Страница 66 из 85
— Митро Холло? — насторожился Михаил Богданович.
— Да, он. Как это вы догадались?
— Космос — это его стихия, — ответил за Михаила Богдановича главный режиссер. — И все-таки это нам не подходит даже с таким художником, как Митро Холло.
Анатолий Георгиевич хотя и вел эту беседу в ироническом тоне, однако сама идея космического представления казалась ему очень заманчивой, и он долго не хотел с нею расставаться. Но вот сегодня приходит к нему Михаил Богданович и поражает новым предложением:
— А что, Анатолий Георгиевич, если мы поручим это дело Елецкому и Мушкину?
— Надеюсь, вы не сценарий имеете в виду? — переспрашивает его главный режиссер, не допуская и мысли о том, что такое серьезное дело можно доверить подобным фантазерам.
— Как раз именно сценарий.
— Ну, знаете ли!..
— Напрасно вы такого мнения о них, — укоризненно качает головой Михаил Богданович. — Они очень толковые ребята.
— Не спорю с вами по этому поводу — вполне возможно, что они действительно очень толковые. Добавлю даже от себя — Елецкий бесспорно талантлив как художник. Но ведь вы рекомендуете их мне как литераторов! Или я не так вас понял?
— Именно так, Анатолий Георгиевич. Мушкин и есть литератор. Вернее, он искусствовед. Очень интересно мыслящий, широко образованный человек. Автор нескольких статей по эстетике. Вместе с Юрой Елецким они уже набросали что-то… А цирк они не только любят, но и хорошо чувствуют его специфику. Почему бы вам не посмотреть, что там у них получается?
— Посмотреть можно, пожалуй, — не очень охотно соглашается Анатолий Георгиевич. — Только ведь едва ли…
— А вы не настраивайте себя так скептически раньше времени, — советует Михаил Богданович. — Поинтересуйтесь сначала их замыслом. Может быть, он вам еще и понравится.
Познакомиться с замыслом Елецкого и Мушкина решено на квартире у Юрия, чтобы не тащить в цирк всех его альбомов с эскизами. Кроме этих альбомов предполагается также показать только что законченный Елецким большой портрет Маши. Юрий, правда, считает, что он не совсем еще готов, но Антон убедил его, прежде чем завершить работу над портретом, послушать мнение о нем не только Маши и ее братьев, но и Анатолия Георгиевича с Михаилом Богдановичем. Он считает даже, что необходимо показать его еще и Ирине Михайловне.
Зарницыны приезжают первыми. Их встречают Юрий с Антоном. Тетка Юрия, у которой он живет, уехала в Куйбышев навестить свою сестру, и ее квартира теперь в полном их распоряжении.
— Будем ждать Анатолия Георгиевича с Михаилом Богдановичем, — спрашивает Антон, — или посмотрим портрет без них?
— Неизвестно, когда они еще приедут. Давайте посмотрим, — предлагает Маша, которой не терпится взглянуть на свое изображение.
— В таком случае позвольте мне сначала прокомментировать манеру, в которой работает Юрий, — лекторским тоном начинает Антон.
— Но ведь мы уже видели многие его работы, — замечает Сергей Зарницын, — и о манере Юры имеем достаточное представление.
— Да, вы видели кое-что, но это были главным образом наброски карандашом и тушью. Акварельные эскизы тоже не идут в счет. А сегодня мы вам покажем станковую живопись.
— А почему Юра сам нам не объяснит все это? — спрашивает Маша. — И потом, нужно ли вообще объяснять? Попробуем и сами как-нибудь разобраться.
— В самом деле, Юра, — присоединяется к сестре Алеша, — зачем все это?
Огромный Юра Елецкий смущенно переминается с ноги на ногу.
— Антон, конечно, шутит, как всегда, — молвит он наконец. — Но кое-что все-таки нужно, пожалуй, объяснить… Без этого картина моя может показаться вам слишком уж старомодной…
— Ему, видите ли, неловко, что Маша на его портрете получилась очень уж похожей на себя, — зло произносит Антон.
Этот маленький, щуплый человек сразу как-то преображается, глаза его становятся колючими, короткие волосы кажутся ставшими дыбом. Даже такие противники Мушкина, как Митро Холло, боятся его в подобном состоянии. И хотя Холло презрительно произносит: «Ну, опять наш Букашкин ощетинился», однако боя не только не принимает, но и спешит поскорее ретироваться.
