Дидро

Мадам Вандель, дочь Дидро, еще застала Элен в живых. Всякий раз, вспоминая свои походы в Париж, старуха плакала. Сколько угодно таких путешествий готова была бы она тогда совершить, чтобы еще разочек повидать своего миленького Дени и хоть немножко облегчить его участь!

Но надолго ли могло хватить Дидро материнских денег?!. Четвертый раз служанка уже не пришла.

Предстояло повторение старой, как мир, истории блудного сына, истории лишений и бедствий, но и приключений, истории безупречной честности бедняка, приправленной, однако, плутовскими проделками. И вместе с тем история была и новой, не похожей ни на чью иную.

Сам Дидро кратко и точно характеризует эту пору своей жизни в письме к Беррие, директору парижской полиции: «Десять лет я провел в занятиях литературой и математикой, пренебрегая возможностью стать известным».

На самом же деле эти трудные годы были не чем иным, как подготовкой к великим делам, которые Дидро совершит потом.

Почему так беспощаден был к любимейшему из своих сыновей ножовщик, человек, как мы могли убедиться, и добрый и умный? Его тоже нужно понять. А французы говорят: «Все понять — это все простить». Однажды он уже принес жертву — отказался от своей заветной мечты увидеть сына если не каноником, преемником Дидье Виньерона, то хотя бы ученым богословом. В его представлении о карьере, конечно же, юриспруденция и медицина занимали место куда менее почетное, чем служение господу богу.

Но примириться с тем, что без всякой практической цели его сын, и так уже достаточно образованный, будет изучать математику, языки, литературу, он, естественно, не мог. И редки ли такие конфликты в буржуазных семьях?

Есть еще одно объяснение. С редкостной широтой души и повышенным чувством справедливости его дал сам Дидро. Много лет спустя он рассказывал одному знакомому: «В первые годы моего пребывания в Париже я вел жизнь очень беспорядочную. Поведение мое было таково, что должно было бы прогневить моего отца даже в том случае, если бы ему не преувеличивали того, что было на самом деле. Но в клевете не было недостатка. Ему рассказывали обо мне… Но чего только ему не рассказывали? Представился мне случай побывать у него. Я ни минуты не колебался и отправился с полной уверенностью в его сердечной доброте. Я был убежден, что мы оба расплачемся и все будет забыто. Я не ошибся».

Рассказ не совсем точен, или, вернее, не окончен. Настоящее примирение произойдет позже — когда Дидро пошлет в Лангр к родителям свою жену.

На какие же средства жил Дени до того, как вышла в свет его первая книга — перевод «Истории Греции»? Как он, лишенный поддержки отца, ухитрялся не умереть с голоду?

Вот самый страшный из дошедших до нас рассказов о том, до чего доводили его лишения. Однажды к нему пришла странная мысль. Она не удивила бы только того, кто сам потерял рассудок по тем же причинам. Но у бедняги голова, как бывало часто, кружилась от голода. Еле-еле он нашел в себе силы доплестись до улицы Люксембург. Не для того, чтобы, как обычно, посидеть с книгой под деревьями ее бульвара, рядом с другими, не более состоятельными обитателями Латинского квартала. На этот раз ему было не до чтения.

В конце улицы был расположен монастырь. Там подавали милостыню. Дидро добрался до монастыря и получил из рук дежурного монаха кусок хлеба. Тут, вместо того чтобы, поблагодарив за подаяние, уйти, Дени бросился на колени и закричал:

— Святой отец, умоляю вас, оставьте меня у себя! Я хочу поступить в послушники.

Тот понял, что руководит этим высоким, красивым, но истощенным донельзя молодым человеком с затуманенным от голода взглядом, и повел его в трапезную.

Если эта история правдива, до какого отчаяния должен был дойти Дидро, еще в коллеже отказавшийся от духовной карьеры, давший зарасти своей тонзуре, чтобы опуститься до подобной просьбы!

А вот другой рассказ, надо полагать, достоверный: он встречается у обоих первых биографов Дидро— мадам Вандель и Нэжона, ссылающихся на него самого. Небольшие расхождения, встречающиеся у них, естественны. И в конце концов так ли важно, произошел ли описанный случай во вторник первой недели великого поста или на масленице, в день карнавала?..

