Конец цепи

– Я прошу прощения, что тебе пришлось спать в рубашке. Но вызвало бы слишком много вопросов, если бы через таможню вели человека в пижаме.

Мужчина выглядел дружелюбным, говорил на идеальном британском английском, и, даже если Вильям не был особенно уверен на сей счет, ему показалось, что гласные незнакомца носили отпечаток диалекта рабочего класса.

Вильям кивнул дружелюбно:

– И о какой таможне мы говорим?

Мужчина улыбнулся в ответ. Дружелюбно, искренне, но проигнорировал вопрос. Вместо этого он сказал:

– Остатки твоего гардероба находятся там.

– В этом есть какой-то великий смысл? Мне лучше не докучать своим любопытством, пока вы не решите, что я выспался?

Сейчас мужчина улыбнулся снова. Без намека на угрозу и не с целью демонстрации силы, а скорее как бы извиняясь.

– Мы на месте сейчас, – сообщил он.

– Я не хотел бы показаться назойливым, – произнес Вильям и приподнял брови, давая понять, что его вопрос уже прозвучал раньше, но остался без ответа.

Мужчина кивнул в знак подтверждения. Он услышал, но не собирался уступать.

– Я предлагаю тебе перекусить немного. Ты проспал восемнадцать часом и, если я правильно понял, какое-то время не ел до этого тоже.

– Я, пожалуй, возьму бутерброд, – заявил Вильям, оставаясь на месте, но всем своим видом показывая, что не задерживает посетителя.

– Замечательно, – сказал мужчина в ответ как на его слова, так и на невысказанное пожелание. – Я зайду за тобой через полчаса. Тогда ты узнаешь больше.

Потом он развернулся, направился к двери и открыл ее с помощью ручки.

Не заперта, подумал Вильям. Никаких особых мер безопасности здесь тоже, точно как в самолете. Кто-то изо всех сил старался показать ему, что он желанный гость, и его постоянно мучил вопрос почему. Кто они. И чем, по их мнению, он мог им пригодиться.

– Извини, – проговорил Вильям.

Мужчина обернулся:

– В чем дело?

– Как уже было сказано, Вильям Сандберг.

Он протянул вперед открытую ладонь и явно ждал, что с ним поздороваются по-настоящему и представятся. Мужчина посмотрел на него. А потом пожал Вильяму руку, и хотя, судя по его глазам, не имел ни малейшего желания называть себя, в конце концов сдался.

– Да, – сказал он. – Извини меня. – А потом добавил: – Коннорс. Генерал Коннорс.

У генерала Коннорса имелось также имя, но в его жизни существовало довольно много проблем, неприятных для него, и оно было одной из них.

Он вырос в маленьком городке на британском западном побережье, в рабочей среде, где безработица и преступность не считались чем-то из ряда вон выходящими, а скорее были естественной частью повседневной жизни. В результате моральность или аморальность тех или иных поступков оценивалась довольно своеобразным образом, и, пока еда стояла на столе, а квартплата вносилась регулярно, имевшее деньги незначительное меньшинство само решало, как с этим обстояло дело.

Детство Коннорса было хуже не придумаешь. И достаточно рано он понял две истины: во-первых, что важнейшей человеческой чертой является способность везде чувствовать себя как рыба в воде, а во-вторых, что она у него полностью отсутствует.

Коннорс постоянно отставал на шаг. Он ненавидел, когда на вид незыблемые структуры изменялись вокруг него. Когда кто-то по соседству, еще неделю назад считавшийся королем, вдруг становился изгоем и когда друзья и союзники могли повернуться против кого-то и перейти на сторону противника быстрее, чем ты успевал сообразить, что таковая существует. Еще задолго до того, как пойти в школу, он стал отдаляться от остальных, старался избегать друзей, не вступал в банды и группировки. В течение долгого времени его травили и обвиняли в гомосексуальных наклонностях, что, естественно, считалось гораздо худшим преступлением, чем мелкие и даже крупные кражи, совершаемые его ровесниками.