И вот Антон Мушкин в воинственной позе стоит посредине комнаты, расставив ноги и яростно сверкая глазами.
— Я-то вам о другом хотел… Но теперь все выложу, что думаю об этом типе, — рычит он. — Пусть знают твои друзья, Юрий, особенно Маша, что я ненавижу тебя за твое неуважение к собственному таланту. Ты же подлинный реалист, умеющий видеть окружающее глазами нашего современника. А современник этот утратил лишь несколько наивную потребность воспринимать тщательно проработанную деталь, но не потерял способности ощущать реальную красоту мира.
Демонстративно отвернувшись от Юрия, Антон говорит теперь, обращаясь только у Зарницыным:
— А к современникам моим я отношу всех, у кого своя голова на плечах, а не тех, которые слепо преклоняются перед модой.
Выпалив все это, Антон сразу скисает и снова становится маленьким, щупленьким, невзрачным.
— Ну что вы, Антоша, рассердились так, — ласково кладет ему руку на плечо Маша. — Мы ведь не из таких…
— А я и не о вас совсем. Я злюсь лишь на этого вот верзилу, робеющего перед поклонниками Митро Хол-ло, — кивает он на Елецкого.
— Кстати, где он теперь, этот Холло? Что-то давно его не было в цирке, — спрашивает Маша.
— За него не беспокойтесь, он не пропадет, — хмурится Мушкин. — Устроился в киностудии. Там снимают сейчас какой-то сатирический фильм об абстракционистах, так он подрядился стряпать образцы абстрактной живописи. Представляете, какие идейные позиции у этого субъекта?
— Ну, а портрет Маши покажут нам наконец? — нетерпеливо перебивает его Сергей, начавший уже уставать от говорливости Мушкина. К тому же ему неприятно видеть, как робеет и теряется при Маше Юра Елецкий.
— Да-да, давно уже пора! — поддерживает брата Алеша, хотя, в отличие от Сергея, ему приятно Юрино благоговение перед их сестрой.
А Маше все это просто любопытно. Она ведь не особенно верит, что Юра так уж сильно в нее влюблен. Нравится ей и друг его Антон Мушкин своей отчаянной храбростью в спорах с любыми противниками.
— Ну что ж, — со вздохом произносит Юра и распахивает наконец дверь в свою маленькую комнатку, в которой находится портрет Маши, — тогда прошу!
Тут все заполнено картинами разных размеров в рамках и без рамок. Одни висят, другие стоят на полу, прислоненные к стенам. Всюду альбомы и папки с набросками, коробки с красками, банки с кистями, карандаши, резинки, лезвия безопасных бритв и множество других предметов, необходимых Юрию для работы.
— Ну и порядочек тут у вас! — невольно восклицает Маша.
— Видели бы вы, что тут раньше было, — смеется Антон Мушкин. — А это уже после того, как мы с Юрой специально к вашему приходу генеральную уборку произвели.
— Да вы бы у тети вашей часть картин разместили, — советует Маша. — Повернуться ведь негде.
— Не знаете вы моей тети… — сокрушенно вздыхает Юрий.
А Мушкин поясняет:
— Она у него воспитана в традициях идиллической живописи первой половины девятнадцатого века и Юру считает чуть ли не ультраабстракционистом. А он-то сокрушается, что слишком реалистичен. Ну, давай, показывай портрет, Юрий.
Елецкий шагает к мольберту, стоящему у стены против окна, и решительным движением стаскивает с него что-то похожее на скатерть.
Все видят теперь большую картину, на которой крупным планом изображена Маша. И ничего больше. Лишь по смутным очертаниям какой-то аппаратуры и лонжам чувствуется, что Маша находится на трапеции под куполом цирка, в котором погашен свет. И она стремительно несется через черную пропасть пространства, отделяющего ее от партнера.
Это ощущение движения передано с такой экспрессией, что некоторое время просто не видишь ничего, кроме напряженного тела гимнастки. Лишь потом, будто совершив вместе с нею стремительный кач на трапеции, переводишь наконец взгляд на ее лицо. Оно обращено куда-то в сторону невидимого партнера, а скорее всего, лишь на его руки, несущиеся ей навстречу где-то уже за пределами картины.