Приведем эту историю так, как она изложена у Нэжона:

«Он (Дидро. — А. А.) был очень стеснен в средствах и терпел лишения, еще более ощутимые во время масленичного карнавала. В последний день этого праздника, более шумного, чем веселого, он остался совсем без денег, не имея даже на что поужинать во время предстоящего ему ночного бодрствования. Его друзья, объединяясь для удовольствий, столь неотразимых в их возрасте, тщетно завлекали его в участники своих проказ. Не желая ни посвящать их в свое отчаянное положение, ни принимать на себя новое долговое обязательство, столь обременительное для души свободной и независимой, он решил удовлетвориться дневным празднованием, вечером же остаться в своей комнате и чтением скрасить скуку одиночества. Но это средство, как выражается Монтэнь, недостаточно сильно против мыслей, направленных на удовольствия. Ум, уже затуманенный черными парами, был не в состоянии сопротивляться, и Дидро отправился на поиски ночных приключений».

Дальше Нэжон довольно туманно намекает на нежные чувства, которые могли принести успокоение, чего так не хватало натуре Дидро, и на то, что для счастливого завершения своего пребывания там, где он находился, нужно было бы несколько месяцев, а в его распоряжении было всего несколько часов. Речь идет, очевидно, о любовной интрижке.

Зато совершенно ясно Нэжон повествует о том, что произошло дальше. Дидро вернулся в трактир, где жил. Упал на стул и потерял сознание. Очнулся он от того, что хозяйка, напуганная состоянием своего жильца и догадываясь об его причинах, влила ему в рот стакан подогретого вина. Немного позже, отнюдь не рассчитывая на плату, она принесла Дидро ужин и уложила беднягу в постель.

«В тот день, — кончает Нэжон свой рассказ, — он обещал, что, достигнув большего благополучия, не откажет в помощи ни одному человеку, который к нему обратится в нужде. Ни одна клятва не была столь священной и так свято не выполнялась».

Но и милостями доброй трактирщицы нельзя было просуществовать.

— Я знаю для вас одно дело, — как-то сказал ему приятель, — но я не уверен, что вы за него возьметесь.

— Ради бога, скажите! Даже самая плохая работа мне понравится, и я не сочту ее ни неприятной, ни тяжелой, — взмолился Дидро.

Можно догадаться, в каком он был положении!

— Я надеюсь, вы тонзурованы? — спросил приятель. Непонятно было, к чему он клонит, но истины скрыть было все равно нельзя.

— Нет, я не сохранил тонзуры.

— Но вы знаете, как составляются проповеди?

Это-то Дидро знал.

— Тогда ступайте на улицу Бак, в миссию. Там для вас найдется работа.

Дидро немедленно отправился на улицу Бак. Миссионер, который обращал в католичество туземцев португальских колоний, в самом деле заказал ему шесть проповедей, по пятьдесят экю за штуку. Конечно же, Дидро не замедлил их сочинить!

Триста экю! Это Же целое состояние! На него, если быть благоразумным, можно просуществовать полгода.

Но он не был благоразумным, кто же этого не знал? Два нуждающихся приятеля жили на его крохи, пока эти крохи не иссякали. Ну что ж, это была его извечная манера жечь свечу для других. На каком бы убогом чердаке он ни жил, там всегда был матрас для друга; если у него была даже одна тарелка похлебки, вторая ложка всегда находилась. И диктовалось это теми же свойствами натуры Дидро, которые заставляли его готовить чужие уроки.

Ой, как ему было еще далеко до большого благополучия, а он не только не отказывал в помощи тем, кто просил ее, но и не дожидался просьб.

Приятель, пославший Дидро в миссию, надо думать, был недоволен, что у него так быстро кончились деньги. Но с его безрассудной — так считали многие — добротой ничего нельзя было поделать.

Когда Дидро начал давать уроки? Сразу ли после того, как отец отказал ему в помощи, или после куска хлеба, выпрошенного в монастыре? Кто знает!