А в довершение всего Коннорс любил школу. Он понимал математику, даже когда она становилась абстрактной и странной, и в отдельных случаях (немногочисленных, как ему самому казалось) даже превосходил знаниями собственных учителей. Он любил правила и логические схемы, и, когда товарищи избивали его в школьном дворе без явной причины, эта любовь только усиливалась.

В шестнадцать лет впервые соприкоснувшись с армией, он решил, что она могла бы подарить ему именно тот порядок, которого он так страстно желал. Здесь у каждого не только имелось свое четко определенное звание, но оно также было обозначено у всех на одежде, причем во всех возможных местах, не вызывая ничьей иронии. Все изменения выглядели предсказуемыми и шли почти исключительно по возрастающей. А ситуация, когда, проснувшись в одно прекрасное утро, ты мог узнать из слухов, что некий майор стал новым командиром полка, а его друзья всю ночь избивали его предшественника за какие-то старые грехи, просто не укладывалась в голове.

Коннорс нашел свой дом.

И впервые в жизни, просыпаясь по утрам, чувствовал себя хорошо.

Армия оказалась идеальным местом для него и позволила полностью раскрыться всем его талантам. Он стал мастером по части применения и извлечения пользы из всех существующих правил и схем и скоро сделал их своими собственными, развил, усовершенствовал, создал новые. К пятидесяти годам Коннорс был не каким-то безымянным выходцем из рабочей семьи, а одним из самых значимых стратегов британской армии. Мало кто лучше его мог придумать различные сценарии хаоса и беспорядка, а потом создать правила, как с ними бороться. Он надзирал за учениями, сочинял инструкции, и все, начиная от властных структур, военных и промышленных организаций и заканчивая еще черт знает кем, хотели иметь его под рукой, если грянет гром.

Коннорс просто-напросто научился восстанавливать порядок в случае возникновения хаоса. Ему звонили, когда все могло полететь к черту.

И сейчас он сидел со сценарием, который никто никогда не смог бы придумать заранее.

Впервые за долгое время как бы стал ребенком снова.

И в глубине души боялся за свою жизнь.

Коннорс прижал синюю пластиковую шайбу к маленькой коробочке на стене и дождался, пока дверь с шипящим звуком отошла в сторону.

По широкому коридору из железа и бетона он добрался до вестибюля с низким потолком и довольно примитивными синими креслами и подошел к двойной двери с торцевой стены. Снова использовал свой электронный ключ. И она тоже открылись с шипящим звуком.

Комната за ней имела круглую форму. Посередине нее стоял большой стол для совещаний столь же идеальной круглой формы, а также пустые стулья и бутылки с водой в ожидании встреч, уже давно ставших редким явлением и столь же давно не требовавших такого большого пространства.

На единственной прямой стене комнаты бок о бок висели гигантские мониторы со светодиодной подсветкой. Как обычно, они представлялись слишком яркими для глаз человека, только вошедшего внутрь, и Коннорс прищурился при виде пробегавших по ним непрерывным потоком цифр.

Перед экранами стоял мужчина в темной военной униформе. Он не повернулся, когда Коннорс вошел, и, даже когда тот направился к нему по синтетическому ковровому покрытию, просто стоял и смотрел на меняющиеся картинки. Пока Коннорс не остановился прямо перед ним.

– Мы знаем, как он попал в Берлин, – сказал этот человек наконец.

Ах, черт. Когда Франкен посмотрел вверх и встретился взглядом с Коннорсом, по его глазам можно было понять, что он не спал несколько дней.

– Он угнал грузовик на бензозаправке. Мы нашли его с пустым баком около Инсбрука, машину забрали и уничтожили. Затем, по словам свидетеля, его подвезли на красной «Тойоте Рав-4».

– И где она теперь?

Его молчание говорило само за себя. Они не знали.

– Все начинается сейчас? – спросил Коннорс. – Не так ли?

Франкен не ответил. Однако, когда он заговорил снова, от его неуверенности не осталось и следа, свое беспокойство он пытался спрятать за целеустремленностью. Был только один путь, и это путь вперед.