Конец цепи

Лео уже в куртке и кепке подошел к кабинету Кристины. Остановился перед ее дверью, прислонился верхней частью туловища к стеклу, в результате чего пуховик оказался прижатым к нему и напоминал сработавшую подушку безопасности.

Кристина подняла на него глаза, ждала, пока он несколько раз сформулирует мысль, прежде чем скажет.

– Почему ты так уверена? – спросил он, наконец. – Что он не добровольно?…

Это был вполне обоснованный вопрос. И пусть даже Кристина сомневалась, стоит ли ей знакомить его с подробностями прошлого, о котором она с удовольствием забыла бы, но ей так и не удалось найти ни одной достойной причины держать его в неведении.

– Они упаковали все, – сказала она наконец. – Забрали с собой компьютеры. Одежду. Даже зубную щетку. Все.

Его глаза вопросительно смотрели на нее. Ну и что?

Она взяла свой мобильный телефон и нашла одну из фотографий, сделанных ею в то утро. Снимок кабинета Вильяма, и она провела пальцами по экрану с целью показать увеличенное изображение одной из стен. Множество заключенных в рамку фотографий покрывало ее целиком, от края низкого бюро до самого плинтуса. То же самое лицо повсюду, молодая женщина в различных ситуациях. С улыбкой в сторону камеры, иногда портрет в полный рост, иногда снятая в движении. На некоторых изображениях более молодая, пожалуй, пятнадцати лет, на других постарше.

Но нигде больше двадцати.

– Кто это? – спросил он.

– Сара, – ответила Кристина. – Она была нашей дочерью.

Он уловил ее тон. Была. Ничего не сказал.

– Если бы он упаковывал вещи сам, они не остались бы висеть там.

Кристина выключила телефон. Положила его на стол. Печальная улыбка в то время, как она отвела глаза в сторону от него. А потом:

– В самом деле, Лео. Иди домой спать.

Он стоял неподвижно какое-то мгновение. Но потом кивнул, тем самым пожелав доброй ночи, освободил ее стекло от веса своего пуховика и направился к лифту в другой конец этажа.

Кристина осталась на своем месте. Посмотрела на горячую картонную упаковку с бесцветными макаронными изделиями, отправила ее прямо в корзину для бумаг, даже не открыв, включила компьютер и попыталась сфокусироваться на своей работе.

9

Вильям засиделся у себя в рабочей комнате далеко за полночь, пока стоявший на посту за дверью охранник не утомился настолько, что постучал и дружелюбно, но решительно предложить идти спать.

Вильям кивнул в знак согласия. Попросил разрешения забрать с собой несколько публикаций и маркеров в свою комнату, и охранник, посмотрев на него усталыми глазами, не нашел ни одной причины отказать. Вернувшись к себе, он использовал зеркало ванной в качестве маркерной доски и продолжил работать до двух часов, пока оставшиеся от завтрака фрукты наконец не кончились.

Проснувшись пять часов спустя в свое второе утро в заключении, Вильям был полон энергии. Он в последний раз чувствовал себя так хорошо столь давно, что уже успел забыть, когда это было.

Никто не постучал в его дверь. Никакого будильника, никто не сказал ему, что пора вставать, но он все равно сел на край кровати почти ровно в семь, бодрый, в мыслях уже готовый начать с того, на чем закончил вчера.

Он отпустил мысли в свободный полет, а потом пошел в ванную и излишне долго принимал теплый душ, в то время как мыслительный процесс продолжался сам собой.

Затем он, к собственному удивлению, лег там же на пол и сделал свои первые черт знает за какое время отжимания.

Это далось ему значительно тяжелее, чем раньше, насколько он помнил.

Но, упав на пол после восемнадцати повторений, он чувствовал себя победителем. Пусть его руки ныли, он вспотел, но мышцы явно не совсем атрофировались и еще все помнили, что обрадовало его. Требовалось просто делать все снова.

Точно как многое другое. Просто делать.

В комнате кто-то побывал, пока он приводил себя в порядок, и поставил поднос с завтраком у его кровати. Он был столь же большим и также радовал глаз разнообразием красок, как и в предыдущий день, но Вильям довольствовался лишь чашкой кофе и одним фруктом и предпочел сконцентрироваться на газетах, которые также лежали на подносе. На них стояла вчерашняя дата. Но все равно он остался доволен.

