Рассказы

Потом, через пять минут, застегиваясь и едва сдерживая улыбку от каких-то приятных мыслей, прошел мимо сидевших на диванчике и, хлопнув дверью, размоловшейся от постоянного хлопанья, скрылся.

— Этому бабушка уже наворожила, — сказал мужчина в белых валенках, — вот иродово племя-то! Для этих ни очереди, ничего! Шмыг прямо в кабинет — и готово дело.

— Хлопот немного, — сказал рабочий. — К нам на завод, бывало, таких присылают, которые ни в зуб толкнуть. А его заведующим назначают. Он прежде, глядишь, кондитером был, а его пускают по литейной части. Все потому, что протекция.

— А ему что ж, — сказала женщина, — деньги платят, вот и ладно. Я бы сейчас сама не знаю куда пошла бы, только бы жалованье платили. Пить-есть тоже надо!

Мужчина в белых валенках недовольно оглянулся на женщину и несколько времени смотрел на нее.

— Вот от таких рассуждений у нас и идет все дуром. Все смотрят не как на свое собственное, а как на чужое: только бы урвать кусок, а что от моей работы пользы не будет — это не мое дело. А ежели бы мы были настоящие граждане и строители своего отечества, то мы иначе бы к делу относились. Примерно, меня назначают и дают еще хорошее жалованье, а я говорю: извините, мадам, — или как вас там, — я в этом деле слабоват, а есть люди, которые достойнее меня. Вот не угодно ли такого-то назначить вместо меня. А я посижу.

— Все штаны просидишь, — сказала недовольно женщина.

— Оно, конечно, — сказал рабочий, разглядывая свой порванный сапог, — кабы все было по справедливости, тогда отчего не посидеть. Потому знаешь, что как твой черед придет, тебя на настоящее место посадят. А как вот такой, что с конвертиком приходил, проскочит раньше тебя, поневоле зачешешься.

— Опять несознательность, — сказал мужчина в белых валенках, — мы сами должны смотреть за этим. Вот он шмыгнул в кабинет, сейчас бы надо за ним, захватил с поличным да скандал поднять, под суд их!

— У всех дверей не настоишься, — отозвалась опять недовольно женщина. — Ты его около этой двери будешь караулить, а он в другую проскочит. Нет, уж как все жулики, тут много не накараулишь.

— Вот оттого и не накараулишь, что так рассуждаешь. Государство обращается к нам, как к сознательным гражданам: «Помогите нам изжить всякое зло там или несправедливость, следите сами, содействуйте», — а мы только почесываемся. У нас перед носом подлость делают не только что государству, а у самих же из-под носу кусок хлеба вырывают, на который мы имеем право, а мы только посмотрим вслед — и ладно.

По коридору прошли торопливо две барышни в шубках, весело переговариваясь на ходу. Подошли к одной из дверей, поспорили из-за чего-то… очевидно, одна приглашала другую идти с собой, а та не решалась; потом первая скрылась в дверях, а другая осталась ждать.

— Вот они, иродово племя-то, — сказал мужчина в белых валенках, — повертят сейчас хвостами — и готово. Вот сейчас бы пойти в кабинет да спросить: на каком основании?

— А может, они совсем не за тем и пришли, — сказала женщина. — Что ж, так и будешь бегать за всеми. Ежели ей нужно, так она с другого хода зайдет.

— Вот оттого-то и не выходит у нас ни черта, что мы все рассуждаем, заместо того, чтобы…

Через несколько минут барышни вышли, еще более весело щебеча и смеясь, как смеются после неожиданно устроившегося дела, о котором даже мечтать боялись!..

— У него там брат служит, — сказала первая девушка.

И они скрылись.

— Вот тебе и не за тем делом. Везде только и слышишь, что брат да сват.

Вдруг в очереди, где до того была тишина, послышался шум и крик.

— Что ж они мне дали-то?! — кричал какой-то человек в куртке, с недоумением глядя в полученную бумажку. — Я записан был по столярному делу, а они меня в булочную посылают?

— Молчи, дурак, что ты!.. Благодари бога, что дали, — сказал пожилой человек в подпоясанной теплой куртке, — тебе в булочной-то благодать будет. Будешь пироги есть да глазами хлопать, а ежели голова на плечах есть, так и там командовать можешь.

