Страница 6 из 239
Близость к «начальству» имела еще один аспект. Она позволяла рассмотреть вблизи самые высшие эшелоны сложившейся у нас власти и составить о них свое представление. Важно, что это было представление не тех людей, которые принадлежат той же системе, но располагаются на одну или две ступеньки ниже и придерживаются тех же социальных ориентиров и приоритетов, а совсем других людей, более высокой культуры, находящихся не внутри, а вне этой системы и состоящих с этой системой как бы в договорных отношениях: мы, специалисты, работаем над ядерным оружием, так как считаем эту работу для страны необходимой, а вы, руководители, обеспечиваете ее материально. Это, конечно, упрощенная, если не сказать утрированная, схема взаимоотношений научного руководства атомной проблемы в СССР с верхними эшелонами власти. Да и не ко всем из научного руководства можно применить эту схему. Наиболее близок к такой схеме отношений был И. Е. Тамм, человек резкий, импульсивный, нетерпимый ко всякой фальши и неспособный к какому-либо конформизму, оказавший, как мне представляется, большое влияние как учитель и гражданин на Андрея Дмитриевича в начале его пути. Другие авторитетные физики чувствовали себя значительно менее отчужденными от системы власти.
Проблема доверия и взаимопонимания между учеными и властью существует, но очень редко проявляется остро и влияет на принятие государственных решений. Пожалуй, единственным примером такого влияния была ситуация с разработкой атомного оружия в США и Германии. Своеобразие ситуации состояло в том, что из-за необычности и новизны проблемы от ученых фактически зависело не только решение вопроса о технической возможности создания бомбы, но и вопроса целесообразности направления усилий на ее реальное изготовление, т. е. вопроса, находящегося в компетенции правительств. Острота вопроса возникла из-за того, что не было априорной уверенности в возможности создания атомной бомбы, и для того только, чтобы выяснить эту возможность, необходимо было пройти промежуточный этап: создать устройство (атомный реактор), в котором осуществлялась бы не взрывная, а управляемая цепная реакция. Ни одна страна, создавшая свое атомное оружие, не миновала этого этапа. Но чтобы осуществить этот этап, требовались огромные затраты, не идущие ни в какое сравнение с прежними расходами на научные исследования. Об этом нужно было четко и ясно сказать своему правительству, предупредив его, что затраты могут оказаться напрасными — атомная бомба может не получиться. И вот тут-то и проявилось различие во взаимоотношениях американских и немецких ученых со своими правительствами, определившее в конечном счете успех в одном случае и безрезультатность в другом. Американские ученые-ядерщики, среди которых едва ли не большинство составляли эмигранты из Европы, обратились напрямую к президенту страны и изложили эту непростую ситуацию. Особенную активность проявляли ученые-эмигранты, так как опасались, что в Германии ведутся интенсивные работы над атомной бомбой, и считали, что единственная возможность предотвратить ее использование Гитлером — это приложить усилия и опередить Германию. После проволочек, неизбежных даже в демократическом обществе, в США было принято решение придать исследованиям тот размах, который требовался логикой разработок, независимо от уверенности в конечном результате.
У немецких ученых доминировало чувство неуверенности, что эту работу можно завершить в обозримые сроки. В научных исследованиях, носящих пионерский характер, не бывает гарантированного результата. Это обстоятельство затрудняет положение властей, от которых зависит материальная поддержка исследовательских работ широкого масштаба. Оно требует для принятия правильных решений определенного уровня доверия и взаимного понимания между государственным руководством и учеными. А этого в Германии не было. Недоверие со стороны ученых принимало различные формы. Одни не хотели лично содействовать передаче в руки фашистского правительства атомного оружия, другие работали по программе «уранового» проекта, но задумывались над моральным аспектом этой проблемы в конкретной политической ситуации того времени. Были и такие, которые работали с полной отдачей, не мучаясь моральными проблемами. Правительство также не доверяло ученым, в особенности физикам. В отличие от специалистов в технических науках, физики больше чувствовали себя членами единой семьи ученых — некоего международного ордена, хорошо понимающих друг друга людей, постоянно встречающихся, обсуждающих им одним доступные глубокие научные проблемы. Фашистские власти чувствовали, что немецкие физики не восприняли господствующую в стране идеологию, поэтому не может быть доверия к ученым со стороны властей. Весь этот комплекс взаимоотношений привел к тому, что участники проекта не решились поставить ни перед собой, ни перед правительством работы над атомным оружием в качестве первоочередной задачи и не запросили средств, необходимых хотя бы для создания атомного реактора.