Шведские ежедневные издания, оба.

Он пробежал глазами по первой полосе, особенно ни во что не углубляясь. Потом сосредоточился на одном издании, перелистал его и раскрыл на разделе, касавшемся событий в Стокгольме.

Просмотрел заголовки. Внимательно. Один за другим.

Потом отложил в сторону, поменял на конкурента, повторил все то же самое.

Там тоже ничего.

Ладно.

Он сложил газеты снова. Вернул их на поднос, первой полосой наружу. Зачем им знать, что он искал.

О его исчезновении не упоминалось нигде, и, даже если это вызвало сожаление с его стороны, ничего другого и не следовало ожидать. Единственным человеком, кто мог хватиться его, была Кристина. Но, насколько он понимал, те, кто увез его, позаботились обстряпать все так, чтобы ни у кого не возникло вопросов. Какие бы мысли ни возникли у нее по поводу его пропажи, они не нашли свое отражение в газете.

Еще большая причина, подумал Вильям, поступить так, как он задумал.

Когда Коннорс десять минут девятого постучал в его дверь с целью узнать, готов ли он начать новый рабочий день, Вильям был уже давно одет.

И рвался в бой.

И имел собственные планы.

О которых уж точно не собирался рассказывать Коннорсу.

Когда Вильяма восемнадцать часов назад оставили одного в его новой рабочей комнате, он чувствовал себя значительно менее уверенно.

Разговор с Коннорсом и Франкеном получился тяжелым и оставил ощущение, что они несли ответственность за нечто неслыханно важное. Но никто из них, похоже, не собирался рассказывать, о чем идет речь, от чего ситуация не стала лучше.

Вильям стоял посреди комнаты и глазел на бесконечное количество непонятной информации на стенах вокруг него. На одной из них висели листы бумаги с напечатанными на них таинственными цифровыми последовательностями, в достаточно большом количестве, чтобы они смогли занять почти все пространство от пола до потолка. А соседнюю украшали распечатки текста, который якобы был шумерской клинописью, но одновременно мог оказаться чем угодно и выглядел как обои с черно-белыми графическими деталями.

Листы располагались группами, закрепленные вплотную друг к другу, но здесь и там имелись небольшие зазоры, отделявшие их от следующих, им подобных, как бы с целью показать, что здесь последовательность обрывалась и что цифры и информацию, ранее находившиеся там, убрали, посчитав неинтересными.

Всего было ужасно много.

И он не мог понять, с какой стороны ему начинать.

Кроме того, имелись вещи, о которых он предпочел промолчать, но беспокоившие его столь же сильно.

Вне всякого сомнения, ему не первому всучили данную работу. Кто-то занимался тем же материалом до него, сделал первый этап, то есть понял правильное толкование бесконечных цифровых последовательностей, висевших вокруг него, нашел ключ и превратил их в длинные картинки с шумерским текстом.

Но что это означало?

Кто-то начал его работу, но не прошел весь путь вперед? И почему же? Кто тогда? И в таком случае, где он находится сейчас?

Вильям покачал головой.

И теперь понадобилось написать ответ. На сообщение, которое он не мог прочитать. Огромное спасибо.

Естественно, от этого не становилось легче. Они разобрались с текстом, но вовсе не обязательно нашли всеобъемлющий ключ, и сейчас отсутствовал метод, позволяющий пройти в обратном направлении. Закономерность и единая формула или, боже праведный, формулы, позволявшие в любое нужное мгновение зашифровать новое послание и знать, как и почему, и какие переменные в него входят, и какую ценность они должны иметь.

Этот процесс мог оказаться ужасно сложным. А формулы, пожалуй, могли зависеть от того, где в длинной последовательности размещается зашифрованный текст, и, возможно, от того, какие другие тексты уже находились в ней же или даже в других неизвестных ему последовательностях. И у него только хуже становилось на душе от того, что ни один дьявол не хотел рассказать, откуда пришел данный материал. Как он тогда мог узнать, где ему начинать?