной водой колыхалась лишь голубоватая вонь несгоревшей нефти, Янис пошел к сторожке. Шел медленно, отшвыривая ногой камни и сухие салачьи головы.
Крист все сидел на ступеньке. Янис присел рядом, Крист медленно перевел дух и сглотнул.
Янис молчал. Тело его еще хранило солнечное тепло и ласки Дзинтры, на плечах лежала спокойная усталость от долгого дня.
Неожиданно Крист встал, подошел к краю причала и долго смотрел на покрытую нефтью воду.
— Я сегодня заходил к Ильзе, — все так же глядя в воду, сказал он.
В грязной воде колыхались отражения первых тусклых звезд.
— Ильза… Ах, Ильза? — Что-то далекое и тяжелое вынырнуло на обочине сознания… Вроде тучи, принесшей снежную вьюгу весной.
— Да… — Крист вернулся к сторожке, присел на нагретую за день ступеньку и понурился. — Да, какая-то абстракция… Словно кто среди бела дня под живот пнул…
— Тебе?
— Чужой, никогда невиданный человек… — не слушал Яниса Крист. — Идет такой, человек как человек — и вдруг раз тебе под живот. У тебя в глазах темно, корчишься от боли, а он, этот незнакомец, идет себе дальше, будто и не пнул… — Крист с усилием сглотнул слюну и, закинув голову, взглянул на звездное небо. — Ме-ерзко…
Постукивая когтями, по дощатому причалу пробежала крыса. Непривычный человек мог принять ее за кошку, но Янис провел здесь не одну ночь, он-то знал, что это крыса.
— Мерзко, — повторил Крист. Крысы, он и не заметил. Он боролся со своими мыслями, и Янис выжидательно молчал.
— У Ильзы живет какой-то проныра, — продолжал Крист. — Живет в твоем доме! Живет с твоей Ильзой, расхаживает по твоему саду, собирает смородину. Этакий с низеньким лбом, с усами, как у шляхтича.
— Тобиас… — Янис равнодушно передвинул языком сигарету в уголке рта.
— Тобиас… И тебе все равно? У них ребенок, у твоей Ильзы! Стоит, голозадый, среди твоей смородины…
— Оскар… Я знаю…
Крист вздохнул.
— И ты на все это согласен? Оставил им дом, сад, все? Ведь он же кретин! Неужели Ильза этого не видит?
На миг Янис вспомнил Казимира, вспомнил слезы на лице Паулы в тот дождливый вечер, и странно — Ильза с ее Тобиасом как будто скрылись за плотной завесой, только Паула стоит, смотрит на Яниса и плачет. И Янис стремглав метнулся от этих воспоминаний к Дзинтре, где все светло и чисто.
Но Крист словно читал его мысли, иначе почему бы он сказал:
— А ты тут с этой троллейбусной особой… Ты ведь с нею теперь? Эх, Янис, Янис… Наш большой, сильный брат… Моряк… Что от всего этого осталось? Ночной сторож…
— Через неделю я иду в море, — Янис уже не хотел дальше слушать. Пусть брат поскорее убирается отсюда. И он сказал:
— Дзинтру ты не трогай, милый. Это я тебе как брату скажу.
Крист встал.
— Вот что… брат… Она, эта твоя Дзинтра, на своей машине ездит… Из института ее вышибли… Не слишком ли много неприятностей для нашей семьи?
Янис тоже поднялся, устал он за долгий день, и потому наверное в голосе его не было ни злости, ни упрека.