Следует отметить, что сомнения и раздумья о моральной стороне проблемы были нетипичны для немецких ученых в годы войны. Подавляющее большинство ученых безоговорочно поставили свои знания на службу германской военной машине. Ученые, занимавшиеся другой серьезной проблемой, конструированием ракет, не испытывали никаких сомнений и добились значительных успехов.
У нас ситуация была значительно проще. Во-первых, в августе 1945 г. возможность создания атомной бомбы и даже факт ее изготовления и применения стали общеизвестны. А о том, что в США ведется работа над атомной бомбой, определенному кругу руководителей, и в том числе ученым, было известно раньше. Во-вторых, у всех ученых было убеждение, да оно и сейчас представляется правильным для того времени, что государству необходимо обладать атомным оружием, нельзя допускать монополии на это оружие в руках одной страны, США, считавшейся главным противником в ходе холодной войны. К сознанию выполнения важнейшего патриотического долга добавлялось чисто профессиональное удовлетворение и гордость от работы над великолепной физической и не только физической задачей. Поэтому работа шла с энтузиазмом, без счета времени, с самоотверженной отдачей. Таков был темп работы в теоретических отделах и до приезда А. Д. Сахарова, когда работали над атомной бомбой, и позже, когда работали над различными вариантами водородной бомбы. Таким образом, вопрос о доверии между учеными и властью не стоял, если не считать традиционного недоверия властей к своим гражданам, что выражалось в детальном анкетировании, проверках и отказе в приеме на работу в случае «дефектов» в анкете. Такого рода отбор касался больше молодых специалистов и был более щадящим к тем, кто уже имел достаточно солидное положение в научном мире, еще до переключения на новую тематику. Впрочем, для большинства из них в научном плане это было по существу продолжение прежних работ.
Как и для зарубежных физиков, для наших физиков-теоретиков старшего поколения, приехавших на работу в наш институт или работавших в нем со времени его основания, было характерно естественнонаучное и одновременно гуманитарное мышление, в отличие от специалистов более технических направлений, склонных к чисто техническому прагматизму. В какой-то, может быть, малой степени и они были частью когда-то существовавшего, а к тому времени уже разорванного единения физиков, закладывавших фундаменты современной физической науки. Это относится, пожалуй, не только к тем ученым, которые некоторое время, как И. Е. Тамм и Ю. Б. Харитон, учились и работали до войны за рубежом. Но все это не препятствовало деловому сотрудничеству и доверию между учеными и «начальством», хотя можно сказать, что они принадлежали к различным субкультурам. Впоследствии ряды «начальства» министерского уровня стали пополняться из среды научных работников, но за счет тех, кто был близок «начальству» по духу.
В работе над атомной и водородной бомбами в составе теоретических отделов Зельдовича и Тамма работали молодые физики, направленные в институт по распределению после окончания Московского, Ленинградского и Харьковского университетов и МИФИ, или проработавшие один — два года в Москве и приехавшие в институт вместе со своими научными руководителями. Между «старшими» и «младшими» была определенная служебная дистанция. Она создавалась в основном тем, что «старшие» имели доступ ко всем производственным секретам, а «младшие» только к тем, которыми занимались непосредственно. Это приводило к некоторой скованности в отношениях. Но после смерти Сталина и устранения Берии эти преграды перестали существовать. Пока теоретический коллектив был небольшим, общение между сотрудниками на работе и в нерабочее время, по горизонтали и по вертикали было непосредственным. В дальнейшем, по мере разрастания коллектива, прихода молодых специалистов, формировавших новые горизонтальные слои, и внедрения более явной иерархической структуры общение по вертикали уменьшилось. Андрей Дмитриевич был самым молодым из старшего научного руководства, хотя имел скромный научный ранг — кандидат физико-математических наук. В 1953 г. он сразу шагнул через три ступени и стал академиком (такого, по-видимому, ни до, ни после у нас не бывало). С ним у нас, физиков младшего поколения, было чисто товарищеское общение, сопровождаемое все-таки известной почтительностью, связанной скорее не со служебным положением, а с научным авторитетом как в производственных делах, так и в сфере открытой науки.