— Я ж ни черта не знаю по этой части.

— Кабы с тебя за это брали, что ты не знаешь, а то ведь тебе дают, чудак человек!

Человек в куртке еще раз посмотрел в бумажку, почесал в нерешительности висок и, махнув рукой, пошел к двери, сказавши:

— Ладно, еще новая специальность будет.

— На что лучше, — отозвался стоявший за ним человек в солдатской шинели, родился столяром, а помрешь булочником.

— Обернулся, — сказал, покачав головой, человек в белых валенках. — Далеко уйдешь с таким народом. Нечего сказать.

Вдруг проходивший мужчина в заячьей шапке взглянул на человека в белых валенках, несколько пригнувшись, чтобы лучше рассмотреть в полумраке коридора и воскликнул:

— Иван Андреевич, ты? Какими судьбами?

— Ой, милый, вот встретились-то! Да вот пороги обиваю, целый месяц без места.

Человек в заячьей шапке отвел его в сторону и сказал:

— Да ведь тут мой зять, он тебя в два счета устроит.

— Какой? Федосеич?

— Ну да!

— Тьфу, пропади ты пропадом! А я тут все штаны просидел!

Оба скрылись в одной из дверей.

Через несколько минут оба вышли и, весело разговаривая, пошли к выходу.

— Черт-те что, — говорил мужчина в белых валенках, — вот подвезло! Я хоть ни черта не понимаю в этом деле, я ведь по сушке овощей, ну, да тут разбирать некогда. Ну, и спасибо тебе! Пойдем на радостях…

— Вот иродово племя-то, — сказал рабочий в шапке с наушниками, — надо бы за ними пойтить в кабинет, захватить на этом деле да скандал поднять, под суд их, сукиных детей!

Кошка

В маленькой комнатке квартиры № 45 жила одна уже немолодая некрасивая женщина.

Никто из квартирантов не знал, откуда она появилась и кто она, в сущности, была. Не знали даже, была ли она замужем или нет, брошенная мужем или вдова и на что она жила. Последнее было особенно странно, так как обычно жильцы всегда хорошо осведомлены относительно подробностей частной жизни их соседа: на какие средства живет, много ли он получает, много ли тратит. И если в этой частной жизни кроется какая-нибудь тайна, вроде незарегистрированного брака, то к такому жильцу или жилице соседи относятся с особенным интересом.

Каждый шаг такого жильца точно отмечается, обсуждает ся, и мнение о нем составляется в первый же день. И чем больше в жизни такого жильца заключается незаконного или, с точки зрения квартирной морали, достойного осуждения, тем больше внимания ему уделяют.

Сосед всегда выглянет из своей двери, если услышит, что к обитателю или особенно обитательнице смежной комнаты кто-то пришел или послышится осторожное звяканье бутылок и незнакомый мужской голос в одинокой до того женской келье, тогда он непременно выйдет в коридор, сделав при этом вид, что он что-то ищет, и с бьющимся от запретного интереса сердцем пройдет несколько раз мимо дверей соседки, если окажется, что дверь осталась неплотно прикрытой, в расчете, что ему удастся посмотреть кусочек, может быть, незаконной и достойной осуждения жизни.

Тогда он возвратится к своей строгой и благообразной жене и, чтобы она не учла как-нибудь по-своему его излишний интерес к соседней комнате, скажет с презрением спокойного и добродетельного человека: «Уж и соседку нам бог послал: настоящий веселый дом. Сейчас нарочно вышел посмотреть, что там делается».

На что супруга, покосившись на него, скажет с явным недоверием к его добродетели: «Ты на других-то поменьше смотри, а то каждый вечер мимо двери шныряешь».

Но за жилицей маленькой комнаты никто не мог ничего предосудительного заметить. Она никогда никого не беспокоила шумом, у нее никто никогда не бывал. Она была худа, бледна, с плоской грудью, в вечной светленькой блузке и залатанных башмаках.

Почти на весь день она куда-то уходила с мягким свертком из черного коленкора под мышкой, похожим на те свертки, которые носят портные и портнихи, относя свои заказы. Видели ее только утром, когда она выходила из своей комнаты, чтобы вскипятить себе чаю в общей кухне. И даже это делала она тихо, неслышно и боязливо отодвигаясь в сторону, если кто-нибудь другой подходил к плите.